Александр Асмолов - Фамильный шрам

Остаток ночи сонный Питер
Глаз не сомкнул, как часовой.
Он ждал, когда с небес Юпитер
Уйдет с рассветом на покой.
Оставив утренней Венере[70]
В ее излюбленной манере
Явиться в ореоле чар,
То вдруг – Инанной, то – Иштар.[71]
Блистать на грани дня и ночи,
Даря неспящим миг любви
В объятьях верных визави,
Что вздоха жаркого короче.
Мы все романтики, когда
Сияет в сумерках звезда.

Алешка думал о дуэли,
Всю ночь сомненьями томим.
Казалось, пальцы онемели,
Чтоб не писать о том своим.
Перо упорно не хотело
Излить в строке легко и смело
То, что теснило нынче грудь,
Или хотя бы спора суть,
Возникшего, как смерч на поле,
Когда июльский небосвод
Не предвещал грозы приход,
И птахи щебетали вволю.
А небо пахло облаками,
Маня в зенит дневными снами.
Ужели, в тайной книге смертных
Его короткая строка
Среди таких же неприметных
Не тянется до сорока?[72]
Ужель, предписано судьбою
Иль тем, кто властен над толпою,
Строку сегодня оборвать,
Листать не книгу, а тетрадь?
Подобных мыслей рой незримый
Витал над юношей всю ночь,
Помог усталость превозмочь
И страх изгнать неукротимый.
Пусть сталь холодная клинка
Согреет нынче смельчака.

Писать, и вправду, расхотелось,
Ни матери, ни даже той,
Ради которой смерть и смелость
Казались озорной игрой,
Где туз не спрячешь за манжетой
И не расплатишься монетой.
Здесь только жизнь на кон клади,
А золотые не в чести.
Пусть так. И все решилось быстро
В расчете, что отступит он,
И будет жалок и смешон,
Как первоклассник пред магистром.
Однако, кто бы смог учесть
Все, что скрывает слово «честь».

Что даже жизни всей дороже,
И пусть всесилен был подлец,
Получит все равно по роже.
Державный не спасет венец.[73]
Свободы дух и честь – едины,
Им жесткий кнут не сломит спины,
И даже бледная с косой,
Придя, не станет госпожой.
В них предков дух и души павших
Навеки обрели приют.
Они его передают
Рожденным вновь и не предавшим.
Их можно всех по пальцам счесть.
Их мало. Все же они есть!

Разгоряченный мыслью спешной
О сопричастности своей,
Не стал молить о жизни грешной
Создателя вселенной сей.
Хотя и не был фаталистом,[74]
Не веровал в заветы исто,[75]
Но в час последний перед тем,
Чтобы исчезнуть насовсем
Или шагнуть ступенькой выше,
Честь защитив свою в бою,
Себе сказал: «Я устою,
И враг прощенья не услышит.
Судьба иль случай. Все равно.
И нынче будет решено».
Огонь свечи, как собеседник,
Сидевший в уголке молчком,
Приятель давний и посредник
В делах, намеченных тайком,
Вдруг покосился на Алешку,
Мол, это ты не понарошку?
И тени следом на стене
Качнулись, словно в страшном сне.
На крыше скрипнули стропила,
И по углам сгустилась тьма,
А, может, ночь вошла сама
И разрешенья не спросила.
Бывает в предрассветный час,
Что гости посещают нас.

Алешке сразу стало душно,
И он рванулся на балкон,
Где звезды таяли послушно,
Как будто мчался Фаэтон.[76]
Туман клубился под ногами,
И, словно созданный богами,
Дом возвышался, как Олимп,[77]
И чудился над парнем нимб.
В восторге он раскинул руки,
Как будто силился взлететь.
Над поручнем уже на треть
Завис, забывши об испуге.
Был околдован красотой
В наивности своей святой.
«Алеша… – слышит сзади голос. —
Что свет не гасишь до утра?»
Застыл. Сомненье в нем боролось.
Так это сон или игра?
«Опять читаешь до рассвета…
Беда для нашего бюджета!
Кто обещал послушным быть
И поубавить свою прыть?»
Он обернулся. Из-под шторы,
От ночника, струится свет,
И старый на полу паркет,
Давно утративший узоры.
И ручку на балконной двери
Как будто грызли злые звери.

Тревожной поступью за шторой
Метнулись легкие шаги.
Но не ботфортом и не шпорой
Не выдали его слуги.
Сергеич с матерью похожи,
И голоса, и тон… Но все же…
Так говорить могла лишь мать,
Не мог ее он не узнать.
Теперь лишь ткань между мирами,
Шагнуть или остаться здесь?
И шпагой постоять за честь.
Иль дело все в отцовском шраме?
Ведь все мужчины их семьи
Дуэли выиграли свои.
Все мысли молнией мелькнули,
И сам собой пришел ответ.
А не случайно ли в июле
Такой таинственный рассвет.
Не зря читал он о порталах,
Укрытых в неприступных скалах…
Между мирами есть врата,
Но скрыты тайные места.
Лишь посвященный, что родится
В особый день, в особый час,
Живущий долго среди нас,
Вдруг обретает дар провидца.
И может средь иных миров
Бродить, оставив отчий кров.

Он поменялся с кем-то телом,
Перемахнув две сотни лет.
А тот теперь остолбенело
Глядит – нет свечки, только свет.
Что он лежит в чужой кровати,
И одеяло не на вате,
И женщина во цвете лет
Печется за худой бюджет…
Наверное, пора вмешаться,
Но как все это объяснить?
Порвется размышлений нить,
Кольтам изнеженная цаца.[78]
Но за портьерой сонный бред:
«На правый галс клади корвет…»

Алешка чувствует всем сердцем,
Как мать погладила рукой,
Слегка шершавой, с заусенцем,
Того, кто был ей не родной.
Все стихло. Свет погас за шторой,
И в этой мизансцене скорой
Алешка распознал всю суть,
Он сможет все опять вернуть.
Его желанию подвластна
Грань перехода меж миров.
Теперь он в касте мастеров,
И путешествует негласно.
Как часто обретавший власть
Умел лишь только грабить всласть.

На пятачок под старым вязом,
Где ждал Алешку секундант,
Противники поспели разом,
Опаздывать у всех талант.
Камзолы прочь. В рубахах белых,
Решительность на лицах смелых.
Все примиренья отклонив,
Клинки стучат речитатив.
Эфес скользит, рука устала,
Батист разрезан на груди,
Но чья победа впереди?
Рукав алеет, сил так мало.
Противник, отступая вбок,
Вдруг сделал выпад и подскок.
Алешка видит краем глаза,
Что в горло целится клинок.
Судьба не даст второго раза,
Он уклонился и подсек.[79]
Как молния блеснула шпага,
Спасла его одна отвага.
Противник лег на острие,
Поднялось в небо воронье.
Еще разгоряченный боем,
Алешка ждет атаки вновь,
Но по щеке уж хлещет кровь,
И секундант теснит конвоем.
Развел руками военврач.
Ты близким мертвого – палач.

Как скрыть следы дуэли спешной?
Кареты прочь везут врагов.
Один, чтоб мир покинуть грешный,
Другой – покинуть отчий кров.
Алешка просит секунданта,
Покрова тайного гаранта,
С семьей проститься лишь на миг.
И кони мчатся напрямик.
Чтоб к дому в Графском переулке
Успеть, пока еще все спят,
И кто-то встретится навряд,
И не доложит в караулку.
Судьба любимчиков хранит,
В успехе дав большой кредит.
Скользнув по лестнице в свой эркер,
Алешка замер у дверей.
Какой теперь измерить меркой
Все, что коснется матерей.
Их душам предстоит отныне
Блуждать в сомнениях о сыне,
Вдруг изменившемся сто крат.
Решать, кто прав, кто виноват.
А слухи, эхом в переулках,
Изменят суть всего, что есть,
И затаится где-то месть,
Как чернота в туннеле гулком.
Трусливый любит всякий раз
Измазать каждого из нас.

Но что теперь, коль жребий брошен?
Страницу новую судьбы
Не вырвать, как клинок из ножен,
Чтобы сдержать напор толпы.
Догадка промелькнула тенью,
Конец нелепому смятенью.
Он, в трезвом находясь уме,
Изложит все сейчас в письме.
Найдя чернила и бумагу,
Вмиг примостился у бюро,
И тут же легкое перо
В ладони заменило шпагу.
За три минуты быстрый слог
Все описать ему помог.
За дверью возбужденный шепот:
«Алеша, торопись. Пора!»
Проснулся дом, в парадной топот,
И шум донесся со двора.
Как будто бы заржали кони.
Прыжок, и парень на балконе.
А там неистовый туман
Все скрыл собою, интриган.
Исчезли город и тревоги,
И время замедляет шаг,
А, может, делает зигзаг,
Свернув с наезженной дороги.
Как знать, что времени портал
Не на Тибете. За квартал.

Алешка вновь стоит на грани
Излома времени миров.
Где переход в тумане раннем
Доступен касте мастеров.
Без заклинаний и обрядов,
Без чаши с кровью или ядов,
Здесь избранный шагнет вперед
Открыв желаньем створ ворот.
Не осознав предназначенья,
Блуждает разум взаперти,
Стремясь решение найти,
Но соблазняют приключенья.
И мир иной для новичков
Откроет тайну двойников.

«Алеша…» – голос из-за шторы
Заставил разум замолчать,
Сомнений праведных укоры —
Ломать ли времени печать.
Хоть обе матери похожи,
Но ошибаться он не может.
И сердце дрогнуло в груди,
И голос слышит он: «Иди».
Шагнув через порог балкона,
Внутри движенье ощутил.
Как будто бы из-под стропил
Вспорхнул дремавший дух грифона.[80]
Их братья в Питере не спят,
Кто охраняет банк, кто – клад.[81]

«Не спишь? – руками мать всплеснула.
Ну, что опять с тобой, сынок?»
Молчал гардемарин понуро,
Как провинившийся щенок.
Он слышал шорох за портьерой.
Там притаившейся пантерой
За ними кто-то наблюдал,
Но не устраивал скандал.
Алешка, чувствуя спиною,
Его настороженный взгляд,
Молил, чтоб не шагнул назад
Рожденный женщиной иною.
Заказан волею богов
Визит обоих двойников.
«Алеша, этот шрам откуда? —
Заволновалась снова мать. —
Да не бурчи, что, мол, зануда,
И о тебе должна все знать».
«Я… для письма искал бумагу,
И поцарапался о шпагу…»
Мать покачала головой:
«Не врать на вахте, рулевой!»
Алешке стало очень стыдно,
Но как сказать все в двух словах,
Когда ты сам еще впотьмах,
И суть отнюдь не очевидна.
Затих за шторою зверек.
Двойник исчез, поняв намек.

Ее тревогу грусть сменила.
«Как ты похож стал на отца..
Во взгляде чувствуется сила,
Движенья крепкого бойца.
И этот шрам,, на том же месте,
Как будто след фамильной мести,
Что тянется так много лет
И оставляет тот же след.
Прошу тебя, будь осторожен.
Запомни раз и навсегда,
Какой бы ни была беда,
Не сразу рви клинок из ножен.
Не извести всю нечисть вам,
Есть свет и тьма. Все пополам».

Глаза блеснули у Алешки.
«Каким бы ни был темным мрак,
Понадобится света крошка,
Чтоб отступил извечный враг.
В тоннеле, шахте или яме,
В забытом и заросшем храме
Зажги свечу, исчезнет зло,
И сразу станет там светло.
Так наша честь свече подобна,
Когда горит, во тьме видна,
Погаснет, полетишь до дна,
Весь мир потом ругая злобно.
Я верю, что душа, как храм,
И честь хранит фамильный шрам».