Александр Асмолов - Фамильный шрам

Сергеич нянчился с Алешкой,
Как только тот пошел под стол.
Хоть не знакомил парня с «кошкой»,[34]
Но с дозволения порол.
Любил мальчишку, словно сына,
Не брал за службу и алтына.[35]
Учил владеть любым клинком —
Стилетом, финкою, штыком,
Вязать узлы и штопать парус,
Знать назубок боезапас,
Использовать морской компас,
Карабкаться на верхний ярус.[36]
Как «Отче наш» знать такелаж,[37][38]
До блеска шлифовать палаш.[39]
Но нежный возраст паренька
Конфликтовал с морским уставом.
В душе неясная тоска
Звала бродить к густым дубравам,
Где, спешившись, гардемарин
Грустил без видимых причин
И морду жеребца гнедого
Лобзал, не проронив ни слова.
Потом галопом гнал коня,[40]
Чтобы успеть на построенье,
И слышал строй сердцебиенья,
Барона юного браня.
Курсант краснел, как маков цвет,
Смешны грехи в пятнадцать лет.
«Подъем! И быстро на зарядку! —
Сергеич рыкнул грозным львом. —
Вспахать спортзал ползком, как грядку,
Потом по вантам кувырком,[41]
Работать с манекеном хук,[42]
Вприсядку каждый третий круг.
Спущусь, немного пофехтуем,
А после кнехту отрихтуем».[43]
Алешка испарился вмиг.
Старик парик седой поправил,
Пусть это было против правил,
Он перед возрастом не сник.
Хоть шаркал старчески ногами,
Но мастерски владел клинками.

Когда на завтрак в зал просторный
Слуга Алешку подтолкнул,
Он, этикет забыв придворный,
Присел на первый с краю стул.
Две девочки в роскошных платьях,
На шейках – золотых распятьях,
Хихикнули в конце стола,
Мальчишку оторопь взяла.
Чужие люди и посуда,
Чужая мебель, а паркет,
Лежавший здесь две сотни лет,
Сияет гранью изумруда.
Дом коммуналок тесноту
Сменил на блеск и красоту.
«Ну, что же ты, сынок, не весел? —
Спросила дама в парике. —
У нас вполне хватает кресел,
Иль будешь дуться вдалеке?
Не подобает дворянину
Держать обиду на кузину.
Хоть соглашусь, в том чести нет —
Читать при всех чужой сонет.
Иди, обнимемся скорее,
В душе обиду не держи,
Будь выше подлости и лжи,
Прости ее и стань мудрее».
Курсант, что свойственно парням,
Вмиг покраснел, но мать обнял.

За чаем долго все молчали,
Пока внизу на мостовой
Зацокал конь, и прочь печали —
В дверях с пакетом вестовой.
«Я доложить вам буду рад,
Уже швартуется фрегат!
Извольте получить депешу
И не сочтите за невежу».
Читает женщина письмо,
Дрожит бумага с вензелями.
Молилась ночь под образами,
И вот оно пришло само.
«Сегодня, дети, ваш отец
Домой вернется наконец!»

Девчонки кинулись в объятья
Счастливой матери своей.
«Уж лучше б это были братья, —
Подумал он, став чуть храбрей. —
Наверно, что-то спутал маг,
А, может, мне иной был знак,
И новый галс по воле рока[44]
Судьба взяла еще до срока?»
Пацан растерянно смотрел
На женщину с веселым взглядом,
И быть хотелось с нею рядом,
Как страннику морских новелл.
Дороже верности и чести
Нет ничего, хоть мир изъезди.

Часы с веселым перезвоном
Сыграли четко старый вальс.
Пастушка в платьице червонном[45]
Возникла, за стеклом кружась.
Двенадцать раз наполнил залу,
Что подобает ритуалу,
Солидным голосом Modis,[46]
Как будто выступал на бис.
И с «Петропаловки» мортира,[47]
Исполнив царственный указ
Отметить полдень всякий раз,
Гремит по воле канонира.
Столица, как и вся страна,
Своим традициям верна.
«Ну, здравствуй, здравствуй, дорогой!»
Объятья, слезы заблестели.
Девчонки шустрой мелюзгой
Снуют вокруг морской шинели.
«Лексей Лексеич! Адмирал!» —
Старик восторженно шептал.
Уж в залу высыпала челядь
Известие сие проверить.
Лишь паренек, потупив взор,
Открыто посмотреть боится,
А вдруг у них не схожи лица?
Ведь это будет приговор.
Но шрам, как будто от кинжала,
Был на щеке у адмирала.

«Наслышан о твоих успехах, —
С усмешкой молвил адмирал. —
Год не прошел как я уехал,
А ты уж пишешь мадригал».[48]
Алешка покраснел безмерно,
Клянет себя, что вышло скверно.
Но разрешил все жест отца,
Он с нежностью обнял юнца.
«Не в том беда, что ты доверил
Бумаге пламенный секрет,
А в том, что плакался в жилет,
Когда заржал какой-то мерин.
Честь не перчатка, чтоб марать,
Сражайся, хоть один – на рать».

Такой короткий разговор,
Без лишних слов и причитаний,
Но просиял у парня взор,
И след исчез пустых терзаний.
«А ты участвовал в дуэли?»
Отец кивнул. «Что, в самом деле?» —
«Но это тайна не моя,
Ведь в ней замешаны князья». —
«Ну, расскажи же, право слово.
Клянусь хранить ее секрет». —
«Не торопись давать обет,
Ведь это не «отдать швартовый»».
Но пыл у парня не угас,
Отец решился на рассказ.
«Князь Оболенский был влюблен
В танцовщицу из «Мариинки»,[49]
С портретом маленький кулон
Ей подарил на вечеринке.
Завистница в день карнавала
У девушки кулон украла
В надежде на большой скандал,
Чтоб Оболенский пострадал.
Ту вещь отдала лейтенанту,
Известному в своих кругах
По кличке «Жоржик-вертопрах»,[50]
Картежнику и дуэлянту.
Тот проигрался и на кон
Поставил краденый кулон».

«Ему досталось поделом?» —
Алешка сжал свои ладони.
«Я вистовал за тем столом[51]
И распознал портрет в кулоне…»
Тихонько щелкнул портсигар,
Как друг, что думать помогал,
И струйка призрачного дыма,
Не торопясь, скользила мимо.
«Ты вызвал Жоржа на дуэль?»
Алешкины глаза горели,
Он был взволнован, на пределе,
Как будто в нем буянил хмель.
Героями чужих баталий
Мы мним себя из-за регалий.

«Дуэли были под запретом, – [52]
Вздохнул протяжно адмирал. —
Жорж в поединках был эстетом,
И только шпагу обнажал».[53]
«Но ты же вызвал подлеца?»
Алешка глянул на отца.
«Наутро мы дрались на пляже,
Подальше от дворцовой стражи.
Я дважды ранен, он убит,
А след клинка ношу поныне,
Послание моей гордыне —
В то утро не был я побрит.
Не миновать бы трибунала,
Да, княжье слово оправдало».

«Так вот откуда этот шрам!»
Мальчишка в восхищеньи замер.
«Ведь это гордость, а не срам,
Отметка за крутой экзамен».
Остывший пепел горкой серой,
Как будто времени был мерой,
Им намекал, что, мол, пора,
Все остальное мишура.
«Хочу, чтоб ты запомнил крепко, —
Сказал спокойно адмирал, —
Молчать ты слово нынче дал
О тайне царственного предка.
И не смотри, что ты безус,
Прибавит годы этот груз».
«Отец, я слово дворянина…» —
Юнец запнулся в тот же миг,
Поняв, что в роль чужого сына
Он так негаданно проник.
Чужая честь, чужая тайна,
Хоть и открытая случайно,
Невольно сердце обожгло,
Как будто он затеял зло.
«Ну, полно! Что ты в самом деле?
Меж нами клятвы ни к чему,
И верность слову своему
Ты твердо сохранял доселе».
В коротком русском слове «честь»
Глубокий смысл. Тому бог весть.

«И помни, милый, не случайно
Ты носишь имя Алексей.[54]
Сокрыта в нем простая тайна —
Защита, смысл жизни всей.
Чтоб дом наш не постигли беды,
Сражались прадеды и деды,
И каждый звался Алексей,
Защитник, а не фарисей.[55]
Тебе начертано судьбою
Таким же воином скоро стать,
Не поворачивая вспять,
Всегда вперед, готовым к бою.
Узнав свое предназначенье,
Не распыляйся на влеченье».
Они сидели в кабинете,
В объятьях гулкой тишины,
И тень от кресла на паркете
Уткнулась в плинтус у стены.
В раздумьях черное пятно
Застыло, словно мудрено
Ему на белое взобраться,
Хотя они по сути братья.
Две стороны одной медали.
Счастливцам – радость, павшим – зло.
Но одному вот повезло,
И все его добром назвали.
Лишь на востоке грани мнимы,
Там инь и янь неразделимы.[56]

В огнях купался Питер томный,
Вознесший роскошь до небес,
Как перстень на руке нескромный
У мужика, что валит лес.
В надменном свете царских окон,
Где бриллиант, вплетенный в локон,
Сверкал мазурке легкой в такт
Среди мундиров, шпор и шпаг,
Дворцовой площади равнина
Фасадом Зимнего дворца,
Горящего в ночи венца,
Окаймлена наполовину.
Померкли Рим, Париж, Берлин,
Один остался господин.

Шумит дворцовое веселье,
Дает императрица бал.
Браслеты, кольца, ожерелья
Горят в огнях среди зеркал.
Шуршат роскошные наряды,
А следом пламенные взгляды.
Всяк, двинувшись вперед шажком,
Следит, глаза скосив тайком.
И только бравые гусары,[57]
В улыбках души обнажив,
На зависть тех, кто уж плешив,
Вальсируют, забыв сигары.[58]
Судьба балует смельчаков,
Лишая толстых кошельков.

Невесты пышными рядами
Вздыхают молча у колонн.
Поручик томно шепчет даме
О том, как страстно он влюблен.
Судачат кумушки о браке
Мужчины стройном в черном фраке,
Что взял в приданное завод
И нынче славно заживет.
А девушки хранят молчанье,
Чтоб не нарушить этикет,
В руках лишь веер и букет,[59]
В блокноте – танцев расписанье.
Где имена стоят рядком,
И кто-то вычеркнут тайком.[60]

С четой родителей Алешка
Впервые тоже зван на бал.[61]
В большой карете, не на дрожках,[62]
К дворцу степенно подъезжал.
У входа суетятся слуги,
От факелов светло в округе.
Играет пламень на штыках
И у гвардейцев на щеках.
Шум голосов, как гул сраженья,
По коридорам нарастал,
Когда же дверь открыли в зал,
Он не сдержал вздох удивленья.
Да, все когда-то в первый раз
Дается каждому из нас.
Кружатся пары в вальсе венском,
И всем слышна издалека
В убогом крае деревенском
Австрийца нотная строка.[63]
Блистают дамы совершенством,
Невесты – будущим блаженством.
Теснит мундир нахрапом фрак,
Как боцман в кубрике салаг.[64]
Едва касаясь эполета
В перчатке узкая рука
Так невесома и хрупка,
Что из бойца творит поэта.
Взгляд озорной прекрасных глаз
Мужчин пленяет всякий раз.

В честь возвращенья из похода
Отряда русских кораблей
Семейный бал. Вот нынче мода —
Звать в гости взрослых и детей.
Освоившись, они мелькали
Везде, а в танцевальном зале
Кружились в парах, строже став,
Как то предписывал устав.
У юношей на бледных лицах
Надменность спрятала азарт.
Уже родился Бонапарт,
Мечтавший славою упиться.
И дух великих перемен
Витал среди дворцовых стен.
Но близость ангельского лика
И томный взгляд из-под ресниц,
Как вспышка солнечного блика,
Стирали множество границ.
Рука на талии немела,
Касаясь девственного тела,
И выдавал сердечный ритм,
Что он ее боготворит.
Казалось, спали музыканты,
Иль вписан в ноты лишний такт.
Сбивался с шага, как простак,
Запутавшись в простом анданте.[65]
Но танцевальный этикет[66]
Всех выручал, подав совет.

Средь прочих пар закончив танец,
Алешка сдержанно кивнул.
Пылал предательский румянец
От носа до широких скул.
Он ей открылся в центре зала,
Чтоб по дороге все сказала —
Взаимно чувство или нет,
Но девушка молчит в ответ.
В его глазах блестит обида,
И кажется, что шум вокруг —
Насмешки всех ее подруг,
Готовящих ему корриду.
От улюлюканья толпы
И бык взметнется на дыбы.
Рука в перчатке белоснежной
Туманом на его руке
Лежит в прохладе безмятежной,
Уснув от ветра вдалеке.
Так невесома и беспечна,
В изящных формах безупречна,
Для поцелуя создана,
Одарит ласкою сполна.
И с каждым шагом до колонны,
Где ждет партнершу ее мать,
Он начинает вновь мечтать,
Что встречен будет благосклонно.
И чувства вспыхнут в резонанс,
И новый вальс подарит шанс.

Но нынче в танцевальной книжке[67]
Уж записей свободных нет.
Судьба противится парнишке
Сегодня получить ответ.
Померкли свечи в пышном зале,
И музыка слышна едва ли.
Он одинок среди толпы,
И все мечты его глупы.
Пылают щеки от позора,
Отвергнут на глазах у всех,
Казалось, близок был успех,
Но все утеряно так скоро.
Кто мог из нас в пятнадцать лет
Прожить с позором, шедшим вслед.
Пусть так, и он теперь в раздоре
С той, что мерещилась во снах.
Искать ли виноватых в ссоре,
Когда весь мир повержен в прах.
Скорее прочь из душной залы,
И в клочья эти мадригалы.
Но рядом голос: «Алексей,
Что, брат, фиаско жизни всей?»
Дыханье враз перехватило,
Заледенело все внутри,
И будто разом звонари
Ударили, что было силы.
Узнавший пламенный секрет
Над нами властен много лет.

Глаза сверкнули, как кинжалы,
И заиграли желваки.
Ухмылкою воображалы.
Сражен Алешка по-мужски.
«Изволите смеяться, сударь?» —
«Ой, страшно. Шел бы ты отсюда!»
И подпевал нестройный хор
На издевательства был скор.
«Вы оскорбили дворянина!» —
Рука рванулась, но эфес
Был дома, волею небес
Пыл охладив гардемарина.
Враги. К чему здесь канитель.
Был брошен вызов на дуэль.
Нашлись обоим секунданты,
Оружьем выбраны клинки.
Сошлись в подробностях педанты
Наутро биться у реки.
Круг посвященных клятвой связан
О том, что встретятся под вязом[68]
Бретеры в утренний туман[69]
И не придет тот, кто не зван.
Обоих душит жажда мести,
И не страшит большой скандал,
А выжившего – трибунал.
Что жизнь? Ведь речь идет о чести!
Никто не спросит, сколько лет,
Коль шпагу взял иль пистолет.