Михаил Ландбург - Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
Полковник тихо поздоровался с сыном и внуком, а потом, отвернув голову, остановил мрачный, сосредоточенный взгляд на своих руках. Руки отчаянно тряслись. И вдруг лицо полковника просветлело; теперь он смотрел на трясущиеся руки с нескрываемым интересом, и, казалось, что его сильно забавляло то, как они трясутся. Как бы там ни было, полковник смотрел на свои дрожащие руки и загадочно смеялся.
Идо спросил:
– Почему дедушка смеётся?
– Не знаешь? – сказал Лотан.
– Нет!
– Разве ты не знаешь, когда люди смеются?
– Когда им смешно, – ответил Идо.
– Вот видишь, ты и сам знаешь!
Идо коснулся плеча дедушки и сказал:
– Вчера, на террасе, ты обещал объяснить, отчего люди седеют. Ты сказал «так уж…», но не договорил.
Полковник поднял голову и, не переставая смеяться, принялся молча водить ладонью по небритой щеке.
– Ты обещал договорить, – напомнил Идо.
Испуганно озираясь по сторонам, полковник вдруг затряс головой, а потом выкрикнул: «What’s the fuck».
Лотан отпрянул. Его лицо стало красным и некрасивым.
И тогда Идо испугался.
– Что, папа? – спросил он.
Лотан увидел, как пальцы полковника отчаянно мнут щёки.
– Что, папа, – спросил Идо, – дедушка сказал что-то нехорошее?
– Нехорошее…
– Наверно, у него вырвалось?
– Наверно…
– Знаешь, папа, у меня даже целых два раза вырывалось…
Лотан помолчал. Потом сказал:
– Я не знал, что мой отец умеет изъясняться на языке Кэмбриджских студентов…
– Дедушка обещал мне сказать…
– Вот он и сказал…
– Но я ничего не понял…Ты бы смог перевести? Пожалуйста…
– Ладно… – выдавил Лотан и снова помолчал.
– Пожалуйста, – повторил Идо.
– Первое слово звучит примерно так: «Как если бы нас…»
– Первое слово? А второе? Я слышал, как дедушка сказал два слова…
– Второе слово не переводится, – сказал Лотан.
– Даже и не примерно?
Лотан пожал плечами.
– Разве что примерно…
– Тогда хотя бы примерно…
– Если примерно, то перевод такой: «…заставили кушать из тарелки, в которую наплевали свои же братья».
Непонимающим взглядом Идо посмотрел на дедушку, но тот, продолжал рассматривать свои руки и, казалось, ничто в мире, кроме этих рук, его больше не занимало.
– Такие вот дела, – Лотан помог сыну подняться с пола, и они, распахнув окно, молча смотрели, как поселяне, торопливо, будто боясь оказаться замеченными в чём-то нехорошем, покидали свои домики. Складывая на огромные грузовики детские коляски, подушки, одеяла, картонные ящики с бельём, посуду, соль и муку, сами они усаживались в стоявшие рядом армейские автобусы, и их прильнувшие к окнам лица были напряжены, как бывают напряжены людские лица, которые изо всех сил пытаются запомнить оставленную позади себя дорогу.
Два парня, обхватив свитки торы, пробежали по усеянной битым стеклом лужайке в сторону синагоги, и солдаты расступились, освобождая им путь, а вслед за парнями, насупившись и беспрестанно поправляя на головах косынки, спешили три девушки.
Высокий полицейский подбежал к одному из автобусов.
– Почему не трогаетесь? – спросил он у водителя.
– Детей ищут, – отозвался водитель. – Затаились, наверно…
– Как же без детей? – сказала женщина.
– Ищите! – разрешил полицейский. Сняв с головы фуражку, он протёр со лба пот.
Полоумный Беньямин, забравшись в детскую песочницу, высыпал к себе на ладонь несколько песчинок и, радостно хватая за рукава снующих по Кфар-Даром солдат, предлагал: «Вот она – землица наша!.. Угощайтесь землицей нашей!..»
Идо подумал, что такого множества солдат он ещё никогда не видел.
– Они – несчастье, да? – спросил он.
– Нет, – ответил Лотан, – они – солдаты.
– Разве не они нас…
– Нет, – сказал Лотан, – не они…
– Тогда почему они нас…
– Это не они… – перебил Лотан.
Возле одного из автобусов Идо заметил пробравшегося к толпе барана, который лбом колотил по людским спинам, а когда его отогнали, он, отступив, остановился, посмотрел на то, что происходит вокруг полными ужаса и несогласия глазами, и вдруг принялся о чём-то протяжно блеять.
В Кфар-Даром прибыли новые автобусы.
– Наши люди уходят? – спросил Идо.
– Уходят, – отозвался Лотан.
– Зачем?
– Не знаю.
– Куда?
– Не знаю.
– Мы тоже уйдём?
– Да!
– В шатры нечестия?
– Шатры нечестия? О чём ты?
– Позавчера учитель зачитал нам псалом, где сказано: «Желаю лучше быть у порога в доме Божьем, нежели жить в шатрах нечестия»[5]
– И что с того?
– Давай не пойдём в шатры нечестия.
– Сегодня евреи живут не в шатрах, – сказал Лотан.
Оторвав взгляд от окна, Идо вопросительно посмотрел на отца.
– Папа, почему приходят несчастья?
– Я думаю, их кто-то вызывает, – сказал Лотан.
– Правда?
– Я так думаю…
– Кто бы это мог быть? – спросил Идо.
– Наверно, те, кому это надо, – ответил Лотан.
– Разве несчастья кому-то нужны?
– Наверно…
– Мы уйдем надолго?
Лотан привлёк сына к себе и сказал:
– Пока не вернёмся…
Идо услышал, как у отца стучит сердце.
– Ты боишься, папа?
Лотан не ответил.
Прижавшись спиной к ножке стола, полковник не переставал разглядывать свои руки.
– Я думаю, что мама боится, а мой дедушка даже очень боится, – сказал Идо.
– Твой дедушка не боится, – сказал Лотан. – Он никогда не боялся…
Идо посмотрел на отца долгим пытливым взглядом.
– Тогда от кого он под столом прячется?
– От себя, – сказал Лотан и прикусил губу.
* * *Бензозаправочная станция. 17-ое августа, 6-15.
В этот час бензозаправочная станция была тесно заполнена автомобилями, украшенными оранжевыми ленточками, и Дулько, сохраняя на лице мрачный вид, суетливо маневрировал между машинами. Солнце стояло вполне высоко, и было ясно, что день будет сухим и жарким.
Спрыгнув с велосипеда и прижимая к себе привезённое из Беер-Шевы запасное колесо, Виктор направился к стоящему у забора «Фиату».
«Привет!» – по дороге Виктор поздоровался с котом Барсиком, но тот, будучи занят санитарной работой, на приветствие не откликнулся. «Привет!» – обиженно повторил Виктор. Продолжая облизывать себя с невероятной энергией и даже яростью, Барсик на мгновенье голову приподнял, однако, как оказалось, лишь затем, чтобы оценивающе-вдумчивым взглядом осмотреть своё тело и убедиться, что на белоснежной поверхности незамеченных пылинок не осталось.
Выйдя из машины, Рита стала молча наблюдать за тем, как Виктор возится с колесом.
Подошёл Дулько.
– Терпимо! – сказал он, взглянув на Риту.
– Что? – не поняла Рита.
– Если спрашиваете, как поживаю, то терпимо…
Рита вяло пожала плечами.
– Я не спрашивала, как поживаете?
– Разве? – удивился Дулько. – Я всегда спрашиваю… По утрам человеку приятно, если его спрашивают, как он поживает.
Рита рассмеялась.
– Как поживаете? – спросила она.
Лицо Дулько выразило ещё большее изумление.
– Я же сказал, что терпимо!.. Только сегодня день какой-то сумасшедший…
Виктор обернулся, молча взглянул на Дулько.
– От лоботрясов покоя нет… – уточнил Дулько и кивнул в сторону парней, которые, не отходя от своих автомобилей, забавно трясли лбами и горячо молились. По бензозаправочной станции разносилось: «В день скорби моей взываю к Тебе, потому что Ты услышишь меня»[6].
– А у тебя к Нему просьб нет? – спросил Виктор.
– Просьб никаких, – ухмыльнулся Дулько. – Разве только вопрос… Мой батя говорил, что, если время от времени его задавать, то сильно душу облегчает…
– Вопрос? – удивился Виктор. – Ну-ка, изреки!
Дулько изрёк: «Если ты, Господи, не отпустишь нам грехи наши, кто тогда останется праведен?»
Виктор задумчиво огляделся вокруг.
– А у тебя? – спросил Дулько.
– Что у меня?
– Вопросы будут?
– Будет! – сказал Виктор. – И тоже один…«Cui bono?»
– Что? – не понял Дулько.
– Отойди! – Виктор сощурил глаза.
Услышав в голосе Виктора угрозу, Дулько отошёл.
– Можно трогаться! – покончив с колесом, сказал Виктор.
Рита молча взялась за руль, спросила:
– Думаешь, Он существует?
Виктор допускал, что когда-то Бог был, но потом, по какой-то никем не установленной причине, Его вдруг не стало – другого объяснения положению вещей в последние пять-шесть веков Виктор не находил…
– Спустя час узнаю… – ответил он.
Рита повернула ключ зажигания.
Вначале дорога тянулась вдоль пологих склонов коричневых холмов, а затем выглянула равнина с редкими худыми деревцами олив и островками выжженной солнцем травы. Небо покрылось нежной голубизной, в раскрытые окна машины проникало едва ощутимое дуновение ветра.
«Замечательно, что ночью «Фиат» получил лёгкое ранение», – подумал Виктор.
– Чему ты улыбаешься? – спросила Рита.
