Лара Продан - Тонкая нить судьбы
Минут через десять в кабинет вошел сначала Угловатый, за ним со связанными руками ввели Герасимовского. Леонид не узнал друга. Лицо Андрея опухло от ударов, под глазами были кровоподтеки, правая бровь рассечена и из нее сочилась кровь, левый глаз заплыл. Герасимовский с трудом передвигал ноги. Угловатый толкнул его, прикрикнув:
– Живей, вражина. А то, хош, помогу, враз у меня побежишь.
– Степан, прекрати кричать и оставь нас. Мы поговорим втроем – приказал Розов.
– Андрей Михайлович, на допросе вы показали, что были руководителем организации, ставившей своей целью уничтожение товарища Сталина. Это так? – вкрадчивым голосом обратился Розов к Герасимовскому.
Леонид с удивлением смотрел на Андрея.
– Да. Услышал он слабый дрожащий голос Герасимовского.
Андрей виновато посмотрел на Леонида. Его губы что-то беззвучно шептали, в глазах стоял ужас, страх и безысходность. Леониду стало жаль Андрея. Всегда такой высокомерный, гордый и независимый Герасимовский выглядел сейчас, затравленным зверьком, который чувствует приближение конца. Его воля была полностью подавлена, в глазах за ужасом и страхом проступало выражение тупого безразличия.
– На допросе вы показали, что в вашу организацию входил гражданин Ухтомский Леонид Николаевич. Это так?
– Да – тихо подтвердил Андрей.
– Андрей, Андрей, что ты говоришь? Какая организация? – крикнул Леонид, потянувшись к Герасимовскому, пытаясь как-то встряхнуть его.
– Сидеть! – прикрикнул на Ухтомского Розов.
Андрей затравлено посмотрел на Леонида и хрипло-сиплым голосом обратился к своему бывшему другу:
– Леня, соглашайся со всем… Так лучше…. Ты все равно подтвердишь все обвинения, но прежде тебя уничтожат как меня. Это больно… Это страшно… унизительно-противно… На мне нет живого места, они…
– Молчать! – раздался окрик Розова. – конвойный, увести этого – указал Розов на Герасимовского.
Когда Герасимовского выволокли из кабинета, Розов обратился к Ухтомскому:
– Ну что, Леонид Николаевич, будем разговаривать?
– О чем? – спокойно спросил Леонид.
После шока, испытанного им при появлении Герасимовского и его слов, Ухтомским вдруг овладела внутренняя правота и сила. Он знал, что ни в чем не виноват. Он честно жил при царизме, не изменил своим принципам и после революции. Леонид был патриотом России. Интересы своей страны он всегда ставил выше своих личных интересов. Никто не мог упрекнуть его в предательстве Родины.
– Значит не хотите говорить. – в голосе Розова слышалась угроза.
Он подошел к двери и позвал Угловатого. Тот развязным шагом вошел в кабинет и встал напротив Ухтомского.
– Продолжай, Степан, допрос. Только не переборщи. Результаты допроса доложишь.
– Не беспокойтесь, Николай Иванович. Все будет сделано тип-топ. – мягко-заискивающим голосом ответил Угловатый.
– Ну, князь, приступим к допросу?
На лице Угловатого появилась злобная ухмылка. Обращение Угловатого к Леониду не по имени, не по фамилии, а по титулу удивило Ухтомского. Но, когда он увидел с какой ненавистью и презрением смотрит на него оперуполномоченный, Леонид понял. Угловатый подчеркивает превосходство бывшего мужика над ним, князем. Теперь он – хозяин жизни, был ничем, а стал всем.
– Вопрос первый. Какие функции ты, гадина, выполнял в своей организации?
– Я не понимаю, о какой организации вы говорите. – Леонид смотрел оперуполномоченному прямо в глаза.
Угловатый поморщился, скривил лицо в недоброй улыбке и хриплым голосом зловеще, подходя к Ухтомскому, произнес:
– Ничего. Сейчас все расскажешь.
Леонид очнулся, лежа на холодном цементном полу. Он с трудом поднял тяжелые веки. Все тело его ныло.
– Очухался, сердешный – услышал Ухтомский чей-то мягко – добрый голос. – Эк тебя отделали. Живого места нет.
Говоривший был седовласым мужиком с хитрыми глазами.
– Чем же ты провинился? На лихого человека ты вроде не похож.
Старик помог Леониду встать и пройти к койке, согнав с нее молодого парня с давно немытыми волосами и пахнущего грязным телом.
– Понимаю, милок. Небось по 58 идешь?
– Что такое 58 – слабым голосом спросил Леонид.
– Во, дает! Что за странного фраера к нам подселили? – вступил в разговор давно небритый мужчина с рябым лицом и выбитыми двумя передними зубами.
– Цыц, тебя не просили коменты делать. – оборвал его седовласый мужик. – На уголовника ты, милок, не похож. Значит по политическому делу идешь. А это и есть 58 статья. Сейчас многих таких здесь.
Леонид оглядел темную камеру, в которой оказался. Два ряда двухъярусных кроватей занимали большую часть площади камеры. В углу слева от двери располагалась грязная параша. Слабый свет в камеру проникал сквозь высокое зарешеченное окно. Кроме старика, рябого мужика и грязного парня на койках сидели еще четыре человека. Они не без интереса смотрели на Леонида. Один из них, мужчина средних лет в потертых шерстяных черных брюках и косоворотке, гнусавым голосом спросил:
– Что, интеллигенция, попалась? Завтра исчезнешь, как все твои. Мы уже пятерых проводили в никуда.
– Зачем пугаешь, Кривой?» – спросил его старик. – Видишь, человек в себя еще не может придти.
– Да не человек он уже. Превратят в кусок живого отбитого мяса и в расход. – вставил другой с бритой наголо головой и нахальными глазами заключенный сорока лет.
Старик грозно посмотрел на него и прикрикнул:
– Хватит болтать что не попадя.
И обращаясь к Леониду, сказал:
– Расскажи, милок, за что ты тут?
– Не знаю. Ничего не знаю – тихо произнес Ухтомский.
– Ну, может с кем говорил непотребное властям? Кто-то подслушал, донес.? Леонид внимательно посмотрел на старика. Тот участливо смотрел на нового заключенного.
– Ну ладно, не хочешь говорить, не неволю. Отдыхай покудова.
Леонид положил тяжелую голову на грязный матрац и забылся неспокойным сном. – Вставай, милок, хватит отдыхать. Вопросы к тебе есть. – тормошил его старик. Ухтомский приоткрыл глаза. В камере было темно. Значит уже глубокий вечер или ночь. Кроме старика все спали.
– Я завтра выйду отсюда. Что передать на волю? С кем связаться? – зашептал в ухо мягким голосом старик.
Леонид недоверчиво посмотрел на него и спросил:
– А ты сам, что здесь делаешь?
– Мне полегче твоего. Попался глупо. У бабы одной стянул кошелек, да парнишка один увидел. Завопил, что мочи. А в это время красноперые мимо проходили и заволокли меня. Пока ты спал, меня на допрос вызывали. Да, так как я кошелек – то выбросил, улики нет и дела нет. Так что понаддавали мне легонько, сильно побоялись. Старик все-таки. И в зашей выгоняют отсюда. Если есть кому что сообщить, скажи. Я сделаю.
– Не пойму я вас. Какой вам резон мне помогать?
– Меня все Пахомычем кличут. И ты клич. Ты ведь князь Ухтомский. Верно?
Леонид удивленно посмотрел на старика.
– У тебя сестра была, Елизавета Николаевна. Добрейшей души человек была княгиня. Я у них, то есть у князя Выхулева служил на конюшне. Угловатый у князя тоже служил в управляющих. И лютовал же он. А вашу сестру не любил. Справедливая была Елизавета Николаевна. Она его однажды на воровстве поймала, ну и отчитала как следует.
– Боже мой, – тихо вскрикнул Леонид – так Елизавета жива? Где она? Что вы знаете о ней?
– Эх, милок, неужто не знаешь. Померла Елизавета Николаевна, от родов померла считай двадцать пять лет тому назад. А доченька ее выжила. Князь, отец ейный, воспитывал ее вместе со своей первой дочкой, что от домоуправительницы была. – А про дочку Елизаветы что-нибудь вы слышали?
– Когда имение сожгли в восемнадцатом году она вместе с сестрой куда-то делась. Угловатый тогда лютовал, хотел поиздеваться над девочкой, отомстить таким образом княгине, хоть и ушедшей из жизни.
– Пахомыч, скажи, а как князь назвал дочку?
– А я не сказал? Софьюшкой, как и свою матушку, старую княгиню. А первую дочку его звали Полиною.
У Леонида перехватило дыхание.
«Полина и Софья. Полина – жена Алексея и Софья, ее сестра. Не может быть! Софья – дочь Лизоньки м моя родная племянница! Она всегда вызывала во мне чувство теплоты и близости.»
Леонид не мог справиться с обуревавшими его мыслями. Голову пронзила острая боль, в глазах потемнело, он потерял сознание.
– Эй, конвойный, слышь, вызывай врача. Тут человеку плохо, без сознания лежит. – закричал Пахомыч, стуча в дверь.
– Ну что расшумелся, Пахомыч. Спать не даешь – недовольно гнусавя сонным голосом произнес Кривой – Помрет, туда ему, вражине, и дорога. Не помрет, ему же будет хуже.
– Цыц, Кривой. Человеком надо оставаться всегда. А он не вражина совсем, нормальный человек, только что интеллигент и из бывших.
В дверях заскрежетал замок и тюремный врач вошел в камеру. Увидев Леонида, он замер на несколько секунд, затем поохал и без слов стал осматривать заключенного.
– Сердце, может не протянуть до утра. Конвойный, носилки и в изолятор его.
