Сергей Семипядный - маленькие и неприметные
– Не твоё дело! За нами почему следил? Чего тебе надо? – добивался правды мучитель.
Но Дмитрию уж понравилось это неожиданно пришедшее ему в голову объяснение, и он решил настаивать на нём, сколько это будет возможно.
– Я говорю правду. Я сначала не понял, а потом вижу: настоящая слежка. И мне стало любопытно. Как в кино. И я решил понаблюдать. Я думал, что вы из милиции или ФСБ.
Последовал ещё один удар, после чего Дмитрий не без труда расслышал вопрос, обращённый к мужчине в чёрных джинсах:
– Славик, как тебе его версия? Ты веришь?
– Хм, проверки требует. Уж больно это на туфту какую-то смахивает, – ответил Славик.
– Может, его мордой об стену?
– Тащи его в машину – с собой заберём. Давай, Олежка!
– Отпустите, прошу вас! – взмолился Дмитрий. – Я ни при чём! Я просто из любопытства!
– Цыц! Глохни! – приказал Славик. – Выясним, откуда у тебя любопытство такое растёт. Такое большое и лохматое, что ты столько времени за нами таскался.
***
Полотенце было грубо содрано с его головы, последовал чувствительный толчок в спину, и здоровяк Олежка, довольно хохотнув, сообщил:
– А вот и твои апартаменты, глазастый. Будешь тут жить, пока не станешь честным и откровенным. А то, видишь ли, юлишь чего-то, темнишь, темнила вшивый.
Подлесный увидел, что он находится в комнате, площадью метров тридцать, а то и сорок, большую часть которой занимает не заполненная водою яма бассейна.
– А ведь ты угадал, – снова засмеялся Олежка, проследив за растерянным взглядом Дмитрия. – Да, ты, глазастый, угадал. Ты будешь жить именно там, на самом дне, как у классика Горького. Так что радуйся.
– Но что я такого сделал? Почему вы так поступаете со мной? Ведь это же противозаконно, в самом-то деле! Никто не может быть лишён свободы без приговора… – заторопился Дмитрий, которому всё ещё хотелось надеяться на благополучный исход событий последнего часа.
– Тебе приговор нужен? – перебил его Олежка. – Если нужен, то будет и приговор. Потом. А сначала, приятель, будет следствие. Будут вопросы – это с нашей стороны, будут и ответы – это с твоей стороны. Давай, приятель, прыгай вниз, пока я тебе не подсобил.
Лестницы не было. Дмитрий осторожно присел, а затем спрыгнул вниз с двухметровой высоты. Приземлился удачно.
– Но ты не думай, что будешь сидеть там до скончания века. Времени у тебя мало, торопить тебя будем. Знаешь, как?
– Как? – спросил Дмитрий, понимая, что это очень важно для него.
– Способов много, – улыбнулся Олежка и, встав на бордюр, присел на корточки; на пленника глядел ласково. – Уговаривать тебя будем. Поищем на твоём теле особо чувствительные места да и начнём активно так уговаривать стать честным и откровенным. Возможно, сначала ты будешь выпучивать глаза, расширять ноздри, сильно потеть, дрожать и бледнеть, стонать и кричать невразумительное, но потом станешь говорить всю правду. Как на духу. Так вот, глазастый ты мой.
– Я же не отказываюсь говорить правду! Я правду и говорю!
– Да нет, не понимаешь ты хорошего обращения. Придётся, видно, на болевые точки воздействовать. – Олежка, прищурившись, посмотрел куда-то влево и вверх. Лицо его приобрело мечтательное выражение. – А можно и без болевых. Можно, допустим, надеть тебе на голову мешок воздухонепроницаемый и… – Олежка замолчал и вновь посмотрел на Дмитрия. – А то просто налить водички в бассейн, привязав предварительно тебя вон к той трубе за ноги. Представляешь? Ты стоишь, а водичка прибывает и прибывает. Сначала она по колено тебе, потом по яйца, по горлышко… Тебе хочется вверх, а не получается – труба держит за ноги. А водичка прибывает, заливается в глотку. Ты её выплёвываешь, а она снова… Как? Перспективка, а? Скажи! Поддакни-ка!
А что тут скажешь? По морде этого Олежки видно, что с него станется. Да он бы и без всякой на то необходимости с удовольствием мучил бы кого угодно. Маленькие, глубоко посаженные глазки горят, рожа светится, и даже ладони потирает в предвкушении, урод качкообразный.
– Это же пытки, – заметил Дмитрий. – А под пытками и наклепать на себя можно. Да если так, что потребуют, то и скажешь. Да я и без всего этого согласен. Говорите, чего надо, – я скажу: да, я он и есть. За кого вы меня принимаете?
– Ты давай сам, сам. Давай свою версию.
– Я уже сказал свою версию-правду.
– Не-ет, пока ещё нет.
– А вот и да. Но я не знаю, чего вам требуется. Говорите, а я признаю. Если уж подыхать, так без мучений. Я уже понял, что вляпался. И я согласен сдохнуть! Но – без мучений. Я не хочу мучиться! Я подтвержу всё, что потребуете! – Дмитрий заводился всё больше, и в голосе его стали проскакивать истерические нотки. – Или вам доставляет удовольствие мучить невинного человека? Я вам говорю, что всё случайно получилось. Любопытство меня разобрало. Но я согласен за это ответить. Я готов жизнью за свою глупость заплатить! Пристрелите меня, если вы такие крутые! Но я не виноват, и на вашей совести будет…
– Я понял, – перебил Олежка. – На нашей совести будет жизнь невинного человека, овечки в твоём, приятель, облике. Так, глазастый?
– Да.
– Так ты – овечка?.. А может, ты коза драная? Или козёл? А может, петух?
– Я не козёл и не петух.
– Но мы тебя запросто сделаем петухом? Хочешь?
– Почему я должен этого хотеть?
– Создаётся впечатление, – развёл руками Олежка. – Ты же не хочешь правду говорить.
– Я уже сказал, что на всё согласен. Могу признать себя хоть агентом ЦРУ.
– Ладно, – качок поднялся на ноги и потянулся, – сиди пока и думай. Поговорим чуть позже. А чтоб не скучал, я тебе сейчас приятеля предоставлю. Но будь с ним осторожней. И не вздумай кусать его, а то он так тебя зажуёт, что бесполезно будет штопать. Останется только огрызки в гроб побросать да зарыть.
Бандит ушёл, а спустя две минуты вернулся в сопровождении огромной собаки в чёрной лохматой шкуре. Собака сразу же заскочила передними лапами на бордюр и уставилась на отпрянувшего назад Подлесного.
– А ну-ка, приятель, положи руки на парапетик, – приказал качок, поведя мощными плечами.
Дмитрий, предварительно сместившись на несколько шагов вправо, повиновался. Собака как бы вопросительно взглянула на хозяина, который, расплывшись в улыбке, дёрнул подбородком в направлении Дмитрия и бросил:
– Возьми, Джек!
Джек с неожиданной для его комплекции резвостью прыгнул к Дмитрию, едва успевшему отдёрнуть руки и спрятать их за спину.
– Хорошо, Джек. Чини службу, а я пошёл. – Олежка направился к выходу, но вернулся, чтобы успокоить узника. – Не будешь делать резких движений – будешь жить. И шевели пока подкоркой, всеми извилинами и таламусами. И мозжечками, конечно. Это – в обязательном порядке.
Для бандита этот Олежка очень даже прилично образован. И таламусы знает, и мозжечки. Да и собака умная, такую не обманешь. Хотя это ничего бы не дало – дверь качок запер на ключ, а на окнах, маленьких, сантиметров примерно тридцать на пятьдесят, имеются решётки.
Дмитрий медленно, не отрывая взгляда от Джека, сместился к центру ямы и стал осматривать помещение. Кроме входной двери и двух окошек имелась другая дверь, расположенная левее первой. Трепыхнулась было надежда, да тут же и умерла – ерунда всё это, вторая дверь, вероятно, ведёт в сауну. Да наверняка это так, а не иначе. Он ещё некоторое время пошарил взором по стенам розового цвета, по зеркальному потолку с встроенными в него светильниками и бессильно опустился на кафельный пол. Было сухо, и Дмитрий лёг на спину. И встретился глазами с растерянным взглядом собственного отражения. С растерянным и испуганным взглядом своих глаз. А какие-то суки видят в этих зеркалах не отражение собственного испуга и ужаса, а свои довольные рожи и распаренные задницы подружек, кувыркающихся с ними в зелёных водах бассейна.
Джек уже дремал, положив голову на передние лапы, однако Дмитрий знал, что стоит ему пошевелиться, и как минимум один глаз псиный приоткроется. А пробовать сделать выход силой, чтобы выскочить наверх, и пытаться нечего – стремительно налетит на него скотина всей мощью чуть не стокилограммового тела и обрушит обратно, отхватив при этом, вполне возможно, кусок мяса размером с пасть этой самой твари.
Да, Подлесный не любил собак. Не любил и боялся. Загадочные и непредсказуемые скоты. То лижутся и хвостом виляют, а то вдруг бросятся ни с того ни с сего на человека и искусают. Даже хозяина могут загрызть – сколько уж случаев было. И вообще, собака, пожалуй, существо социальное. А это значит, что ему присущи коварство, подлость, хитрость, злопамятность, жестокость, мстительность. Собака – животное злобное и трусливое одновременно. А многим людям нравятся собаки. Как же! Такие они любящие и послушные, такие угодливые и преданные! Тьфу!
