Валерий Петков - Оккупанты
Озеро, километра три до него. И там клюкву собирали. Старшая сестра как пойдёт, заплечный мешок доверху наполнит. Брусника. Такие ягоды. Сластимые, с горчинкой. Всё что хочешь. Лес-батюшка. Поклонись ему и получишь своё в изобилии.
Было одно болотце, небольшое, в окружности метров сто. Гадюк там видимо-невидимо. Сплошной гадючий клубок. Так и вьются, так и вьются, сплетаются друг с дружкой, блестят драгоценной чешуёй. Всё лето. Осенью пропадали. Прятались, видно, спать уходили к зиме. А ягоды там вкуснейшие. Самые смелые брали палку, стучали, шумели, змей пугали и так вот, рисковали, а собирали. Потом хвастались, рассказывали ужасы. А как же – не соврёшь, не расскажешь.
Гонобель, голубика-ягода. Крупная, тёмно-синяя, почти чёрная, на кустиках. На солнце другого цвета. Мягкая, под пальцами проминается, и нежная в обращении. Только много не съешь, хмелеть начинаешь от неё, голова идёт кругом. Пьянит-дурманит лесная ягода.
Травы, коренья. Лечились, бодрились. Выживали, лесные люди, лесом спасаемые.
Лёску плёл из конского волоса, из хвоста. Плотвичек, уклеек тягал на озере. До озера недалеко.
Всё равно было детство. Что-то запомнилось до войны. Короткое получилось, а было же оно, детство. Вскакивал с утра и к лучшему другу, Ваське Лебедеву. Отец Ваське купил гармошку. И так хотелось тоже научиться. В армии стал подбирать мелодии, сам.
Погиб Васька, освобождая Мадону, в Латвии. Большое наступление, выдвинулись сильно вперёд. Гнали фашистов. Они очухались, перегруппировались, отсекли от основных сил наши части. Тылы отстали, прикрытия нет, и попали в окружение. Егор Бирюков, Митя, его брат. Полегли там. Всё – их фамилия. Пока «катюши» подошли, накрыли немцев, перебили, а только уже нет тех ребят. Совсем и в пацанстве не побыли, а погибли и не успели взрослыми стать. Кто призывался в сороковом, сорок первом весной, всех выкосило. С ихней деревни, соседних деревень, полегли все до одного. Первыми ушли в бой. А как Вася на гармошке играл знатно! Танцевать учились. Перед самой войной. Всё это детство.
Лёня, брат Мити, был там, на могилах, после войны. Большое братское кладбище. Сколько же там головушек сложено!
И детство, и отрочество, и юность. Враз закончилось оно, в семнадцать лет. Коротко и резко. А уж потом надо было работать много и трудно, жизнь налаживать. Счастье великое, что в Риге оказался. Что бы делал в деревне? Спивался, с ума сходил от беспросвета, безделья и нищеты. Вон они, спиваются, безобразничают. Умирают. И тоже молодыми уходят, но глупо, ни за что. Так что он счастливый оказался, хоть и на войне, а спасался.
Жена брата рассказывала. Столовая у них была. Егор сына маленького принесёт туда, себе водки в стакан и мальцу. Где же он алкоголиком не вырастет? Так и вырос пустым человеком. Может, и спился уже совсем? И Егор, верно, такой же стал. Егерь, леса продаст сколько-то и пьянствует. Может, и помер уже. Сколько писем ему послал. Ни ответа, ни привета. Случилось что? При такой жизни любая трагедия станется очень скоро.
Отец не был строгим. Не бил, не ругал, не наказывал.
Коров мальцом поил у крёстной, делом был занят. В их деревне несколько домов. Там она жила, почти у леса. Через лес пробежится, бывало. Коровы мычат протяжно, здороваются, головами вертят, встречают. Слюни по губам тянутся липкие, носы кирзовые, а мягкие, в пятнах разноцветных.
Молочко тогда же полюбил. Три литра в день – не много вовсе. С того времени всю жизнь пьёт, напиться не может, такое удовольствие молоко приносит.
Жил бы как-то, не задумывался, а тут в войну как проехал Россию из конца в конец да обратно. От и до, йохты! До Камчатки. И думать прежде не думал, какая она огромная, красивая. Байкал увидел, не поверил, что такое может быть море посреди страны. Наладили бы только жизнь для людей! Перед войной голые ходили. Нечего было надеть. Женщины не все о трусах имели понятие в деревне. Тряпицей обмотается и ходит. Ни лифчика, ничего, ё-моё.
А после войны и мужиков нет, и пахать нечем. Женщина за плугом, женщина в плугу. И дома женщины, и по хозяйству, и рожать, и растить – всё женщина. Всё на ней.
Как-то ляпнул один боец, в Монголии было дело, мол, бабы дуры. А старшина его поправил, говорит – что ж, и тебя дура родила? Учила, песни пела, сказки рассказывала? Так говорить, значит мамку родную ни во что ставить.
Запомнил эту историю.
Чего только Россия не перенесла, кошмар! Были всякие войны – и шведы, и поляки, и Наполеон – но такого, как последняя война, не видывали. Разграбил немец до Волги, спалил полстраны. И народ повыбивали, вывезли эшелонами и людей, и богатства…
Уборщица выгнала всех в коридор, на диванчик. Только Имант спал беспробудно. Сейчас ему никто не мешал. Храпел и пердел беспрестанно. В полном бесчувствии после ночной тревоги.
Сидел Дед, думал о своём. Что-то подсказывало ему, что не скоро он вырвется отсюда. Была такая тревожная чуйка в нём, повидавшем за жизнь разные виды.
Врач пришла с обходом. Сказала, что будут тщательно обследовать. Динамика позитивная, но неясно с сосудами сонной артерии. Если больше семидесяти процентов забито бляшками, надо будет вмешиваться, устранять. Дней десять-двенадцать понадобится, не меньше.
Дед прикинул возможности своей пенсии и загрустил. Получалось, всю её надо будет отдать. Чем платить за квартиру, телефон, газ, электричество?
Месяца два тому назад с тромбом в ноге попал в эту больницу зять средней сестры Деда. Неделю лечили, потом тромб оторвался. Мгновенная смерть.
Тоскливо стало Деду и бесприютно в душной палате.
Впервые за много лет он был сам не свой.
Глава 19 Прилёт Жены
По дороге из больницы домой Зять купил цветы. Розы не любил, вспоминал всякий раз фразу, кажется из «Белой гвардии» Булгакова – «Тепличные розы пахнут приказчиками». Но больше ничего приличного не было, а цветы в горшках он брать сразу же раздумал.
Поставил вазу на видное место. И в это время приехала Жена.
– Ну, вот, как и не расставались. Двух дней не прошло, – сказала она. – Какие розы красивые.
Расцеловались.
– Как Дед? Расскажи.
– Позавтракаешь?
– Да, немного, кофе выпью. Долетели хорошо, минут двадцать сэкономили.
Собрали в больницу чистое бельё. Остальное решили купить на месте.
Автобус подошёл к остановке через три минуты.
– Представляешь, как к Деду, так всё идёт без задержки. И у тебя самолёт прилетел раньше, – засмеялся он. – Я вот заприметил такую закономерность! Что-то в этом есть непростое.
В больнице сначала переговорили с лечащим врачом.
– Обстановка нормальная, пациент идёт на поправку. Посмотрим, что даст полное обследование.
Первым в палату вошёл Зять. Дед лежал под капельницей, прикрыв глаза. Похоже – дремал. Локти, запястья были в могучих синяках. Края майки помечены кровью. Обрадовался появлению Зятя.
– А у меня сюрприз, – засмеялся Зять.
– Какой ещё сюрприз?
– А вот, полюбуйся! – Он хлопнул трижды в ладоши.
В палату вошла Жена.
– Детонька ты моя! Доченька любимая! Сколько хлопот причинил всем! Ай-я-яй! – Дед схватился за голову, капилляр капельницы выскочил из гнезда, закрутилась тонкая струйка, брызнула по сторонам.
Зять перекрыл краник. Салфеткой вытер влагу.
– Какая ты красивая! – сказал Дед – Как пирожок сдобный, румянцы в обе щёки, с морозца.
Сестра прибежала, укатила треногу с капельницей.
– А ко мне уже все тут наведались. Нанесли всякой всячины.
Сестра вернулась, приоткрыла дверь в палату, громко сказала:
– Вам звонила Астриса, передавала привет и пожелала скорейшего выздоровления. И ещё врач просила вас зайти завтра к одиннадцати утра в кабинет физиотерапии. – Это Зятю. – Расскажет про комплекс лечебной физкультуры для вашего отца, – рукой пригласила куда-то в коридор.
– Ах ты, беда! – вскинулся Дед. – Она же без меня погибнет! Астриса! Голодная, верно, ходит.
– Ты поправляйся скорее, выходи на свежий воздух, – сказал Зять. – Хочешь, я подъеду, покормлю, супчик ей отварю. Молочный.
– Я думаю, не залежусь тут. Сказали, дней десять. Потерплю. Раз так надо.
– В Дублине всё нормально, волнуются за тебя, приветы передают, желают, чтобы ты скорее выздоравливал. Правнучка вот прислала. – Дочь протянула листок.
В зелёном море по крутым волнам плыл синий пароход с оранжевой надстройкой, иллюминаторами, из толстой трубы круглился колёсами дым. Яркая аппликация из цветной бумаги.
– А я вот тут валяюсь в тряпках, как раненый, – завиноватился Дед, глаза повлажнели. Держал аппликацию, теребил невесомый листок тряскими от слабости руками. – Такой расход из-за меня. Хлопот не сосчитать.
– Ничего, – сказала дочь, – деньги приходят и уходят, а тебе надо полежать, подумать. Ты же столько лет врачам не показывался!
Глава 20. После больницы
Зять с Женой вернулись домой. Мороз днём немного ослабел, а к ночи снова накатил к двадцати пяти градусам. Двигались короткими перебежками.
