Виктор Дьяков - Золото наших предков
Видя улучшение настроения жены, Пашков решил признаться, что ходит в соседний дом слушать лекции пожилого профессора. Настя сначала выразила естественные женские подозрения, но когда муж в подробностях описал фрагменты лекций, показал принесённые альбомы репродукций… Зная его тягу к художественной культуре, к тому же при таком заработке, она решила, что можно позволить эту блажь. На очередную лекцию Пашков пошёл уже, имея на то официальное разрешение жены…
– Ну, как ваши ощущения после нашего разговора о культуре эпохи Возрождения? – задал обычный вопрос на «пройденную тему» Матвеев.
– Потрясающе, испытал такое… даже не удовольствие, а просто наслаждение. Знаете, во многом я с вами стал соглашаться в процессе более внимательного рассмотрения репродукций в тех альбомах, что вы мне дали. Но кое в чём остался верен своему прежнему мнению.
– Что именно вы имеете в виду?
– Ну, например, вы называли вершиной художественного творчества творения трёх титанов Возрождения, Леонардо, Рафаэля и Микельанджело. А мне кажется венецианцы ни сколько не ниже. Мне даже Тициан больше всех нравится. У меня конечно не профессиональный глаз, но именно таково моё восприятие.
– Ну что ж, у вас вырабатывается индивидуальный эстетический вкус, вы не смотрите в рот авторитетам, имеете свои пристрастия, это очень хорошо, – похвалил профессор.
– А вот в чём я с вами теперь согласен, это насчёт Рубенса. Действительно грубоват.
– Тут мы с вами несколько вперёд заскочили. Рубенс это уже следующая эпоха, эпоха барокко. А крупнейшим художником той эпохи является Рембрандт, по величине художественного гения он равен титанам Возрождения.
– А я вот эти понятия барокко, рококо… К своему стыду признаю, что хоть и часто слышал эти термины, но не знаю, что они означают и чем отличаются.
– Ну что ж… Положительно то, что вы мучаетесь этим незнанием. Подавляющее большинство прочих, причём не только люди не имеющие высшего образования, а имеющие даже гуманитарное, тоже не знают и не отличают, но от этого ни стыда, ни мук не испытывают. Мы как раз сегодня начнём говорить об искусстве так называемого «Нового времени», период с 17-го по 19-й века. Это барокко, рококо, классицизм, романтизм и реализм. Барокко – это стиль в искусстве утвердившийся на рубеже 16-го и 17-го столетий. В живописи он характеризовался парадностью образов, бурной патетикой, неожиданными ракурсами в сочетании с оптическими эффектами, контрастами света и тени. В архитектуре: усложнённостью планирования, вычурностью силуэтов, мощной тектоникой, несовпадением членения фасадов и интерьеров. В скульптуре: эстетические позы и жесты, натурализм и иллюзорность в трактовке образов… Всё что я сейчас говорил, повидимому, для вас малопонятно? Попробую выразиться проще, если получится. Барокко это показ жизни, как движения и борьбы изменчивых стихийных сил, выражение духовных коллизий… Всё равно сложно?… Ничего со временем, постепенно дойдёте, я вам соответствующую литературу подберу. Пойдём дальше… На смену барокко как большому стилю общеевропейской культуры пришёл классицизм. А рококо это промежуточный стиль характерный в живописи камерностью, галантными сценами, пасторальными сюжетами, идеализированной натурой, этакие пастухи и пастушки на фоне весенней благодати. В пушкинском музее выставлены картины французского придворного художника Буше. Вот это и есть рококо в живописи. В архитектуре это интерьеры отмеченные манерной, утончённой разработкой декора стен, мебели…
9
Начало апреля ознаменовалось новым поступлением материала с ЦУПа. Привёзший его Горбунов находился под хорошим «градусом». Пока разгружали, снабженца развезло окончательно. Калина с трудом добился от него пояснений о характере привезённого, из чего следовало, что наибольшую ценность представляют матрицы… Матрицы, это большие материнские блоки ЭВМ где размещалось до сотни реле, контакты которых были сделаны из золота. Горбунов невнятно говорил о том, что матриц должно быть то ли семь, то ли восемь… Конец рабочего дня, все спешили… кроме Пашкова. Пересчитав матрицы, он обнаружил, что их не семь и не восемь, а девять! Но Калине он сказал что их восемь… а девятую незаметно оттащил в сторону и замаскировал другими блоками. Когда все ушли, девятую матрицу, большой плоский блок, этак кило на тридцать, Пашков перенёс с большого склада на малый и там, засунул в дальний угол, завалив мешками с посеребрённым кабелем.
На другой день явился уже протрезвевший Горбунов и стал сдавать привезённый материал. Он поведал, что его «нагрузили» ещё в ЦУПе, тамошние сдатчики, и потому он толком не помнил, что и сколько ему там погрузили, а главное, количество матриц почему-то не было указано в приёмо-сдаточных документах. Потому Пашкову удалось легко скрыть недостачу одной. Однако держать на малом складе такой большой блок было опасно. Туда мог зайти Шебаршин, любящий совать нос именно по «тёмным углам». Не хотелось, чтобы и Калина случайно сделал это «открытие». Надо как можно скорее извлечь ценные реле и выбросить металлический корпус матрицы на свалку. Это можно было сделать только после смены, когда все уйдут.
Рабочие ушли как обычно в половине пятого. Пашков сидел у себя в кабинете и ждал когда уйдут Калина с женщинами из химлаборатории. Идти им предстояло мимо его кабинета, и он следил чуть приоткрыв дверь. Вот ушла Гришина. Прошло пять… десять минут… ни Калины, ни Кондратьевой не было. Пашков подумал, не ушли ли они через другой выход. Он осторожно подошёл к кабинету Калины, который запирался на висячий замок, но сейчас замка не оказалось. В коридоре стояла тишина, немногие представители старой цеховой администрации, базирующиеся в соседних кабинетах, заканчивали свою мизерно оплачиваемую работу намного раньше фирмачей, все двери были закрыты.
Пашков подкрался… из-за двери ничего не слышно… Дёрнуть за ручку, постучать?… А вдруг Калина спросит, что он тут делает после работы? А если он там не один? С кем, догадаться было нетрудно. Но если так, Людмила, видимо, делала всё, чтобы подавить стоны…
Нельзя сказать, что Пашков не поверил тем словам Круглова о связи между Калиной и Кондратьевой. Тогда, осенью он ещё недолго работал и как-то не обратил на данное обстоятельство особого внимания. Ему тогда было не до того.
…Пашков с минуту напряжённо стоял у двери, прежде чем понял, что услышанное им от бывшего бригадира не сплетня, а чистая правда. Он тихо, на цыпочках отошёл, вернулся в свой кабинет. Ничего другого не оставалось, только ждать. Закрывшись изнутри, он стал прислушиваться к тишине за дверью, но любовники всё не шли…
Мысли Пашкова самопроизвольно потекли в «эротическом» направлении. Он попытался представить, как может выглядеть начальница химлаборатории обнажённой. Привлекательной картины не получалось. Нет, Кондратьева была совсем не в его вкусе: слишком широкоплеча, грудь непропорционально мала, бёдра хоть и широкие, но какие-то «квадратные», лишённые фигурности. И вообще вся её тяжеловесность достигалась не за счёт плоти (Пашков для сравнения держал в уме тициановских и кустодиевских женщин), а за счёт чрезмерно крупной для женщины кости, о чём недвусмысленно говорил её «не женский», не менее сорокового, размер обуви. «Уж лучше бы он ко второй, к Гришиной подъехал», – подумал Пашков. Вторая химичка, правда, была чуть постарше своей начальницы, она уже успела выдать замуж свою дочь и теперь ждала появления на свет внука… Но эта «без пяти минут» бабушка имела чисто женскую фигуру: узкая вверху, заметно шире внизу, аппетитные бёдра… «И чего он в этой Людке нашёл?», – удивлялся своему начальнику Пашков.
Наконец раздались голоса и шаги. Калина и Кондратьева переговаривались вполголоса, уверенные, что рядом никого быть не может. Судя по голосам, они были веселы и спокойны…
Почти три часа, запершись на складе, Пашков извлекал золотые реле. Это оказалось трудоёмким делом, ибо к контактам реле оказалось подпаяно примерно по полтора десятка проводов, которые необходимо было перекусить кусачками… На свалке уже пустой корпус, чтобы не «мозолил глаза» пришлось забросать всякой всячиной. Реле были настолько тяжелы, что Пашков взял сначала полсотни, а остальные спрятал до следующего раза. Но всё равно сумка так оттягивала плечо, что он испугался, как бы не оторвалась ручка. Дома Настя и без того обеспокоенная задержкой, увидев его битком набитую сумку, с тревогой спросила:
– Долго ты сегодня… Что, ценные вещи?
– Да, очень. Надо было обязательно их вынести…
На Рождественке каждое реле приняли по пять долларов за штуку. Правда на этот раз пришлось основательно подождать, так как очередь «золотодобытчиков» оказалась как никогда велика, и прибыли они не только из Москвы и Подмосковья, но и из совсем неблизких краёв. Вся страна «добывала» техническое золото, которое советская власть многие тонны «закачала» во всевозможное электронное оборудование, работающие на Космос, Оборонку, Вооружённые Силы. У членов Политбюро тех лет, и приближённых к ним номенклатурных работников типа шебаршинского папаши, «бутерброды с маслом» не переводились и они не сомневались, что «масло» для прочих советских граждан необязательно, потерпят ещё, а они, то бишь кормчие Страны Советов, вполне успеют и Космос завоевать и тьму-тьмущую всевозможного оружия изготовить, и друзей в «мировом масштабе» подкормить… Ошиблись, не таким уж безграничным то терпение оказалось, не только сытый голодного не разумеет, но и голодным оказалось наплевать на «громадъё планов» сытых.
