Александр Лапин - Вихри перемен
Несколько раз он брал ее с собою в рестораны, где собирались московские «нохчи». Среди них тоже были разные люди. И обжившиеся в Москве, слегка лощеные ребята. Важные, комично тщеславные – все в золоте. Чаще всего с русскими нафуфыренными красивыми, но насквозь провинциальными девчонками. Были и бородатые, темные люди, дикого «кавказского» вида. Простые дети гор, еще не испорченные плодами цивилизации. Судя по каким-то их коротким репликам и восклицаниям, они занимались в основном рэкетом. Или охраной своих авторитетных бизнесменов.
Она ходила с ним. И в отличие от других девчонок понимала, что ее нисколько не устраивает роль подруги чеченского разбойника. Да, благородного, по-своему честного, но все равно разбойника.
Ну и решила она для себя, что надо как-то пытаться самой стать на ноги. Устраивать свою жизнь. Может быть, даже и без него.
Вот она сегодня и завела этот свой разговор о работе. Он сначала все отмалчивался. А потом заявил:
– Нечего тебе работать! Что я не могу тебя обеспечить?! Тебе чего-то не хватает?
«Всегда с ними, с мужиками, так. Все самолюбие играет. Не может понять, что дело даже не в барахле. А в том, что ей не хватает жизни. Свободы. Людей».
– Мне скучно! Одной! Не с кем пообщаться. Ты все время занят. У тебя дела! Друзья!
– Общайся с братом! – рыкнул он. – С Фатимой в конце концов!
С Фатимой! С этой килькой сушеной. Какая-то она не от мира сего. Уперлась в свой Коран. Даром, что молодая. И все читает его, читает. И все долдонит, что по Корану Аллах Вахида накажет за то, что он живет с неверной. И ей тоже заявила недавно. Если, мол, она, Людка Крылова, хочет быть женой, женщиной восточного человека, то должна, мол, соответствовать. Принять ислам. Одеваться, как чеченка. Ни в чем не перечить мужу. Рожать детей. И никуда не лезть. В общем, ноги мыть и воду пить. Ну, нет уж! Быть такой, как она? Не дождетесь!
И Людка вспоминает узкое, плоское лицо Фатимы: «Как маска в театре. Прорези для глаз. Как будто прорезанный рот. Фанатичка. Напялит черный платок. Одна эта маска и торчит наружу. Нашел Вахид для нее подругу. Хорошую подругу. Сестру. По несчастью».
Поцапались они с утра. И пока он одевался, чтобы уйти, она сидела в углу. Смотрела на него. И ей было страшно. Во всем его облике было что-то от среднего размера медведя. Могучий торс. Огромные, как лопаты, кисти рук, торчащие из рукавов. Жесткие, буграми мускулы. Раньше она млела и таяла в его руках. А теперь боялась. А вдруг он кинется ее в гневе душить?
А какое у него было лицо! Оскорбленного ребенка.
Ох, годится ли он на ту роль, которую она ему приготовила? Роль мужа, отца счастливого семейства. Раньше она свято верила в народную мудрость, которая гласит, что «ночная кукушка всегда дневную перекукует». Но в данном случае она стала сомневаться.
Время уходит. А женщина может любить только здесь и сейчас. Жестокая действительность жизни. И скоротечность молодости и красоты, страх потерять свой шанс на счастье заставляют ее торопиться. И делать ошибки. Не сделала ли она ее тогда, когда сентиментально поверила, что за этой каменной стеною можно укрыться от всех горестей и невзгод.
В конце концов, ей хочется нормальной жизни. И она думала, что он сможет ее понять, несмотря на разницу в воспитании и образе мыслей.
«Неужели ему не постичь даже такого простого смысла, что мужчина оправдывает свою жизнь перед Богом делами, а женщина – детьми?
Хотя почему же? На детей они всегда готовы. Только на их условиях. Сиди в клетке. И рожай».
Но не такой она человек, чтобы сидеть, как птица в клетке. Тем более что клетка эта вовсе не золотая.
VII
В Москву приехала выставка картин из-за рубежа. В те дни – словно чудо какое-то! Дубравин решил сходить. Чтобы отвлечься от повседневных страстей.
Кое-как через «завхоз», «директор магазина», «товаровед» достал билеты. И ранним утром, еще до работы подался туда. Но народ тоже не лыком шит.
Очередь, занятая еще с вечера, медленно движется ко входу. К счастью, достаточно быстро. Александр Алексеевич удачно пристраивается к «организованной группе» во главе с экскурсоводом – невысокой беленькой женщиной с мягким, интеллигентным лицом. И оказывается в зале.
Полотна великих мастеров… Приглушенная атмосфера зала… Куда-то в сторону уходит суета жизни.
Он отстает от группы. Долго стоит перед портретами, внимательно рассматривает лица. И наконец натыкается на то, что ему нужно. Питер Брейгель. Цепочка слепых людей бредет по заболоченной дороге. Каждый ухватился за плечо другого. И все вместе они идут куда-то в неведомое.
«Так и мы! – думает Дубравин. – Собралась кучка слепых. Куда идти? Как идти? Все тычутся в стены. Никто ничего не понимает. И вдруг встает один и говорит: “А я вижу! Вижу, куда надо идти!” И все сразу с надеждой: “Он видит! Он знает!” Хватаются за него. Держатся. Кричат: “Веди нас!” И уже не важно – видит он на самом деле или просто блефует. И так же, как и они, плутает во тьме. Главное, что он взял на себя ответственность.
У нас встал Протасов и предложил план акционирования молодежной газеты. И сразу, как говорил наш бывший президент: “Процесс пошел!” Все, кто хотел перемен и не хотел сидеть на месте, схватились за него. Остальные принялись его критиковать и проклинать. А ведь на самом деле, что мы понимаем в таком деле, как акционирование? Да ровным счетом ни-че-го! Кто их разберет, эти открытые-закрытые акционерные общества. Товарищества с ограниченной, неограниченной и бог весть еще какой ответственностью. В чем фишка? Темный лес! А мы как слепые котята.
А время не ждет, когда мы прозреем. Ведь слыханное ли в мире дело – огромная газета существует как бы сама по себе, как бы в безвоздушном пространстве. Не имея даже юридического статуса».
Дубравин отходит от картины Брейгеля. Стоит еще минуту среди зала. А потом быстро-быстро покидает его, вспомнив, что к нему на прием сегодня просился один из его друзей – собственных корреспондентов, Игорь Шалопутов из Краснодара.
Тверская сегодня относительно пуста. Впрочем, как и всегда. Пять минут и его «Жигули» сворачивают на их улицу. Мимо огромных, суровых ангаров денежного хранилища страны, мимо яркого казино (бывшего кинотеатра) он проносится к комплексу серо-стальных зданий эпохи конструктивизма. Причаливает к третьему подъезду с его гигантскими, вечными дубовыми дверями.
Ну, вот и кабинетик. Он достался ему по наследству от предшественника, который уже ушел. В небытие. Комната, разделенная стеклянной перегородкой надвое. В одной половине у входа сидит восточная красавица – секретарша Гюзель, что в переводе с таджикского значит «красавица», в другой – его стол, кресло.
Напротив – несколько стульев для посетителей.
Скудная обстановка, не считая красавицы метиски. С ней связана отдельная история. Приглядываясь к офисной и редакционной жизни, Александр Дубравин вывел одно простое правило. Чем успешнее идут дела в компании, тем больше молодых и красивых девушек там появляется. Каким-то неизведанным шестым чувством они узнают те места, где есть перспектива и деньги. И буквально оккупируют их. Сегодня молодежная газета не исключение.
И когда ему понадобился секретарь, одна красавица привела за руку другую. Перед таким юным цветком Дубравин устоять не мог. Взял на работу. Хотя девушка его предупредила через подругу, что хотела бы обойтись без отношений.
Но как же без отношений-то, если ходит она на работу в мини-юбке, на каблуках в девять сантиметров и прозрачной белой кофточке? А сама она – белокожая пери с иссиня-черными волосами и огромными восточными глазами. Ох, нравилась она ему!
И этим флиртом, эротизмом были пропитаны все приемные больших и малых начальников.
Дубравину удавалось удерживать ту тонкую грань в отношениях, которая позволяла совместно работать, не впадая в бесконечные любовные интриги и разборки. Хотя уже через пару месяцев было ясно – она не против.
Зато уж все, кто попадал к нему на прием, уходили совершенно очарованные или одуревшие от такой красоты.
Вот и Игорь Шалопутов, толстокожий собкор из Краснодара, только попав в кабинет, сразу спросил с южным гэканьем и придыхом:
– Откуды ты, Саня, такую редкость в Москве откопал?
– С «кудыкиной горы». Я же человек восточный, – полушутя, невпопад ответил Дубравин, вставая с кресла и протягивая ему руку лопаткой. А сам подумал об утреннем: «Вот еще один слепой».
Собственно, Игорь пришел, чтобы прояснить обстановку на этаже в преддверии выборов главного редактора и акционирования их любимой молодежки.
Гюзель принесла чай. И Дубравин принялся обрисовывать товарищу мозаичную картину расклада сил:
– Газета наша сегодня бесхозная. Ну если она раньше была органом комсомола и партии, то теперь их не существует. И мы де-факто в свободном плавании. Формально мы часть издательства. А фактически – сами по себе. Соответственно, все понимают, что газета должна принадлежать трудовому коллективу. То есть стать неким народным предприятием. Или акционироваться. Но вот сколько и кому дать этого самого народного предприятия – никто не знает. Как поделить шкуру «неубитого медведя?» А? Игореха? Может, ты знаешь? Вот то-то и оно! Поэтому собралась такая большая комиссия, которая сейчас и определяет. Как делить? По совести? По справедливости? По должностям? Или еще по каким-то другим критериям? Давать ли акции всем? Или только журналистам? Нет ответа. Дело-то неслыханное. Вот и спорят с утра до вечера.
