Александр Самойленко - Долгий путь домой
Лядов по новому посмотрел на Ройзмана, покачал головой и впервые обратился к нему на «вы» и по имени-отчеству.
– Вы страшный человек, Ефим Моисеевич.
– Для вас нет, – вдруг произнес Ройзман и спокойно посмотрел прямо в глаза Лядову. – Для вас я полезный человек…
Лядов насторожился, сузив глаза, холодно глянул на этого «полезного человека» и, чтобы скрыть возникшую настороженность, шутливо спросил:
– А про мою фамилию ты что знаешь?
– Да как можно, зачем мне такой вопрос?! – Ефим Моисеевич, возмущенный таким гнусным подозрением, схватился руками за грудь.
– Да не ври ты! – Лядов махнул на него ладонью, как на пролетавшую муху. – Давай, колись!
Ефим Моисеевич выразительно посмотрел на Лядова, пожал плечами, мол, ну смотри, сам виноват.
Протянул ему сложенный вчетверо лист бумаги и пошел вон из кабинета. Лядов с острым любопытством развернул лист, начал читать вслух…
– Прозвище Ляд восходит к старинному нарицательному «ляд» со значением «все плохое, вредное», а также «чёрт» и «тунеядец». В ярославских говорах лядом называют сектантов. В другой версии «холодный, равнодушный человек»…
Ошалевший, он поднял взгляд от бумаги. Ройзмана в кабинете уже не было. Лядов, глядя на дверь, злобно буркнул:
– Ну, гад!
Машенька в садике перед окном занималась цветами. Грим в комнате за столом неторопливо перелистывал семейный альбом Грушницких, вглядывался в лица, задумывался. Бегемот лежал на подоконнике, попеременно посматривая на обоих. Грим взял договор с банком, пробежал по тексту глазами, окликнул Машеньку.
– У тебя калькулятор есть?
– Где-то был, – она отвлеклась от цветов. – Сейчас посмотрю…
Грим взял у нее калькулятор, пригласил сесть рядом.
– Ты проценты считать умеешь?
– Да. А что?
– Мы же с этой беготней не посчитали, десять процентов с суммы вклада это сколько?
Машенька выложила на калькуляторе сумму вклада, начала нажимать кнопочки и вдруг испуганно ойкнула.
– Кошмар какой-то, получается шестьсот пятьдесят тысяч рублей в месяц!
– Да ну! Не может быть, ты пересчитай…
Она с тщанием пересчитала второй раз, совсем испуганная уставилась на Грима.
– Я же говорю – кошмар! Такие деньжищи, даже страшно!
Грим, напротив, приятно удивленный таким наваром, довольный потер ладонями. Развеселился.
– А вот скажите мне, графиня, сколько вам ежемесячно надо денег для полного счастья?
– «Сколько надо» зависит не от суммы, а от желаний человека, – рассудительно ответила графиня. Грим весело приставал:
– Ну вот если у вас разумные желания, сколько вам надо в месяц?
– Если разумные… – графиня сосредоточенно начала подсчитывать… – если бы у меня была пенсия тридцать тысяч, мне этого было бы достаточно для полного счастья!
Грим хмыкнул.
– Да?! Я тоже подсчитывал, мне для полного счастья было бы достаточно двадцать тысяч. Во как достаточно! – Он провел большим пальцем по горлу. – Ваши тридцать и мои двадцать это пятьдесят тысяч на двоих для полного счастья. Но – вчера! А здесь шестьсот пятьдесят тысяч ежемесячно! И это кроме суммы вклада… Действительно, кошмар! И что же мы будем делать с такими деньгами?
Она долго молча и внимательно смотрела на Грима. Потом также молча вышла из дома, села на скамейку у крыльца, всё думая над вопросом Грима. Вышел и Грим, сел рядом с ней… Наконец Машенька ответила:
– Эти деньги для нас как мусор. Нам же их девать некуда. Давай помогать людям.
– Каким людям? – не понял Грим.
– Страждущих много… – Машенька показала на соседскую крышу домика, видневшуюся сквозь ветви яблонь. – Вот, например, Веника видел? У него ногу выправить денег нет…
Ответ графини Грушницкой оказался для него неожиданным.
– Да-a, помогать людям это красиво. Благородно, можно сказать, – легкомысленно съёрничал Грим и тотчас осёкся, напоровшись на взгляд Машеньки. – Извини, это я по глупости брякнул, от больших денег крыша поехала.
– Нам помирать скоро, – Машенька говорила тихо, но твердо. – Что же мы будем, сидеть на этих деньгах как собака на сене? Какой в них смысл? Это же, сам сказал, воровские деньги, они же и были у людей украдены. Вот и надо их людям вернуть. Не вообще людям, а с умом, страждущим…
– Круговорот бабла в природе! – опять брякнул Грим и испуганно заткнул рот ладонью. Машенька укоризненно посмотрела на него.
– Ты говоришь, как цитируешь кого-то. У тебя что, ничего своего не осталось? Совсем одичал в своем театре!
Грима театрально схватил Машеньку за руку, в раскаянии припал к ней губами. Опять помимо воли воскликнул как на сцене:
– Язык мой – враг мой!
Зазвонил его телефон. Грим вытащил трубку из штанов, прижал её к уху, оттопырив мизинец. Его подмывало дурачиться.
– Дзержинский у аппарата!
В трубке затарахтела бодрая скороговорка.
– Рад слышать вас! Я завуч школы из соседнего региона, ваш телефон мне дал директор школы, в которой вы ведете театр одного актера по сценическому перевоплощению…
Грим, несколько озадаченный, отвел трубку от уха. Завуч школы из соседнего региона продолжал тарахтеть, как пулемет.
– Мы хотели бы в новом учебном году наладить с вами сотрудничество, готовы предложить выгодные для вас условия, надо бы встретиться обсудить детали…
– До нового учебного года еще надо дожить, – сказал в трубку Грим, уже настороженный. – Сентябрь-то вон когда…
– Конечно, конечно! Но встретиться, обсудить детали надо сейчас. Где мы увидимся? Я могу подъехать прямо к вам…
– Я перезвоню. – Грим отключил абонента. Посмотрел его номер во входящих звонках. Последние цифры были пятерки. Три пятерки…
Машенька всё поняла по выражению лица Грима. Тревожно спросила:
– Это они?
– Да. Они. – Грим, напряженный, быстро соображал. И сообразил… – Так, Машенька! Страждущим будем помогать, и не только Венику. Мы всех этих спецназовцев хоть на ноги, хоть на уши поставим! Мы поможем им, они помогут нам… Но сейчас надо проделать ряд мероприятий. Собирайся! Форма одежды парадная!
Выходя из дома, он взял их паспорта, сунул в пакет фотоальбом семьи Грушницких.
В офисе Мегафона они купили себе новые сотки, взяли другие номера. В ближайшем кафе Грим усадил Машеньку за чашку кофе. Заскочил в парикмахерскую.
– Плачу двойную таксу! Даю десять минут! Делаешь полубокс, но с пробором!
Старый парикмахер покосился на раннего клиента. За годы его цирюльной практики придурки ему, конечно, попадались, но вот чтобы так угорело, с утра пораньше, за двойную плату менять шикарные патлы на полубокс – такого еще не было.
– Вы уверены? – осторожно уточнил он, смущенный таким радикальным отношением клиента к своей внешности.
– Время пошло! – подстегнул его Грим.
На пол полетели густые патлы…
Увидев Грима, Машенька вскрикнула:
– Господи, спаси!
Перед ней стоял мужчина в шикарном одеянии, но со свежей, какой-то зековской, прической. И с тонкими лихими усиками, которые Грим приклеил под нос в туалете парикмахерской.
– С тобой не соскучишься!
– Я всё время должен быть другим, понимаешь? – объяснил Грим. – Эх, это было бы смешно, если бы не было так грустно! – Он опять изрек цитату и увлёк её по тротуару к краеведческому музею. – Пойдем! Сейчас ты графиня де факто, значит, надо узаконить тебя де юре. А потом я женюсь на тебе, возьму твою фамилию и стану граф Грушницкий… Не возражаешь?
– Ты! Ты!!! – возмутилась Машенька, но тотчас и успокоилась. – Нет, это просто какой-то дурдом!
Справа от двери в обшарпанной деревянной рамке под треснутым стеклом висела вывеска «Областной историко-краеведческий музей», под ней красовалась новенькая – «НПО «Общественное Дворянское Собрание»».
– Видишь? Нам как раз сюда! Прошу, графиня! – Грим отступил в сторону, в почтительном полупоклоне пригласил графиню Грушницкую войти.
Директор находился в музее в полном одиночестве. Он сидел в своем кабинетике перед компьютером, взъерошенный, глубоко задумавшийся. На нем был приталенный, с удлиненными фалдами, искристо черный пиджак а ля смокинг, шелковая белая рубашка, под горлом малиновая бабочка. В этом новеньком, плохо отглаженном облачении Ефим Моисеевич смахивал на дирижера оркестра провинциальной филармонии. В данную минуту он напряженно размышлял, пребывая в позе Мыслителя.
Грим по-хозяйски усадил Машеньку на колченогий стул.
– Прошу, графиня!
Слово «графиня» и респектабельный вид внезапных визитеров заинтересовали директора музея. Он медленно встал со стула, выпрямился по стойке «смирно», уставился на «графиню», затем перевел взгляд на Грима – всё бы ничего, но Ефима Моисеевича сильно смутили зековский постриг и тонкие, можно сказать, блатные, усики посетителя. Грима ничего не смущало, он с ходу наехал на секретаря дворянского собрания, которого приметил у склепа графа Грушницкого, когда батюшка благословлял открытие кладбищенской мемориальной аллеи под патронажем общественного дворянского собрания.
