Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан
«Диктанты» Аделаида писала повсеместно и в любое время года – дома, в поезде, в воскресенье, каникулы, день рождения – роли не играло. Вдруг летом, сидя где-нибудь в курортном городе на лавочке, мама, засмотревшись на какую-нибудь прохожую в шляпе и цветастом сарафане, задумчиво произносила: «Аделаида! Неси тетрадь или чистый листик! Будем писать диктант!». Как мамина мысль наводилась на диктант после просмотра цветастого сарафана? Скорее всего, маме нравились и шляпка, и походка статной незнакомки. Тогда мама начинала сравнивать себя с ней и понимала, что сравнение далеко не в её пользу. «Но зато она – пустоцвет! – мама окатывала презрением тонкие лодыжки. – У неё же явно совершенно ни черта нет в голове! Ну, смазливая рожица и тонкая талия, ну и что?! Кому она, такая дура, нужна?! То ли дело – умные и образованные женщины. С интеллектом, аристократичные и элегантные. А эта что?! Тьфу на ровном месте! Поэтому учебный процесс будет стоять в семье на особом месте и считаться важнее всего!» Поэтому Аделаида и писала многочисленные диктанты и решала по телефону школьные задачи вместе со вконец замученной Береговой. Аделаида вообще старалась как можно реже обращаться к маме по вопросам, не касающимся учёбы, и делала это только в самых исключительных случаях. Ведь никогда не знаешь, какое у мамы настроение и во что вопрос может вылиться. Правда, в последнее время Аделаида всё чаще и чаще стала почти кожей чувствовать мамино настроение, но всё равно не из любопытства, не из вредности, а каждый раз веря, что справедливость всё-таки восторжествует, лезла на рожон. Ей казалось, что мама просто чего-то не понимает, но вот-вот вещи станут на свои места.
Аделаиде очень было грустно от того, что мама почти всегда говорила и делала одно и то же. Когда маму не спрашивали, и она в задумчивости говорила как бы сама с собой, можно было заранее знать, как она изольёт чувства. Например, если она пробовала что-то печёное, то обычно кивала головой:
– У-у-гу. Тесто хорошее!
И неважно, что она ела: торт ли, булку, или пирог с начинкой, она никогда не говорила: «Какое хорошее печенье! Неплохой рулет». Исключительно:
– У-у-гу! Тесто хорошее!
Может, она не знала названий? Да нет же… Вряд ли… У неё же была та знаменитая книга «О вкусной и здоровой пище» под редакцией Анастаса Микояна с эпиграфом самого Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Несмотря на умопомрачительные, ни в какие привычные понятия о пище не укладывающиеся рецепты, мама доверяла исключительно ей. Она не клала сахар в рисовую и манную каши, зато обильно сыпала сахарный песок в зелёный салат с укропом, от чего тот становился совершенно несъедобен. На робкие возмущения Аделаиды мама, скрипя сахаром на зубах, недоуменно пожимала плечами:
– А мне так нравится!
Папа и Сёма ели молча. Им нравилось всё, что делала мама. А мама делала всё с оттенком усталой обречённости. Как она сама выражалась, «несла крест». «Крестом» была вся мамина жизнь, был папа, была Аделаида, были все, и ещё было много крестов: работа, отсутствие «соответствующего круга», общение с соседями и так далее. Мама всегда была «измученной», но не теряющей «человеческого достоинства» жертвой. «Достоинством» была и демонстрация своего интеллектуального величия. Именно потому мама и пользовалась, как хотела, «великим и могучим», приправляя его иностранными словами. И правильно! Русские классики вообще приводили в своих произведениях огромные цитаты без перевода в расчёте на глубокие знания читателями иностранных языков!
Если мама теряла надежду или попадала в затруднительное положение, она, делая артистичный жест рукой, словно отмахивалась от невидимой мухи, с надрывом вещала:
– Ох! Моё дело дрек и швах!
Сие значило: я пропала! Моё дело плохо!
– Ой! Тётя Броня! Теперь ваше дело дрек и швах! – от всей души визжала Аделаида, подпрыгивая на месте, когда у соседки тёти Брони, подняв высокую шапку пенки, сбежало на плите молоко. Оно залило всю плиту, и вся квартира завоняла сладковатой гарью. У пожилой тёти Брони с родинкой на приспущенном верхнем веке просто отнялся язык!
– Деточка! – удивлённо пропела тётя Броня. – Ты вообще понимаешь, что говоришь?! Это тебя мама таким словам учит? А я думала, что она интеллигентная женщина!
Аделаида опешила:
– А я сказала что-то не то?
– Это смотря что ты хотела сказать! – тётя Броня не могла упустить случая поупражняться в остроумии. – А если не знаешь – не говори, так некрасиво! Или, может, ты от души хотела подчеркнуть, что мы – не русские?
Да Аделаиде сто лет всё равно – русские – не русские! Она и не задумывалась никогда, какие они! Ей просто очень нравилась их красивая фамилия «Разовски». Только через много лет Аделаида узнала, что «дрек» по-«нерусски» – «гомно».
Мама не только пользовалась иностранными словами. Она вообще любила всё примерять на себя. Когда заходил разговор о рыбе, просто так, например, как о хладнокровном позвоночном животном, дышащим жабрами и живущем в водной среде, мама тут же во всеуслышание объявляла:
– О-о-о! Я не переношу запаха рыбы!
– У меня гипертония, я очень больной человек! – любила говорить мама. – У меня недостаток митрального клапана, стеноз коронарных сосудов и гиперторофия задней стенки левого желудочка! Поэтому моя левая нога гораздо больше правой! – к месту и не к месту с гордостью сообщала она. И все согласно и с уважением кивали, потому что «митральный клапан» – это круто!
Эти объявления были ужасны! Ну зачем мама всегда и везде говорила одно и то же?! Может быть, этот «митральный» клапан в сердце есть только у неё, а у других его нет? Ну вроде как шапка Мономаха? Ведь Аделаида была в обществе при ней почти неотступно. Мама очень любила водить её с собой даже в абсолютно взрослые компании, где больше не было ни одного ребёнка. Поэтому за всю свою недолгую жизнь Аделаида слышала про этот «клапан» и «левую ногу» с «запахом рыбы» столько раз, что готова была начать кусать всех вокруг, но исключительно за левую ногу!
Мама вообще ну очень любила говорить не так, как все вокруг. Она говорила «надо опорожнить стол!» вместо «убрать со стола». Яичница «потушилась», «ублюдок» был «убульдуком», сапожки – «сапашками». И никто не мог её убедить, что «бланшировать» шприц никак нельзя! Мама никогда не ошибалась, знала всё и была права всегда. Она никогда не забывала, что у неё есть свой «митральный клапан!». Мама всегда говорила исключительно в утвердительной форме, и в подтверждение добавляла: «Ну я же лучше знаю, правда?!». И папа, и Сёма и немножко Аделаида действительно верили, что правда! При этом мама ещё очень любила исправлять, советовать, лечить, осуждать. Бывало, какая-нибудь знакомая, размазывая по щекам слёзы, рассказывала ей о себе что-то очень душещипательное, прямо-таки наболевшее, трагичное, казавшееся ей вообще смертельным:
…я повернулась и ему тогда сказала: «Повесь ковёр назад!»
Мама делала строгое лицо, согласно кивала, затем вытягивала губы трубочкой и совершенно спокойным голосом, как у себя на уроке, поправляла «приятельницу»:
– Оо-о! Надо же! Вот мерзавец! Но ты, Лида, вот в этом месте нехорошо сказала! Неправильно говорить «повесь ковёр назад»! «На зад» – это как если б ты ему сказала «повесь ковёр на свою попу», понимаешь?! Надо говорить «обратно!». «Повесь ковёр обратно!» Ну-ка, повтори!
Мама всех и всегда слушала с большим интересом. Но совсем не потому, что ей правда нравилось, что рассказчик думает или говорит. Маме нравилось его исправлять. Она как будто специально искала в разговоре ошибки, или зацепки, чтоб показать, как много она сама знает. Мама вдруг могла очень спокойно оборвать собеседника и со словами: «Какие вы ессентукские греки?! Ессентукских греков не бывает! Это вы из Цалки потом переехали в Ессентуки, потому, что…» и очень подробно начинала объяснять собеседнику, почему именно он переехал в Ессентуки.
– Посмотри! Посмотри, Аделаида, на какой уродине женился Цуго! – мама делала смешную гримаску и показывала пальчиком вслед проходившей мимо соседке.
– Почему на уродине? – Аделаиде очень нравилась новая невестка тёти Паши с белоснежной шёлковой кожей и светлыми глазами.
– Ты что?! Ты что, ослепла?! – удивлялась мама. – У неё совершенно кривые ноги! Вот до пояса она ещё так себе, ниже пояса не годится! А когда улыбается, все верхние зубы видны целиком! Вот так дёсна торчат! – и мама пальцами показывала, как у соседки торчат дёсна. – Женщина должна слегка улыбаться. Вот так! – и мама улыбалась, показывая Аделаиде, как именно должна улыбаться Цуго жена. – А эта делает вид, что не знает, что недостатки свои скрывать надо, и как будто специально ещё больше рот делает! Фуф! Представляешь, такой рот ещё целовать! И ведь целует же, раз она недавно родила! Бр-р-р!.. – и мама шутливо вздрагивала. – Ох! Не дай Бог! – говорила она и качала головой, задумываясь о чём-то своём. – Не дай Бог…
