Валида Будакиду - Буковый лес
Линда нашла Его в этом прекрасном городе, встретилась с ним через двадцать пять лет. Двадцать пять лет слёз и немого ожидания. Он живёт ни в какой ни в Канаде, как ей рассказывали, Он живёт здесь, теперь будет рядом с Линдой всю оставшуюся жизнь, «пока смерть не разлучит».
Линда не жила, она всё время находилась в какой-то прострации, в другом, параллельном мире, в ином измерении, где спираль времени сделала виток и начала обратный отсчёт. Она была уверена – плохое в прошлом, и теперь всё у неё будет хорошо.
Заниматься построением семьи в одном доме с родителями оказалось не совсем удобно, да если честно никто особо и не предлагал, а снимать квартиру в Лейпциге слишком дорого и в целом бесперспективно. Устроиться на работу без знания немецкого языка у Линды не получится. Взвесив все за и против, молодые решили уехать жить в Грецию и поселиться в Линдиной квартире в Салониках. Маленькая, зато своя! Эндрю, как оказалось, был без определённого рода деятельности и поэтому совершенно безболезненно мог себе позволить переехать в другую страну. Линда очень обрадовалась, что выбор места жительства ни для кого не стал яблоком раздора. Конечно, работы сейчас гораздо меньше, чем несколько лет назад, но жить можно.
– У тебя деньги есть? – Спрашивал молодой супруг.
– На первое время хватит! – Говорила Линда, обвивая его шею руками и купаясь в своём неземном чувстве, – Потом мы же вдвоём будем работать. Ты пойдёшь на курсы языка, выберешь себе специальность, ну есть курсы гидравликов, электриков, программы разные государственные для приезжих и всё будет чухи-мухи, не переживай.
Чего она рисовала картины маслом? Эндрю айгентлих (вообще-то) вовсе и не переживал.
Он быстро освоился в Греции. Ему очень нравилось, что их однокомнатная квартирка стоит почти на берегу моря. А климат – десять месяцев лета – ему особенно подошёл. Эндрю расцветал прямо на глазах.
Весна в Греции всегда ранняя и начинается сразу после Дня святого Валентина. Первой белым под балконом расцветает ничейная слива, а рядом, прямо через забор распахивает свои пятилистнички малиновый миндаль. Зимой немного сыровато, правда, Андрей кутается в плед и, зажав в обеих ладонях огромную чашку, пьёт из неё горячий чай и подставляет своё нежное лицо, поднимающемуся от неё, ароматному пару.
Зато с первыми набухшими на деревьях почками молодой супруг пушит пёрышки и, облачив себя в лёгкий, почти летний костюм, красивый и уверенный неспешно прогуливается по улицам южного города, любуясь на своё отражение в витринах магазинов, то и дело и заглядывая с газетой подмышкой в самые дорогие кафетерии на набережной.
– Андрюша, я узнала для тебя насчёт курсов по туристическим специальностям! – Линда подпрыгивает и заглядывала мужу в глаза. Стоило ли жить одной столько лет, не вступая с мужчинами ни в долгие, ни в серьёзные отношения? Быть всегда одной, не обращая внимания на любопытные и осуждающие взгляды? Жить и верить, что когда-нибудь, когда-нибудь в один час, в один миг, пусть очень далеко, хоть в другой стране, на другой планете всё перевернётся с ног на голову; что отвратительное, густое и липкое, похожее на болотную топь одиночество отступит, закончится как страшный сон, бесследно растворяясь в небытие. И вот оно чудо произошло, значит правда – каждому воздастся по вере его!
– Эй! Андрюха! Хрюха! Не слышишь, что ли?! – Линда старается быть серьёзной. Ну, негоже всё время визжать от счастья. Всё равно у неё плохо получается, губы сами разъезжаются в глупой улыбке., – Андрюшка-а-а! Слышишь?
– Слышу, конечно! Незачем так кричать.
– А чего не радуешься?
– Чему?
– Заманчивому предложению!
– Какому?
– Андрей! Ну хватит баловаться! – Линда шутливо шлёпает его пониже спины, – Ну я же тебе русским языком говорю – есть курсы для желающих работать в туризме. Ещё и зарплату платят, то есть небольшую стипендию, – Линда ничего не видит и не замечает просто потому, что не хочет ни видеть, ни замечать. Балуется мальчишка, да и пусть балуется. Не наигрался пока. Родители предупреждали о его неготовности к семейной жизни. Ничего страшного! Её хватит на двоих. Раз уж сама оторвала «мальчика» от мамки, значит самой и надо растить даже если придётся параллельно исправлять просчёты и пробелы родного родительского воспитания. Боже! Как смешно! То не было никого, а тут и муж и сын в одном лице. Какая огромная ответственность и какая прелесть! Он всего этого заслуживает, красотулище моё. И сейчас как ткнусь ему в грудь носом, и как понюхаю. Птичечка моя! Абрикосик пушистенький!
– Ты куда? – Линда не заметила, когда он надел туфли он надел туфли.
Эндрю оборачивается в дверях:
– Я куда? Немного пройтись. А что?
– Ну если ты выходишь из дому, мусор вынеси, пожалуйста!
– Давай!
Он стоит и ждёт, пока Линда не упакует пакет во второй целлофановый мешок, чтоб не накапало на пол и на одежду.
– И долго мне тут стоять? – Эндрю сердится. Он не любит ждать. Такой взрослый весь, серьёзный такой.
– Я сейчас! Я быстро! Течёт же. Уже завязываю.
– Ничего что течёт! Давай! Потом подотрёшь.
– На! Держи вот тут, а то порвётся. Ты на обратном пути сможешь хлеба купить?
– Я вообще не в сторону хлебного иду.
– А что тогда делать?
– Ну ты чукча! Такие вопросы задаёшь! – Эндрю обнимает Линду и целует в висок, – Пойдёшь и купишь сама.
В глазах темно… Вся кожа, все клетки, все ядра, все митохондрии знают, ещё немного и Линда растечётся по паркету как фиалковое мороженное, блестя и переливаясь в свете чешского бра – подарка кого-то из маминых друзей на её совершеннолетие. Как давно это было, то самое совершеннолетие. Она привезла этот светильник с собой. Сколько он видел всего и хорошего, и плохого. А сейчас ей за сорок, а сейчас она очень взрослая, очень собранная и строгая. И ещё у неё есть Андрюшка, за которого она теперь всегда будет в ответе перед его отцом. Если бы тогда, давным-давно его отец только бы глянул в её строну, только шевельнул бы одним пальчиком, этот красавчик с уголками губ, вздёрнутыми вверх мог бы быть её сыном. И она бы тогда, двадцать пять лет назад, была бы молодой мамой. Но, всё вышло по-другому, только это теперь неважно. Важно, что всё-таки вышло. Важно, что они вместе. Пусть в другом образе, в другом обличии, однако Он навсегда остался с Линдой…
Девочка у Линды родилась крупненькая, аж пятьдесят три сантиметра и улыбчивая.
Никто не предупредил, что сейчас в палату принесут новорожденных. Их было шесть колбасок с запелёнатыми попками и в кофточках с медвежатами, по две колбаски на руках каждой медсестры. Линда почему-то не отрывала глаз от маленького личика, под белой чёлкой, которое, как ей показалось, очень строго смотрело на неё. Подошедшая медсестра просто отдала ей тот самый кулёк с пристальным взглядом и ладошками в розовых варежках, и всё – жизнь Линды остановилась. Она не видела уже больше ничего, ни охровых листьев столетнего чинара, громко барабанивших в больничное окно, ни моря, стыдливо прячущего свою бирюзу за этими листьями, ни сидящих в воде по самую ватерлинию, перегруженных танкеров на рейде, всё пропало, весь свет заслонили две нежные ямочки на персиковых щеках.
Как её назвать? Конечно Александра! Потому что заканчивается на – андр, и … и ещё потому что… потому что теперь она имеет полное, полнейшее право повторять это имя столько раз в день, сколько захочется, по любому случаю и без случая, всякому, по разному. Сашенька, Сашуленька, Сасиска, Шурочка, Алексашенька, Алекс, Алека, Алька, Эйяль. Эйяль это по-еврейски. Значение у этих имён одно и то же – защитница мужчин. Во как! И вырастешь такая же умная, красивая и смелая как твой дедушка, рыбка моя!
Андрюша очень радовался рождению дочери. Долго подшучивал над Линдой и вспоминал как она в первую ночь после роддома, осторожно положив Альку в её кровать, забилась в угол комнаты и ни за что не соглашалась оттуда вылезать. Потом она всё-таки вылезла из своего убежища и, сидя в ногах детской кроватки на корточках, не спала всю ночь, караулила ребёнка, потому что умирала от страха. Ей казалось, что с Алькой должно что-то произойти.
Что именно Линда так и не смогла объяснить ни тогда, ни потом, но она дрожала как осиновый лист, боясь, что не сможет «чему-то» помочь, и с Алькой случится непоправимое. Конечно, конечно Линда была врачом и у неё был диплом об окончании Медицинской Академии, но этот диплом сейчас лежал там, далеко в центре города, в Коллегии Стоматологов, а тут дома, в детской кроватке сопела в две дырочки пятидневная Аля, и это было безумно страшно!
Линда никогда не видела вблизи маленьких детей. У неё не было ни подруг с детьми, ни племянников, ни крестниц, никого и поэтому её глубокие познания заканчивались на институтских «Детских болезнях», пройденных ещё на третьем курсе.
Что делать, если она заплачет? А если очень сильно заплачет? Вдруг у неё что-то болит, и она именно поэтому поводу плачет? Например, очень болит голова. Хотя чего её голове болеть? Она же не сдавливалась, меня «кесарили», то есть – родовых травм у ребёнка нет. Так значит болит вовсе не голова?! А что тогда?! Ах! Ещё хуже! Она может заплакать, потому что… потому, что хочет гулять! А как туда идти, на улице ведь ночь?! Нет… зачем ей гулять?!.. Она же совсем маленькая… Может, ей нужна пустышка? Скорее всего так. Но, как Сашка будет её сосать, у неё же рот маленький, туда и мизинец не влезет, а пустышка большая! А зачем ребёнку совать в рот мизинец?! Ужас! Ужас!.. Господи, как страшно! Какие жуткие мысли лезут в голову, жуткие вопросы, дебильные ответы… Боже… иже еси на небеси… Господи… как страшно… Господи!..
