Александр Лапин - Волчьи песни
В холдинге молодежной газеты во избежание конфликта интересов строжайше запрещено топ-менеджерам участвовать в каких бы то ни было личных проектах.
Ну что ж, долг, как говорится, платежом красен. Дубравин с чистой совестью садится писать служебную записку в совет директоров «О неэтичном поведении некоторых топ-менеджеров».
* * *Еще месяц в терках и разборках. И на этом «блистательная карьера» хитрована и интригана Саши Козявкина в холдинге молодежной газеты заканчивается.
Конечно, никакого нового агентства создать ему так и не удалось. Ведь такие люди творить не умеют. Они умеют только воровать, отнимать и утаскивать. Поэтому он нашел себя в другом – устроился преподавать основы рекламного дела в каком-то институте.
У нас ведь так – кто неспособен что-то делать сам, берется учить других.
Кудрявцев занимает место начальника. Специалист-то он неплохой.
Ну а Дубравина эта история заставила по-новому посмотреть на ситуацию. Он понимает, что его отчаянная любовь не может вечно быть заложницей людей и обстоятельств.
Часть III
Танцы-с волками
I
Однажды старик открыл своему внуку жизненную истину:
– В каждом человеке идет борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло – зависть, ревность, сожаление, эгоизм, амбиции, ложь… Другой волк представляет добро – мир, любовь, надежду, истину, доброту, верность… Мальчик, тронутый до глубины души словами деда, на несколько мгновений задумался, а потом спросил:
– А какой волк в конце побеждает?
Старик едва заметно улыбнулся и ответил:
– Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь.
II
За окном медленно проплывает унылая загаженная лесополоса. Изредка попадаются запущенные домики железнодорожных полустанков, возле которых, нахохлившись, в своих серых брезентовых плащах-накидках стоят стрелочники. В руках у них жезлы со знаками. От густо пропитанных дегтем черных шпал поднимается вязкий запах. И Казаков, который ухитрился на повороте высунуть голову в форточку, чтобы хлебнуть свежего ветерка, морщится от него. Но, прежде чем снова укрыться внутри вагона, он оглядывает весь растянувшийся по лощине состав, собранный из разнокалиберных вагонов и платформ. На платформах едет распятая на растяжках разная боевая техника.
Скользит мимо окон очередной полустанок с изможденной дежурной. Стальная колея начинает постепенно двоиться, троиться, путаться ответвлениями. Верный признак близкой станции-остановки. И действительно, поезд сбавляет свой и так не быстрый ход.
За спиной у капитана возится, ерзает молоденький боец. Пацаны, мальчишки. Что им эта война? У них свое. У таких, как он, – профессионалов – свое.
* * *Президент Ельцин и высшее руководство по достоинству оценили их гражданскую позицию: то, что тогда, осенью девяносто третьего, они отказались убивать своих сограждан. Их не расформировали. Просто передали в МВД. С глаз долой – из сердца вон.
Это оскорбление. Народ понял. И подает рапорты.
Группа стремительно теряет кадры. Остаются те, кому пока что некуда уйти. Ему поступили предложения. Зовет к себе и Алексей Пономарев. Но он все еще колеблется.
И вот теперь едет. Едет в этом военном эшелоне образца девяносто пятого года. По территории мятежной республики, где уже был новогодний штурм Грозного, захлебнувшийся в грязи и крови. Предательство верхушки. Отчаяние. Позиционные бои с сепаратистами.
Россия-матушка все подбрасывает и подбрасывает в этот нарисованный телевидением на экранах очаг все новых и новых солдатиков-буратин в «деревянных бушлатах». Топка войны, дающей такие дивиденды, не должна угасать…
Сейчас эти мальчишки в одном эшелоне с ним. Едут за своей судьбой. Сводным отрядом, где капитан Казаков – штатный снайпер. Человек из тех, кто за три секунды успевает выхватить, перезарядить пистолет, поразить три раза мишень и кого в МВД решили учить орудовать резиновой дубинкой, разгоняя толпы фанатов и недовольных.
Сводный отряд – это когда «с бору по сосенке». Или «с миру по нитке». Кому как нравится. Сводные отряды – это от безысходности. Когда одной кучей и флотские, и армейские, и десантные, и спецназ.
Едет народ, разговаривает. О том, что начали выдавливать «чехов» из городов. Что кругом бестолковщина и бардак. Большие потери. Особенно от снайперов.
Поминают «добрым словом» какие-то «белые колготки» из прибалтийских республик. Арабских наемников. Президента независимой Ичкерии Дудаева. Начальство. Штабных дураков. Ельцина.
Все как всегда.
И ведет их команду старожил войны – плотный, крепенький, румяный прапорщик Витька Палахов, тульский хлопец, но родом из Казахстана. Земеля. Сейчас они стоят у окошка. Вглядываются в панораму и обсуждают с капитаном достоинства и недостатки личного оружия. И разговор у этих тружеников войны такой простой и задушевный, как будто разбирают они не достоинства и недостатки смертоносных орудий своего ремесла, а параметры тяпок, лопат или граблей для работы в вешнем саду.
– Какой только хреновины не везут наши бойцы! – говорит, теребя белесые «десантные усы», армейский щеголь-прапорщик. – Зацени. Есть вспомогательные боевые винтовки с кучностью, близкой к спортивным. И «бесшумки» – особенно ценные в городе. Жалко, что не очень далеко они бьют…
– Я у одного хлопца, кажется из морпехов, – отзывается от другого окошка длиннорукий и длинноногий, со шрамом на небритой щеке старшина Атрощенков, – видел малокалиберку с оптикой…
– Конечно, моя старушка, – хвастается своей СВД Казаков, – не то, что нам показывали на курсах. МЦ сто шестнадцать – это вообще что-то запредельное. Но зато патроны у меня только высшего качества. Целевые. И прицел новый поставил. Суперский.
Неспешный разговор на секунду замолкает. Потом возобновляется. Обсуждают еще одно чудо техники. Крупнокалиберную ОСВ-96. Но все в конце концов сходятся на том, что «хороша Маша, да не наша». Патронов к ней производится совсем мало. А обычные, пулеметные, будут рассеиваться и эффекта не дадут.
Так они уже давно коротают командировочное время. В разговорах. Иногда за «рюмкой чая». А чаще насухую, закусывая разговор казенным сухпайком. Все молодые, командированные, они привычно подружились, налаживая нехитрый путевой быт и делясь друг с другом кто чем может.
Стальная колея за окном уже путается металлической паутиной шпал и рельсов. Поезд тормозит, грохоча всеми механическими сочленениями и узлами.
Витька Палахов, лихой «гриб-боровик», в голубом берете и тельняшке, непрерывно руководит молодыми бойцами так же шустро, как когда-то верховодил в своем профтехучилище первокурсниками. Он разговаривает, разговаривает, а потом как заорет куда-то в дверь купе:
– Мельничук! А, Мельничук!
– Я! – раздается ленивый голос из соседнего купе.
– Вздумаешь опять ходить на станцию «за кипятком», посажу под арест!
Вроде не смешно. Но Витькина тирада имеет успех у публики. Потому что Мельничук, здоровенный, как качок, украинец, на последней стоянке без разрешения убежал в станционный «бухвет за кипятком». И опоздал к отходу эшелона. «Кипяток» он разбил о рельсы, пока бежал за паровозом. Вот Палахов и напомнил народу всю эту историю. Так сказать, взбодрил бойцов.
Васька Мельничук вяло огрызнулся на шутки, которыми его засыпали бойцы. Но все равно вернулся на свое место в купе, откуда он беспокойно выскочил, как только поезд стал подходить к станции.
Казаков давно заметил, что этот здоровенный контрактник, или, как их теперь называют, «контрабас», сильно нервничает. Постоянно бегает курить в тамбур, выглядывает в форточку, отлучается «за кипятком». А вчера даже поцапался с соседом по купе. Из-за мусора…
«Наверное, боится! Сильно боится! – думает капитан, поглядывая на прильнувших к окнам бойцов. – А я боюсь? Не знаю! Это дело привычки!»
Народ в камуфляже тихо переговаривается:
– Что за станция?
– А черт ее знает!
– Может, это Назрань?
– Не, Назрань уже была…
– Гудермес?
– Держи карман шире!
На обочине, за станцией стоят несколько бэтээров и автобусов. Анатолий подумал: «Наверное, за нами прислали. Эскорт, можно сказать». Он подумал, а старшина Атрощенков, длинный худой мужик, на стриженой голове топорщатся большие круглые уши, рот широкий, а зубы редкие, писклявым голосом озвучил его мысли:
– Коробочки за нами прислали! Видно, допекли их черти. Ждут нас.
Казаков отодвинулся от него, пахнущего потом, табаком и еще черт знает чем. Атрощенков ему активно не нравится. Может быть, потому, что не соответствует стереотипу старшины, который, по понятию капитана, должен быть пожилым, с усами и густым басом.
Затем старшина выглянул в форточку и стал прислушиваться к тому, что творится на улице. Слушает, слушает, а потом тихо говорит:
