Жанна Тевлина - Жизнь бабочки
Маня опустилась на стул. Мансуров сидел в той же позе, не проявляя никакого интереса к происходящему. Она спросила:
– Может, что-нибудь заказать?
– Коньяку.
Она долго махала руками, пытаясь обратить на себя внимание снующих официантов, но никто из них не останавливался, и только минут через пять появилась какая-то девочка.
– Коньяку, пожалуйста.
– Сколько?
Маня беспомощно посмотрела на Мансурова, но тот никак не реагировал. Девочка спросила:
– Графин?
– Да-да, графин.
После коньяка полегчало, и Мане даже стало радостно оттого, что Вольская ушла. Они опять остались вдвоем, и появилась надежда.
– По-моему, журналистка – слегка ку-ку…
Мансуров молчал, и было что-то тяжелое в его молчании.
– Ну, правда, Сева, так себя не ведут интеллигентные люди…
Он уставился на нее так, будто видел первый раз.
– А вы знаете, как себя ведут интеллигентные люди?
– Ну, хорошо… Вы поняли, зачем она пришла? Я – нет.
– А вам и не надо понимать.
Маня чувствовала себя обессиленной, но был один последний вопрос, который нужно было задать, иначе она не сможет жить спокойно. Она прошептала.
– Сева, а вы ее знали раньше?
Он молчал, и стало немножко легче. Потом он еле заметно кивнул, и ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
– Вы ее любили?
Теперь он отрицательно покачал головой.
– А она вас?
Он посмотрел на нее и чуть заметно улыбнулся.
– Значит, она вам мстит?
Сева задумался.
– То есть, я хочу сказать, ей неприятно…
– Все вы правильно говорите, Манечка. Женщины – существа злопамятные… Маня Вольская никогда меня не забудет. – Он печально вздохнул. – Да… Ничего не выходит… Значит, судьба у меня такая…
– Нет, Сева! Так не бывает. Вы не должны останавливаться. Мы что-нибудь придумаем, хорошо?
Она невольно заглянула ему в глаза, и взгляд получился просительный, но он улыбнулся в ответ и накрыл рукой ее руку, почти невесомо, чуть касаясь ее кожи кончиками пальцев, и она опять была счастлива, и они были вместе. Когда уже подходила к дому, в памяти всплыли его слова. Он назвал Вольскую Маней. Неужели это та самая настоящая Маня, которой он восхищался, смелая, безжалостная и независимая? Но тогда вообще ничего не сходилось. Дома она с трудом дождалась, пока Петя пойдет в душ, а потом он долго не включал воду, и эти последние мгновения были самыми трудными. Вольская ответила после первого гудка. Маня сказала без всяких приветствий:
– Я хотела извиниться, что все так вышло.
Та хрипло хохотнула.
– Все было очень мило.
– Мария, мне неудобно спрашивать, но мне показалось, что Всеволод вас чем-то обидел.
– Ну что вы, разве он может обидеть?
– Я не понимаю… В каком смысле?
– Маша…
– Лучше Маня.
– Тоже Маня! Прелестно. Его любимый размерчик. Знаете, Маня, я бы вам ничего не говорила, но вы сами позвонили. Держитесь подальше от него. Он – маньяк. А это серьезно.
– Я не понимаю, как вы можете так обвинять человека…
– Всего доброго.
Слушая длинные гудки, Маня думала о том, что так может ненавидеть женщина, которую очень сильно обидели. И которая очень сильно любила. А его нельзя любить по-другому. Ей стало даже немного жалко эту Вольскую, которая оказалась жертвой мансуровского магнетизма. Но с другой стороны, было радостно, что этот человек заметил именно ее, и, значит, она чего-то стоит.
Сева плакал. Он размазывал слезы по щекам, совсем не пытаясь сдерживаться. Наоборот, чем ничтожнее он выглядел со стороны, тем легче ему становилось, и появлялась какая-то мстительная эйфория. Человек, которого довели до такой безысходности, имеет право на все. Он повернулся на бок, и кровать скрипнула тем детским скрипом, который не издавала ни одна кровать в Испании и который вначале снился ему во сне, а потом он запретил себе о нем думать. И теперь стало так тошно от этого скрипа. Он ударил кулаком по спинке кровати и взвыл от боли. Неужели никогда ничего не изменится? Неужели он обречен всегда возвращаться на эту детскую кроватку, с которой все начиналось. Неужели на ней все и закончится?
Первое время, лежа на жестком мадридском топчанчике, он мечтал вернуться в свою комнату, на свою кровать, в собственное ощущение пространства. Самым невыносимым оказалось жить на съемной квартире. Прикасаясь к дверце шкафа, он знал, что это не его шкаф, и кресло, в которое он опускается, тоже не его, и ни к чему этому нельзя привыкать. Даже думать об этом было унизительно. Со временем, когда немного разобрался в новом бизнесе, с удивлением обнаружил, что практически все его подельщики живут на съеме. Эта мысль одновременно грела и пугала. Эти люди уже крутились там много лет и не смогли приобрести собственное жилье. Что уж тогда говорить о нем. Но тут же в душе поднималась знакомая теплая волна, и становилось спокойно и радостно. Как он может сравнивать себя с этими животными? У него свой путь, и он его пройдет.
Первым ударом было Славкино вранье, которое совершенно случайно вылезло наружу. Он был один в офисе, и Славкин компьютер не был выключен. От отчаяния даже испанский стал понятнее. Он читал страницу за страницей, забывая, что читает по-испански. Потом вернулся к началу и еще раз проверил фамилии. Там были все, кроме Севы. И Славка, и Федор, и Палыч, и даже Серхио, вонючий Серхио, который приехал всего на полгода раньше. Как они ловко все обстряпали. Сева был уверен, что тут какой-то мухлеж с папиковскими деньгами. Он тогда еле дождался субботы, чтобы съездить по указанному адресу. Он знал, что это мазохистский порыв, но не мог себе в нем отказать. Это был новый микрорайон на южной окраине Мадрида, и домики были точно такие, какие он себе намечтал: четырехэтажные с красными крышами. Крыши имелись только у двух, остальные были в стадии строительства. На площадке сидели рабочие непонятной национальности. Один из них обратился к нему на плохом испанском, но Сева сделал вид, что не понимает, и пошел дальше. Но этот парень догнал его и начал что-то лопотать, размахивая руками, что-то о том, что здесь стройка и к дому подходить нельзя. Он даже схватил его за рубашку, и Сева брезгливо дернулся. То ли от жары, то ли от напряжения сильно кружилась голова. Он не мог уехать отсюда, не зайдя в дом. Откуда-то появилась странного вида девушка, одетая в байкерский наряд: черные джинсы и жилетка с множеством заклепок. Волосы у нее были светлые, очень коротко стриженные, с каким-то нелепым чубом, и вообще вся она была нелепая, маленькая, плотная, с короткими ручками и ножками. Она что-то пыталась доказать парню, который остановил Севу, и вскоре Сева понял, что они говорят по-польски, и с удовлетворением отметил, что испанский ему куда понятнее, чем польский. Девушка посмотрела на него. Глаза у нее были голубые, водянистые, а ресниц не было видно.
– Ты здесь будешь жить?
Она говорила с тем милым акцентом, который отличал всех зарубежных актрис в старых советских фильмах.
– Может быть.
– Ты из «Виктории»?
Сева кивнул. Так называлась их риелторская фирма. Она махнула рукой, чтобы он следовал за ней, и пошла в сторону дома. Двери подъезда еще не было, и там зияла дыра. Девушка обернулась:
– Ты на какой этаж?
– На второй.
Они поднялись по винтовой лестнице, на которой местами отсутствовали перила. В этих местах девушка оборачивалась и заботливо протягивала руку, но Сева молча отворачивался. Дверь в предполагаемую квартиру отсутствовала, да и самой квартиры еще не было. Так, гулкое помещение без перегородок, но с уже встроенными окнами. Сева подошел к одному из них. Из окна открывался вид на стройку, и дальше за деревьями виднелась железнодорожная станция. Он молчал, и девушка молчала. Через некоторое время спросила:
– Тебе на поезд?
Он кивнул.
– Я тебя провожу.
Вначале шли молча, и Сева никак не мог понять, зачем она идет с ним.
– Тебе тоже в центр?
Она задумалась.
– Ну, да. Я здесь живу.
– В смысле – там.
– Нет, здесь.
– А зачем тебе в центр?
Она пожала плечами.
– Я – Ванда.
Протянула руку, и он аккуратно пожал ее.
– Сева.
– Ты из России?
Сева хихикнул.
– Ну, наверное, раз ты со мной по-русски говоришь.
– Правда.
– А ты полька?
– Да, точно.
– А что ты здесь делаешь?
– Так, немного живу, работаю.
– На стройке?
– Так, да. Тут мой друг работает.
Сева резко остановился.
– А что ж ты от друга своего ушла?
– Он мне дает жить.
– И что?
– В вагончике есть место.
Сева уже не скрывал своего раздражения.
– Я и спрашиваю, если ты тут живешь, зачем ты со мной едешь?
Она опять пожала плечами.
– Так. Погулять.
Когда подошли к кассе, Сева быстро сказал:
– У меня билет в оба конца.
– А, хорошо.
Она помахала карточкой.
– Здесь десять. Rebajado. (Со скидкой. – исп.)
– Ну и замечательно.
Сева обрадовался. Пока шли, его не оставляла неприятная мысль, что девушка попросит купить билет. Дело было не столько в деньгах, сколько в предполагаемом корыстном мотиве, который, к счастью, не оправдался. Хотя и лишних денег не было.
