Жанна Тевлина - Жизнь бабочки
– При чем тут это? Автора искать мне по-любому… Я ж не скажу Витошину, что это бред и писать ничего не надо.
Петя молчал, и она уже раскаивалась, что начала разговор. Главное, что она никак не могла понять, зачем его начала. Ведь не собиралась, даже в мыслях не держала. А может, и держала… А потом в какой-то момент расслабилась и вот так нелепо выдала себя. И опять пронзила вина, что мучает Петю. Последние дни казалось, что все прошло, что было просто наваждение от усталости, от неустроенности, от всего вместе взятого. И вдруг сорвалась. Ей почему-то все время хотелось о нем говорить. И Ленке Кудрявцевой зачем-то проболталась, хотя когда рассказывала, казалось, это обычный обмен сплетнями. А Ленка вполне могла что-то такое почувствовать, что-то унизительное для Пети.
– Мань, а может, Вольской позвонить?
– Какой Вольской?
– Как какой? Я ж тебе рассказывал. Училась со мной. С восьмого по десятый.
– Журналистка, что ли? Театральная…
– Ну да.
Действительно, с этой Вольской Петя ей когда-то все уши прожужжал. Они смотрели какую-то передачу по телевизору, и там ведущий представил гостью, журналистку и театроведа. Петя ее узнал еще до того, как назвали ее имя. Он так обрадовался, вскочил, тыкал в экран пальцем, кричал, что они в одном классе учились. Все якобы уже тогда знали, что она страшенный талантище.
– А чего ж ее никто не знает?
– Как не знает? Видишь, даже в телевизор пригласили.
Маня тогда не поленилась и купила журнал «Современный театр». Там была статья этой Вольской о постановке польского режиссера на сцене МХАТа. Что-то в этой статье было, что вызвало даже некоторую зависть, но потом она быстро о ней забыла.
– А при чем тут Вольская? Она ж вроде при деле.
– Решетов с ней общается. Говорит, вроде у них там копейки платят, и она всюду, где может, подрабатывает.
– Как же так? Ведь она такой талантище…
– Ладно, не завидуй. Это только Клыковым хорошо платят, а она не Клыкова. Я, конечно, не знаю, может, ей это даром не надо. Но спросить можно.
Вольскую Маня узнала сразу. Она быстро шла широким мужским шагом прямо к месту, где Маня сидела. Одета она была в светло-коричневый строгий костюм с юбкой чуть выше колена, которая почему-то придавала еще большую строгость ее силуэту. Взгляд у нее был отстраненный и сосредоточенный, и Маня, приготовившаяся к обмену любезностями, растерялась и быстро убрала улыбку. Вольская протянула ей руку, спросила:
– Как дела у Пети?
– Спасибо, все нормально. Трудится в поте лица.
– Преподает?
– Почему преподает?
Вольская улыбнулась уголками губ.
– Мне всегда казалось, что он пойдет в науку.
Эти слова неприятно кольнули, как бывает, когда случайно наступают на больную мозоль.
– Да, что вы, какая наука! А семью кто будет кормить?
– Значит, я ошибалась.
– Кстати, он велел передать вам большой привет.
– Взаимно. Вы хотели узнать мое мнение о рукописи.
Она начала копаться в своей сумке. Сумка была объемной, бесформенной и очень потертой и совсем не вязалась со строгим костюмом. И лицо ее при ближайшем рассмотрении оказалось дубленым, морщинистым, немолодым, и если бы Маня не знала ее возраст, то не смогла бы его определить.
– Я тут вначале что-то пыталась выписывать…
Она вытащила какие-то бумажки и разложила их на столе.
– Ну, если в двух словах, это, конечно, бред.
– Вы имеете в виду сон?
– Нет, я имею в виду труд госпожи Клыковой. А вот в самом сне, если это, конечно, сон, что-то есть.
– Правда?!
Вольская быстро глянула на Маню и улыбнулась. Глаза ее сузились до щелочек, полностью скрыв зрачки. Маня спросила осторожно, боясь спугнуть собеседницу.
– И что вы думаете?
– Мне сложно сказать, не видя автора. Автора первоисточника…
– Так можно встретиться!
Маня запнулась, испугавшись собственной поспешности.
– …если вы, конечно, не возражаете.
– Я не возражаю. Только на следующей неделе. Если можно, в начале. Вы тогда назначьте время и сообщите мне.
Этот сон Маня уже успела выучить наизусть. После первого прочтения впечатление было странным. Она даже испытала некоторое неудобство за автора. Потом читала еще и еще, и сон постепенно становился видимым. Она представляла одинокого маленького мальчика, которого никто не любит. Мальчик вырастает и, покинув родные места, много скитается и страдает, чтобы доказать всем, что он совсем другой и тоже достоин любви. И вот, обновленный, он возвращается и идет к своим обидчикам. Теперь он выстрадал право на другое к себе отношение. Но люди остались такими же, и, значит, зря он страдал и зря надеялся, и вообще все было впустую. Она совсем не так представляла Мансурова. В нем, оказывается, был надлом, какая-то страшная тайна, которую очень хотелось разгадать, и было страшно ее разгадывать. Петя тоже много страдал, но тайны в нем не было, и ей было стыдно это осознавать, и было жалко Петю. Но когда она об этом думала, накатывала тоска и обреченность. Было обидно, что уже не суждено испытать новых ощущений, потому что единственный данный ей жизненный шанс был так бездарно использован. Она ошиблась, и нет права что-либо менять.
Они уже полчаса сидели за столиком, и за это время три раза подходил официант. Мансуров заказал минеральной воды себе и ей и периодически подливал понемногу в свой стакан, а Маня уже всю воду выпила и сидела, уткнувшись в меню. Она нервничала. Цены в этом ресторане, с виду ничем не примечательном, оказались запредельными, но что-то заказать нужно было для приличия, хотя есть совсем не хотелось. Официант подошел в четвертый раз и встал рядом с Мансуровым. Тот медленно повернул голову:
– Вы что-то хотели?
– Заказ делать будем?
– Если бы мы хотели сделать заказ, то позвали бы вас. Логично?
Официант отошел на три шага и встал за спиной у Мансурова. Мансуров резко обернулся.
– А ну, пошел отсюда! И чтоб я тебя не видел!
Потом отвернулся и пробормотал брезгливо:
– Будет тут над душой стоять.
– Сева, но он же на работе. Мы должны сделать заказ…
– Мы ничего не должны! Эти холуи как жили по совковым законам, так и живут. А вы тут, как овцы, прав своих не знаете и всем кланяетесь! Противно смотреть…
– Ну, хорошо… Но можно объяснить спокойно…
– Манечка, но нельзя же быть такой жалкой. Ну, честное слово…
Она еще сильнее, чем раньше, почувствовала их разделенность и его недосягаемость. Последние дни казалось, что что-то сдвинулось в их отношениях. Он так радовался, когда она рассказала ему о встрече с театральной журналисткой и о том, что той интересна личность автора. Эту формулировку Маня придумала сама и долго оттачивала. Это был тот самый правильный подбор слов, который должен был зацепить Мансурова. И он зацепился. Она его насквозь чувствовала, хотя это требовало постоянного напряжения. И сейчас она купалась в его благодарности, граничащей с нежностью. Появилась слабая надежда, что он ее увидел. Она часами анализировала каждое его слово, и вдруг ей казалось, что это обычная человеческая благодарность за выполненное поручение и она зря все себе напридумывала, и опять охватывало отчаяние, и боль, и бессилие. А потом выплывал из памяти какой-то его жест, странная улыбка, обращенная к ней, и в груди поднималась горячая волна, которую она боялась спугнуть. И вновь что-то укалывало, и она с грохотом опускалась на землю. Сейчас за ресторанным столиком перед ней опять сидел чужой человек, прекрасный, свободный и недосягаемый.
Она первая увидела Вольскую. Та быстро и по-деловому двигалась к их столику, не замечая ничего вокруг. На ней был уже другой строгий костюм темно-синего цвета и ни грамма косметики. Она так быстро уселась, что Маня даже не успела поздороваться.
– Вот, знакомьтесь, это Всеволод.
– Мария.
Маня была уверена, что Вольская протянет ему руку, но та не протянула. Мансуров молчал, и Маня поспешно спросила:
– Вам что-нибудь заказать?
– Нет, спасибо.
– Даже кофе?
– Даже кофе.
Мансуров по-прежнему молчал, и Маня почувствовала какое-то напряжение и тревогу. Происходило что-то, чего она не понимала, и никто не собирался ей объяснять.
– Мария, вы хотели что-то спросить у Всеволода…
– Да нет, пожалуй, мне все понятно.
– Сева, может, вы что-то хотели рассказать Марии?
Мансуров смотрел куда-то наверх, на люстру. Он медленно перевел на Маню ничего не выражающий взгляд и пожал плечами.
– Да нет…
Вольская подняла с пола сумку и встала.
– Ну, тогда я с вашего разрешения откланяюсь.
Маня вскочила со стула и попыталась схватить Вольскую за рукав, но в последний момент сдержалась.
– А как же с рукописью? Вы согласны писать?
– К сожалению, в ближайшее время я буду очень занята.
Она уже отходила, и Маня крикнула ей вдогонку:
– Может быть, потом?!
Но та покачала головой, не оборачиваясь.
Маня опустилась на стул. Мансуров сидел в той же позе, не проявляя никакого интереса к происходящему. Она спросила:
