Михаил Ландбург - Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
– Доктор, вы тоже считаете, что я охренел?
– Сто тридцать пять на сто, да и пульс девяносто восемь… – ответил доктор.
Глотнув слюну, я с ещё большей тревогой заметил:
– Может, старый я?
И тогда доктор оттянул на моих трусах резинку и сказал: «Нет ещё!»
– А как же сто сорок на сто тридцать? – спросил я.
– Постой под холодным душем, – посоветовал доктор.
– Ладно! – пообещал я, надевая брюки. – Так я не старый?
– Ещё нет! – сказал доктор. – Думаю, у тебя это депрессивное…
Я сказал:
– Доктор, мне этого не надо!
Доктор молча развёл руками.
Тогда я спросил:
– Что если душ не поможет? Как мне из этого ужаса, который сто тридцать на сто и пульс девяносто восемь, выйти?
Жалобно взглянув на меня, доктор сказал:
– Постарайся полностью окунуться головой в свою работу.
– Это поможет? – спросил я.
– Должно! – ответил доктор. – Если только ты не гинеколог…
Анна помолчала. Потом рассмеялась. Потом спросила:
– А в паспорт доктор заглядывал?
– Только в… Впрочем, разглашать врачебную тайну не стану.
– А что ты делаешь сейчас?
– Стою.
– А потом?
– Думаю, что присяду.
– А потом?
– Думаю, что придётся постоять снова.
– В конце концов, ты на себя беду накличешь, – сказала Анна.
– В грозный час – постучу по дереву…
– Только это тебе и останется… Господи, когда ты станешь нормальным мужчиной?
– Разве я не мужчина? Странно, что ты в этом сомневаешься.
– Ты – дурак, Виктор, – сказала Анна, а мне бы очень хотелось, чтобы ты всё-таки стал нормальным…
В мобильнике раздался щелчок.
Неслышно ступая по дорожке, из подсобного помещения вышел замечательно откормленный белый кот. Остановившись у ног Виктора, кот приподнял голову и прищурил глаз.
– Что? – поинтересовался Виктор.
Кот громко чихнул и отвернул голову. Его внимание привлекла стоящая возле забора машина.
– Понял! – сказал Виктор.
Оглядев машину, кот отошёл к забору и, широко зевнув, прилёг на землю.
– Нравится беседовать с котами? – спросила Рита.
– И с кошками тоже, – сказал Виктор. – Уважаю их…Особенно за полное отсутствие в них потребности лгать или навязывать своё мнение.
– Твой кот красивый, белый.
– Белое чудило!
– Говорят, что все коты ночью серые.
– Поклёп!
– Вижу! – согласилась Рита и спросила: «Отчего твой кот такой задумчивый?»
– Барсик постоянно размышляет, – объяснил Виктор. – По ночам он думает особенно углублённо.
– О чём?
– Ни о чём…
– Коты думают ни о чём?
– О чём же им ещё думать?
– Нам бы так…
– Где уж нам… Что за музыка?
– Что-то японское. – Рита усилила звук. – Как ты относишься к чему-то японскому?
– Толерантно!
Рита похлопала в ладоши.
– Знаешь, – сказала она, – я ещё не совсем журналист.
– «Ещё не совсем» – это что?
– «Ещё не совсем» – это всего лишь корреспондент газеты.
– «Вашингтон пост»?
– «Юг»
Виктор повертел головой, задумчиво проговорил:
– Надеюсь, между газетами «Вашингтон пост» и «Юг» не очень жёсткая конкуренция?
– Вроде уживаемся…
Музыка в приёмнике смолкла. Сообщили, что в ближайшие дни ожидается сухая жаркая погода.
– Любопытно, – заговорила Рита, – что напишут о нас в газетах лет через сто пятьдесят-двести?
– Мне не любопытно, – заявил Виктор.
– Нет?
– Нисколько…
– Оттого, что до этого времени не доживёшь?
Виктор изобразил скорбное лицо.
– Ещё накаркаешь… – сказал он.
– Прости! – Рита коснулась плеча Виктора, и он, ощутив на плече горячий девичий палец, Виктор подумал: «Замечательная штука – женская рука на твоём плече».
Рита спросила:
– И всё-таки, почему тебе не любопытно, что напишут о нас в газетах через сто пятьдесят-двести лет?
– Я и так знаю! Напишут, то же, что и теперь: или одной гадостью больше, или двумя гадостями меньше. Так что…
– Выходит, в газеты ты всё же заглядываешь?
– Ежедневно! Обожаю пролистывать страницы с объявлениями о сдаче комнат.
Приблизив лицо к лобовому стеклу, Рита задумчиво посмотрела на звёзды.
– Хочу спать, – вдруг проговорила она.
– Спи!
– Где?
Виктор подставил плечо.
– На этом подойдёт?
– Не знаю, – сказала Рита, – не пробовала.
– Говорят, что на этом удобно…
– Кто говорит?
– Я!
Рита перебралась на заднее сиденье и забилась в угол.
«Чужой в чужой машине», – подумал Виктор о себе.
– Спишь? – спросил он.
– Нет.
– Думаешь о своей газете?
Рита не ответила.
– Молчишь?
– Молчу, – Рита сидела с закрытыми глазами и улыбалась. – Разве не слышно?
– Ты молчишь уже три минуты, – сказал Виктор.
– Три?
– Даже чуть больше…
– Три минуты – это много?
– Когда ночь – очень… О чём ты молчишь?
– О своём… – Рита открыла глаза. – Люди говорят о всеобщем, а молчат про своё…
– Хочешь, чтобы я из машины вышел?
– Ты не мешаешь.
– Лучше, если выйду.
– Почему лучше?
– Потому что…
Рита выпрямилась, попросила:
– Посмотри мне в глаза.
Виктор обернулся назад и взял Ритину руку.
– Ты взял мою руку, – сказала девушка.
– Разве?
– Что ты собираешься с ней делать?
Виктор нагнулся к руке и вдруг зашептал:
«…на голубых жилках твоей руки
я прочту наше будущее,
которого вчера ещё не было».
– Ты пишешь стихи? – спросила Рита.
– Не я, – признался Виктор. – Это Юра Кобрин из Вильнюса.
Рита убрала руку.
– Прочёл на голубых жилках?.. – спросила она.
– Сейчас ночь, во мраке не разобрать… – ответил Виктор. – Но утром прочту обязательно. До утра потерпишь?
– Потерплю! – Рита пыталась улыбнуться, но улыбка не получилось.
– Утром прочту и расскажу…
– Ладно, – сказала Рита, – только молча…
Виктор распахнул дверцу машины и ушёл в подсобное помещенье, где на полке среди старых газет и тетрадей, лежал зелёный бархатный мешочек.
– Что это? – спросила Рита, когда Виктор вернулся.
Виктор достал из мешочка свою губную гармошку, прижал к губам.
– Что это было? – спросила Рита, когда он окончил игру.
– Литовский танец, – хрипло ответил Виктор.
Рита принялась разглядывать серые пятна, которые медленно расползались на вершинах дальних холмов.
– Ты из Литвы? – спросила она потом.
– Из Вильнюса.
– А мои предки из Риги, – сказала Рита. – Улетая сюда, они плакали… А ты?
– Я?
– Ты плакал?
– Нет, – Виктор вдруг рассмеялся.
– Что? – не поняла Рита.
– Вспомнились стихи Ракитской:
«Стояла у окна, курила и смотрела,
как медленно плывёт осенний гиблый снег…
Я завтра уплыву,
И мне какое дело,
Как общая вина разделится на всех…»
Рита вернулась на переднее сиденье.
– Каким ты был в детстве? – спросила она.
– Мелким болваном, – ответил Виктор.
– А потом?
– Стал крупным лопухом!
– А сейчас?
– Сейчас я в твоей машине. А ты? Ты – умница?
– Да, – сказала Рита. – Как змея…
– Плохо!
– Кому?
– Мне, – признался Виктор. – Умная женщина – это всегда плохо. Особенно, если она умна, как змея…
– Как же теперь быть?
Виктор не ответил.
– О чём думаешь? – спросила Рита.
– О чём бы ты хотела, чтобы я думал.
– О том же, о чём думаю я.
– О чём думаешь ты?
– О своём завтрашнем репортаже. Ужасно хочу, чтобы он удался.
– Я хочу того же, только мне кажется, что завтрашний репортаж в «Вашингтон пост» окажется более удачным, чем твой. Читатели этой газеты, и особенно президент Соединённых Штатов будут довольны… Но ты не должна раскисать.
– Я и не думаю раскисать.
Виктор одобрительно кивнул.
– Въехав в Кфар-Даром, ты устроишься в тени какого-нибудь дерева и попытаешься описать взрыв котла, в котором многие годы варился обман.
– Я расскажу правду.
– Правду? Не получится… – сказал Виктор. – Это – нет!..
– Откуси себе язык! С чего ты взял, что не получится?
– Разве можно описать то, чего нет в природе?.. – усмехнулся Виктор.
* * *Кфар-Даром, 17-ое августа, 2-50.
Подняв голову, полковник взглядом встретился с женой – фотографией, которая стояла на письменном столе, и подумал, что даже теперь, когда Лиана Там, а он пока ещё Здесь, они насовсем не разлучились. Психологи уверяют, что «прошлое» – это нечто условное, и образы «того времени» насовсем не стираются…
Полковник прислушался к тишине, а потом, опустив голову, стал разглядывать руки. «Как мне быть, – подумал он, – если вдруг откажут руки, или ноги или глаза?..»
Он прикрыл лицо ладонью, и вдруг его закружил, повёл за собой поток воспоминаний…
…Небо шевелило облаками, а оранжевые нити на горизонте предвещали холодную ветреную ночь.
– Может, ещё выберусь? – проговорила Лиана.
Полковник отошёл от окна, поправил под головой жены подушку. На наволочке синели слова «Больница Сорока»
