Ефим Гальперин - Аномалия. «Шполер Зейде»
– А всё будет в порядке, – говорит милиционер. – Сами говорите – «аномалия». Какой там радиус поражения? Двадцать километров. А я думаю, больше.
Двор сельской гостиницы. Ночь.Слышен тонкий звук присутствия Благодати.
– …Шестьдесят пять процентов, шеф! Семьдесят! – выдыхает Саймон Стерн.
Финкельштейн поднимает голову. Смотрит на звёздное небо. Вздыхает:
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Ночь.Все сгрудились у мониторов.
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – шепчет перевод весь и под славную залихватскую хасидскую мелодию «Гоп, казакэс» изпереживавшийся старик Рабинович.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.Полковник Голодный и лейтенант Плоткин уткнулись в мониторы.
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – плачет, переводя слова, Броня Марковна.
Двор сельской гостиницы. Ночь.– Благословен ты, Господь, создающий миробытие! – произносит шёпотом Финкельштейн и решительно поворачивается к Гороховскому. – Послушайте, «швицер», у вас есть шанс. Вы идёте к этому грубияну и говорите, что так и быть. Мы будем жениться!
Дом милиционера. Ночь.Милиционер, мэр и механизатор Петро на посту наблюдения следят, как…
Улицы села. Ночь. Эффект прибора ночного видения.…Гороховский в сопровождении Гутмана бредёт по улочкам. Кажется, что село спит. Но в своих дворах волнуются селяне. Они внимательно следят за происходящим.
Сельская гостиница. Ночь.Саймон Стерн проходит по коридору гостиницы, останавливается возле двери комнаты, в которой мама Рива заперлась с дочкой Бекки. У двери на полу горюет «Мелкий». За дверью рыдания.
Саймон стучится. Входит. Смотрит на рыдающих маму Риву и Бекки. Улыбается:
– По указанию мистера Финкельштейна мы попутно пробили информацию по вашему… У вас удивительно лёгкий случай, миссис Розенберг. Доложите свёкру, что Олег Тягнибок по маме, бабушке с маминой стороны, и глубже в века… Кац! Так что поздравляю, миссис Розенберг! Поздравляю, Бекки! «Мазл Тов»![106] Надеюсь, что позовёте на свадьбу.
У двора деда Грицька. Ночь.Вот хасиды подходят ко двору деда Грицька. У калитки на лавочке сидят наши влюблённые. Исаак и Маргарита. Они горюют.
Воспрянувший духом, гордый своей миссией Гороховский успокаивающе похлопывает Исаака по плечу – мол, всё будет в порядке.
Хасиды уверенно входят во двор, потом в хату.
И минуту спустя вылетают, сопровождаемые криком деда и лаем псов, среди которых солирует верный пёс Полкан. Как подбитые птицы, несутся хасиды в ночи прочь от хаты деда. А дед Грицько несётся за ними, тщетно удерживаемый бабой Парасей, но у калитки останавливается и докрикивает:
– Ты ж понимаешь! – он перекривляет Гороховского: – «Мистер Финкельштейн, так и быть, согласен на женитьбу». А на хер он не пройдёт, козёл старый?!
Баба Парася падает в обморок. Дед подхватывает её.
Вместе с внучкой Ритой они вносят бабку Парасю в хату. Исаак пытается войти в хату тоже. Но дед Грицько захлопывает перед ним дверь.
Сельская гостиница. Большая комната. Ночь.Ходит из угла в угол Финкельштейн. Жмутся к стенке Гороховский и Гутман.
Встревоженные Саймон Стерн и Мак О'Кинли подходят к Финкельштейну. Саймон протягивает ему биржевую распечатку:
– Извините, мистер Финкельштейн, но дело крайне срочное. Только что получено сообщение. «Бирс» в Японии начал резко играть на понижение…
Они натыкаются на взгляд босса. Пятятся. На коляске к Финкельштейну подкатывается загипсованный рав Залцман.
– Согласно «Галахе»…
Финкельштейн что-то шепчет ему на идиш и смотрит так, что рав Залцман замолкает и откатывается.
– Ну-у… – шепчет Мак О'Кинли Саймону Стерну. – Начинаю учить идиш.
Финкельштейн садится на кровать. Сидит, молчит.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.Полковник Голодный вне себя:
– Ну что ему, бля, этому деду Грицько, неймётся? Ох, чую я, доведёт он дело до международного скандала. Придётся мне заняться его политпросвещением.
У двора деда Грицька. Ночь.Полковник Голодный с лейтенантом Плоткиным подходят к калитке. Вежливо здороваются с уныло сидящим на лавке Исааком. Входят во двор. Стучат в двери.
Входят. Через минуту они вылетают, как пробки. За ними до самой калитки бежит дед Грицько:
– И не хер мне перед носом «гэбэшной» корочкой мотать! Ну что ты можешь? Нет у вас Сибири! Её сейчас только российская «гэбня» может пользовать. А Караганду – казахская. А то что, послав на хуй этого старого мудака, я проявляю антисемитизм… Я и твою контору посылаю туда же. Для меня вообще есть только две нации – нормальные люди и падлюки!
Вслед уходящим «эсбэушникам» недоуменно смотрит Исаак. Всё затихает. И юноша засыпает на лавке.
Мимо него опять кто-то проходит, но Исаак спит.
Просыпается он только от крика деда Грицько:
– Ну и что вы можете? Ну, разнесёте хату по кирпичикам.
Ну замочите вы меня, бандюганы. И что?!
Из двора выбираются «Крёстный отец», Юлия Свиридовна и Диана с «братками» сопровождения. В дверях хаты стоит дед Грицько и докрикивает:
– Не хер пугать! Всё! Чтобы никого во дворе! Спускаю с цепи Полкана!
Неудавшиеся визитёры останавливаются возле Исаака.
– Это не понятиям, шеф! – говорит «Крёстному отцу» первый «браток». – Да дайте команду и мы его…
– И пальцем не трогать! – говорит «Крёстный отец». – Потому что уважаю! Обоих дедов! Сам такой!
Уходят.
Из-за забора во двор выглядывает милиционер. Шёпотом зовет деда Грицька.
Тот подходит. За забором группа селян. Мэр, механизатор и даже хулиганы Федька и Жора.
– Ты, дед, того… – оглядываясь, шёпотом говорит мэр Борсюк. – Мы тут это… Выражаем солидарность! Короче, всё село за тебя.
– Спасибо.
– Ты, главное, дед, должен быть уверенный в себя… – выдаёт Жора.
– А, ты, молокосос, пошёл на хер! Ещё эта сопля учить меня будет!
Дед Грицько уходит в хату, хлопает дверью.
Хата деда Грицька. Ночь.Дед Грицько возвращается к столу. Садится.
– Грицю, а Грицю, угомонись, – причитает баба Парася. – Хлопец же хороший. Любит. И Ритка ж… И этот старичок уже согласился.
– Деда… – просит Рита.
– Нет, внучка! Вот как с самого начала поставишь, так оно и будет. Или принцесса ты наша, или…
– Так он просто дедушка Ицику. Мне же не с ним жить.
– Врёшь! Ты, Ритка, в их род идёшь.
Стук. Дед срывается к двери:
– «От бiсови дiти»![107] Опять лезут! – открывает дверь. Там стоит сонный Исаак. Рядом виляет хвостом пёс Полкан. – О! Ты смотри! Полкан Ицика уже за своего считает. – Переходит на идиш: – Слушай, хлопец, ты вот что. Хочешь, чтобы всё было по-хорошему? – Выносит подушку, кладет её на лавку под окном. Показывает Исааку: – Всё! Спать! Шлуфэн![108] – переходит на русский язык: – Полкан, охраняй! Рита! В хату! Никуда он не денется. Ещё больше любить будет.
Возвращается за стол. Молчат.
– А что, если у этого… свата гордость взыграет? – вздыхает баба Парася. – Плюнет. Увезёт внука.
– Тогда он не дед нашему Ицику, а гавно, – хмурится дед Грицько.
Молчат. Тихо. Очень тихо вокруг.
– Ой, боюсь я, Грицько. Меня всю трусит, – шепчет баба Парася.
– А я что? Железный? Меня не трусит? Ты спроси меня, Парася, родная. Звёздочка моя! Почему я всё это заварил.
– Ну?
– Сон мне был. В ночь после свадьбы. Сказано было. Не голосом, но ясно. Что вот зачали мы сейчас дочку. А от неё будет у нас внучка… И встретится её душа с другой душой.
– Ой, не пугай, деду!
– Да! И всё, что приключилось… Я это уже видел! Снилось. И этих клоунов, которых на хер сейчас посылал. Всё было. Вот до сейчас! Мы сидим в хате, а Ицик спит во дворе…
– А дальше?! – хором спрашивают баба Парася и Маргарита.
– В том-то и дело что… Ой! – Дед Грицько резко замолкает. Волнуется: —…Вот так свеча горит. Вот так ты, Парася, стоишь… Потом я голову поворачиваю. Голову…
Он хочет повернуть голову, но боится. И тут он слышит голос. И Парася с Ритой слышат голос. И это голос цадика Шполер Зейде:
– Да, поворачивай голову, Грицю! Не бойся!
Дед поворачивает голову и видит. Видят и Парася с Маргаритой.
Старик с гривой седых волос сидит за столом напротив.
– Так было? Ты тогда меня увидел и спросил… – говорит Шполер Зейде.
– Да. Я спросил: «Шо робити, дiду?».[109]
– А я тебе что?
– А не ответил ты!
Затаив дыхание, на них – двух стариков – смотрят баба Парася и Маргарита.
– Вус махт аид?[110] – спрашивает, улыбаясь сквозь слезы, дед Грицько.
– Дрейцех,[111] – весело отвечает Шполяр Зейде.
– Юр?[112]
– Шлэпцах.[113] Всё помнишь, Грицю. Как там говорил рабби Нахман из Браслава. Виноват я, спорил с ним всё время. Донимал. Но это он хорошо сказал: «Как хорош и прекрасен этот мир, если мы не теряем в нём Души».
