Александр Проханов - Русский
– Не удивляйся, – сказал Вавила, заметив потрясение Сержа. – В трубочке у Керима Вагипова не табак «Герцеговина флор», а экстракт дурманных препаратов, создающих иллюзии. Сейчас они выпьют водку, куда подмешены специи, воздействующие на реликтовую память. И ты увидишь, что будет.
– Я произношу этот тост за великий русский народ! – Чарка с водкой мерцала в руке генералиссимуса. – Я пью за народ-победитель, народ-герой. Только русский народ, которому нет равных среди других народов земли, был способен одолеть черную силу мирового зла, принести невиданную жертву, чтобы солнце продолжало светить, а история человечества не рухнула в черную бездну. Миллионы русских мужчин и женщин, стариков и детей поднялись на Священную войну и выиграли ее в бесчисленных боях и сражениях. Только русский народ был способен в неисчислимых трудах создать государство в одну шестую часть мира и основать это государство на принципах справедливости, братства и добра. Воплотить в реальность мечту людей о рае земном, одолеть силы ада. Только русский народ мог создать культуру Пушкина, Толстого, Тургенева, которая дышит любовью к человеку, к природе, ко всему живому, и на языке этих великих правдолюбцев скоро заговорит все человечество. И только среди русского народа, верящего, преданного, благородного, мог возникнуть генералиссимус Иосиф Сталин, символ наших сегодняшних и завтрашних победных свершений.
Рюмочка с водкой взлетела, коснулась седоватых усов, и все выпили свои фронтовые сто грамм, обожая вождя, преисполненные гордости и величия.
Серж заметил, что в стариках, еще заедавших водку селедкой, уже стали происходить перемены. Они взволновались, стали улыбаться, обнимали друг друга. Иные начинали плакать, что-то невнятно выкрикивали. Третьи говорили с кем-то, кого не было рядом, быть может, со своими погибшими фронтовыми друзьями.
Тат зорко наблюдал за ними, словно ждал, когда их возбуждение достигнет определенного градуса. А потом с жестами конферансье, каким-то особым развязным, бодрящим голосом, прокричал:
– А теперь, дорогие друзья, споем нашу, советскую! Баянист!
Появился баянист, в гимнастерке, пилотке, с ухарским чубом, похожий на Василия Теркина. Лихо развернул малиновые мехи, брызнул звенящими звуками. Вместе с татом они запели:
Где ж вы, где ж вы, где ж вы, очи карие,
Где ж ты мой родимый край?
Впереди страна Болгария,
Позади река Дунай.
Ветераны на минуту очнулись, попробовали подхватить полузабытую песню. Отозвались слабыми, нестройными голосами и один за другим смолкли. Тат, дирижируя баянисту, продолжал заливаться:
Много верст в походах пройдено
По земле и по воде.
Но советской нашей Родины
Не забыли мы нигде.
Ветераны вздрогнули, обернулись все в одну сторону, откуда, казалось, раздавался далекий звук, грозный, пугающий, от которого дрожала земля, сотрясались старые могилы, начинали шевелиться все упавшие в землю пули. Старики слушали, и руки их странно двигались, словно искали оружие, застегивали на худых шеях гимнастерки, надевали каски, заталкивали за пояс гранаты.
Баянист и тат, раскачиваясь, заливисто пели:
И под звездами балканскими
Вспоминаем неспроста
Ярославские, рязанские
Да смоленские леса.
Старики уже не внимали песне, не замечали друг друга, выполняли слышные им одним команды. Залезали в люки танков. Садились в кабины самолетов. Прижимались глазом к окуляру перископа. Они забыли свои пакеты и конверты с деньгами. Снаряжались к бою.
Тат, в мундире генералиссимуса, с бриллиантовой звездой, пел, как эстрадный тенор, картинно разводя руки. Баянист тряс чубом, молодецки притоптывал.
Вспоминаю очи карие,
Тихий говор, громкий смех.
Хороша страна Болгария,
А Россия лучше всех.
Старик с тощей шеей, ссохшейся седой головой, на которой провалились виски и слезились блеклые, утратившие синеву глаза, воздел худую, с хрупким запястьем руку. Ему казалось, что в его кулаке тяжелый наган, которым он взмахивал, поднимая роту в атаку. Карабкался на бруствер, сползал вниз, сипло, с бурлящим стариковским клекотом, кричал:
– Рота, в атаку, за мной! За Родину, за Сталина! – И тут же падал, сраженный кровоизлиянием в мозг, где лопнул стариковский сосуд.
Тощий генерал сидел на полу, поворачивал во все стороны танковый пулемет, матерился, кому-то кричал:
– Серегин, горим! Бей бронебойным! Отсекаю пехоту! Горим, ядри твою мать!
И ему казалось, на нем горит комбинезон, липкие язычки лижут руки и он горящими руками водит пулеметом, находя в жнивье залегшую пехоту врага.
Однорукий старик с приколотым рукавом пиджака весь трясся от вибрации, сидя в кабине штурмовика, направляя машину на железный мост через реку:
– «Второй», выхожу на цель! Два «мессера» у меня на хвосте! Где ты ебешься, «второй»!
И он укладывал бомбу в железные пролеты моста, слыша, как пулеметные трассы прошивают обшивку, отстреливают руку, сжимающую штурвал.
Старушка отбросила палку, ползла, волокла за собой тяжелое тело, перетаскивала его через кочку:
– Миленький мой, потерпи! Сейчас доползем, родной! Да какой же ты, парень, тяжелый!
Второй генерал сжимал телефонную трубку, дул в нее, чертыхался:
– «Гранит», я – «Агат»! Как слышишь меня? Отзовись, «Гранит», я – «Агат»! На батарее не осталось орудий! Идем врукопашную! Вызываю огонь на себя! Как слышишь меня, «Гранит»?
Старики не замечали друг друга, выламывали руки, выгибали худые тела, хрипели, стонали. Их окружали взрывы, горящие танки, падающие самолеты. В полевых лазаретах им отсекали перебитые ноги, бинтовали размозженные головы. И снова бросали в атаку. И они бежали по осенней стерне, пикировали на колонны противника, посылали торпеды в борт военного транспорта. И в хриплых глотках клокотало: «За Родину! За Сталина! Огонь!»
Наконец все они без чувств повалились на пол. Смотрели в потолок полными слез глазами. Бессвязно бормотали. Слабо шевелились.
В помещение входили охранники с носилками, затаскивали на них стариков, клали рядом подарочные пакеты и уносили. Исчез и баянист. В кабинете остался только тат Керим Вагипов. Он задумчиво смотрел на пол, где валялись медали, похожие на опавшие золотые листья осины. Наклонился, поднял одну. Держал осторожно, осматривая с разных сторон. Отпустил. Медаль упала с тихим звоном, покатилась и улеглась рядом с другими золотыми кругляками. Тат повернулся и вышел.
– Ну вот, гений, ты видел эффект препаратов, воздействующих на реликтовую память, – произнес Вавила, гася экран.
Глава десятая
Они стояли перед погасшими экранами. Серж боялся неосторожным замечанием, невольным жестом обнаружить свое отношение к отвратительному глумлению. От Вавилы, несмотря на его респектабельный костюм и шелковый галстук, благородную бороду и усы, исходила холодная жестокость, тайная, обращенная к Сержу беспощадность.
– Что это было? – осторожно спросил Серж. – Испытание психотропных средств?
– Ошибаешься, гений. Здесь не медицинская лаборатория, где проводятся испытания на людях. Керим Вагипов – создатель магических технологий, способных обращать время вспять. Он способен бесконечно малое мгновение растягивать в вечность. Он создал учение о «смерти вечной», подобно тому, как христианство создало учение о «жизни вечной». Он, в противоположность христианам, не презирает материю, предпочитая ей дух, а сгущает материю до момента, когда она становится духом. Место, куда ты попал, является центром магических технологий. Для них образ, метафора, цвет, музыка, поэзия, эротическое переживание, физическое страдание являются неотъемлемыми составляющими. Ты видел таджика Раджаба, окруженного тушами мертвых собак. Их сожгли в печи, чтобы в огне душа животного и душа человека образовали духовный синтез, о котором знали историки древности, поведали нам о людях с песьими головами. Белорус Андрей ремонтирует одежду, снятую с покойников, чтобы живые, облекая себя в эти юбки и пиджаки, чувствовали прикосновение смерти, несли на себе ее оттиск, питали ее своими жизнями. Ты стираешь эти грязные скверные простыни, со следами содомского греха и невиданных извращений. Вода, растворившая в себе этот смрадный грех, не сливается в канализационную трубу, а поступает в оранжерею, где выращиваются «цветы зла» – огромные ромашки с черными лепестками и золотой сердцевиной. Ты здесь не раб, не пленник, а стажер, берущий уроки магии. Тебе это нужно, чтобы приступить к проекту, который тебе предложен.
Все, что услышал Серж, повергло его в панику, ибо он находился в руках кровожадных безумцев, превративших жизнь в театр извращений и больных фантазий. Одно неосторожное слово, знак осуждения может вызвать свирепое бешенство, и его начнут скрещивать с пауками, вкалывать ему в вену препарат длящейся вечно смерти. И чтобы не выдать своего отвращения, он, не глядя в стеклянные глаза Вавилы, спросил:
