Александр Проханов - Русский
Все, что услышал Серж, повергло его в панику, ибо он находился в руках кровожадных безумцев, превративших жизнь в театр извращений и больных фантазий. Одно неосторожное слово, знак осуждения может вызвать свирепое бешенство, и его начнут скрещивать с пауками, вкалывать ему в вену препарат длящейся вечно смерти. И чтобы не выдать своего отвращения, он, не глядя в стеклянные глаза Вавилы, спросил:
– А что значил тот странный ящик, в котором вращалась отточенная спираль, кромсая какие-то отбросы?
– Это установка по переработке органических отходов. Их измельчают, спекают в гранулы и вносят в почву теплиц, где выращиваются ромашки с черными лепестками.
Вавила снова нажал на клавишу, и на экране просиял просторный зал, ослепительный, золотой, где каждый предмет напоминал драгоценный слиток.
– Сейчас ты увидишь зрелище, которое позволит тебе лучше понять сделанное тебе предложение. У Керима Вагипова день рождения. Он отмечает его в узком кругу в подземной золотой резиденции. Сюда приглашен известный режиссер Самуил Полончик, раввин Исаак Карулевич, министр финансов Михаил Лабузинский, придворный, как его называют, политолог Матвей Игрунов, директор телеканала, наверняка тебе известный Генрих Корн, и загадочный даже для меня персонаж – Макс Лифенштром, принц крови, представитель старых европейских династий, в руках которых сосредоточены тайные рычаги управления миром. Присмотрись внимательно ко всему происходящему, и ты поймешь требования, которые предъявляет нам с тобой заказчик проекта.
Вавила разговаривал с Сержем так, будто уже получил от него согласие участвовать в проекте и они были друзьями, партнерами.
Вавила нажимал клавиши, выбирая выгодный для обозрения ракурс.
Золота было так много, что все сливалось в слепящее зарево. Золотой потолок был расписан фантастическими цветами и птицами и украшен мозаикой. Витые колонны, как веретена, уходили ввысь, и казалось, с них струится золотая пряжа. Посреди зала находился бассейн с лазурной водой, из которой вырастала золотая лилия и сверкали струи фонтана. Стол выгибался подковой, и на нем красовались золотые тарелки и блюда, золотые кубки и подсвечники с горящими свечами. Гости сидели в ожидании хозяина, обменивались любезностями, и Сержа поразили их наряды, напоминавшие театральные костюмы средневекового спектакля.
Раввин Исаак Карулевич, знакомый Сержу по телешоу «Планетарий», был едва узнаваем. Его маленькая, с заостренной бородкой голова была украшена розовым тюрбаном, а щуплое тело утопало в просторной хламиде. Видимо, так выглядели древние левиты, многомудрые фарисеи и сильные духом саддукеи, неутомимые в толковании книг.
Подле него восседал режиссер Самуил Полончик, тот самый, что в телешоу «Планетарий» рассказывал о новом вероучении, объединившем в себе все мировые конфессии. Его большая голова с тяжелым клювом и сердито опущенные углы рта делали его похожим на мрачного птенца, из которого со временем вырастет гриф или беркут. На нем был странный колпак, какие носили звездочеты, и над самым лбом горело небольшое павлинье перо с бриллиантом.
Министр финансов Михаил Лабузинский был лысый. Его розовый голый череп украшала крохотная бриллиантовая корона. Сам он был облачен в просторный, шитый золотом халат с широкими рукавами, из которых выглядывали тонкие руки, покрытые, как у зверька, курчавой шерсткой.
Директор телеканала Генрих Корн был в бархатном берете, голый по пояс, в женском лифчике из голубого шелка, украшенного жемчугами. Его узкие пальцы были в перстнях с крупными, как виноградины, камнями. В ушах переливались серьги из темного рубина.
Политолог Матвей Игрунов был в черном плаще, застегнутом от горла до самого низа, с пурпурным бантом на груди. Плоское, с близко поставленными глазами лицо делало его похожим на камбалу.
Принц крови Макс Лифенштром был в черном смокинге, безупречно белой манишке с галстуком-бабочкой, в котором переливался крохотный бриллиант. Его розовое породистое лицо было надменно, нос с горбинкой выдавал в нем Габсбурга, а презрительно сжатые губы выражали тонкую насмешку над всеми революциями, которым не удалось ликвидировать тайную мощь европейских династий.
Серж искал глазами тата, чье место в середине стола оставалось свободным. Но вот зазвенели мелодичные цимбалы, тонко возликовали трубы, в торжествующую гармонию слились струнные, духовые и ударные. Нарисованные на потолке золотые птицы вспорхнули и понеслись в распахнувшиеся золоченые двери, и в них показался Керим Вагипов, изящно выступавший лилипут на высоких каблуках, в перламутровом камзоле и панталонах, в наполеоновской треуголке, позванивая крохотной шпагой. На плечи его была наброшена мантия из горностаев. Умелым движением он отбросил ее, помещаясь на высокое креслице в центре стола, куда его подсадили служители в клетчатых юбках, похожие на шотландских волынщиков.
– Господа, благодарю за то, что согласились разделить со мной мое скромное торжество. Мы знаем друг друга не первый день, и нашу дружбу не омрачила ни единая распря. Мы вправе называть себя братьями, членами одной семьи, у которой один Отец и один Повелитель, незримо присутствующий среди нас. Прошу, угощайтесь, пейте вино, говорите, а я буду любоваться вами.
Он хлопнул в ладоши. Слуги, в ливреях, в маленьких, шитых золотом тюбетейках, внесли на деревянном шесте привязанную за ноги жареную кенгуру. Вся ее освежеванная туша была в розовой корочке, кое-где еще тлели огоньки. Копыта на мускулистых ногах были обуглены. Оскаленная, свисавшая к полу голова смотрела запекшимися глазами. Хвост еще продолжал дымиться. В кожаной сумке виднелся зажаренный детеныш.
Слуги обносили стол. Другие острыми клиновидными ножами вырезали из туши горячие ломти. Сталь протыкала румяную корочку, и оттуда вырывалась душистая струя пара. Мясо нежно розовело, и его вилкой перекладывали на золотую тарелку. Служители из золотых кувшинов лили в кубки вино, и первым поднялся раввин Исаак Карулевич, держа у своей черной бородки золотой, усыпанный каменьями сосуд.
– Дорогой брат Керим, день твоего рождения – это день триумфа всего еврейского народа, для которого ты построил столько синагог, сколько звезд на небе и песчинок на морском побережье. Особенно хороша синагога, выточенная из прозрачного льда, которую ты возвел в Антарктиде для еврейских ученых. И та, из черного и красного дерева, которая принимает в свои стены обращенных в иудаизм представителей африканских племен.
Руки Исаака Карулевича дрожали от волнения, и драгоценные камни кубка зажигались и гасли. Гости между тем поедали розовое мясо австралийского зверя, и политолог Матвей Игрунов выковыривал из черепа детеныша розовый мозг.
– Но главное твое деяние, которым ты уподоблен царю Соломону, – это сооружение Третьего храма. Не там, в Израиле, где ханаанские народы, не добитые нашими праотцами, размножились настолько, что грозят существованию еврейского государства. А здесь, в России, где мы обретем свою святыню и спрячем ее в самый центр земли, наполнив планету духом нашего первородства. Знай, дорогой брат, что самым популярным именем, которым нарекаются первенцы в еврейских семьях, – это имя Керим. Прими подарок – ту самую звезду, которой наградил царь Саул Давида после его победы над Голиафом.
Исаак Карулевич поднял вверх усыпанную бриллиантами шестиконечную золотую звезду. Слуги передали ее Кериму Вагипову, и тот внимательно рассматривал реликвию, источавшую драгоценные лучи.
Шатаясь под тяжестью ноши, слуги внесли на шесте тушу небольшого кита, приготовленного на пару. Его глянцевитая кожа лоснилась. Приоткрытая пасть улыбалась. В черных веках мерцали сонные, опушенные ресницами глаза. Раздвоенная лопасть хвоста была свернута на сторону. А по белесому брюху тянулась цепочка бриллиантов, как изысканный пирсинг. Клиновидные ножи высекали из кита ломти плоти, и становились видны срез смуглой кожи, пласт желтоватого желеобразного жира и белое мясо с нежными розовыми волокнами.
Режиссер Самуил Полончик потребовал, чтобы ему извлекли из кита дремлющий глаз. Слуга ловким движением ножа достал из головы огромное белое око с черным райком и красным кустиком кровяных сосудов, напоминавших корешки луковицы. Режиссер поднял кубок, наклонив к нему свой тяжелый упрямый клюв. На его колпаке переливалось павлинье перо, и каркающий голос еще больше увеличивал сходство с хищным птенцом.
– Дорогой брат Керим, твоя любовь к искусству делает тебя выдающимся меценатом современной России. Что бы делал наш театр без твоих щедрых дарений, и разве смогли бы мы без тебя поставить мистерию о религии всех религий и о Боге Черного солнца? Сколько художников, восставших против унылого русского реализма, музыкантов, своей бурей и натиском громящих остатки русской музыкальной классики, скульпторов, сокрушающих лживых идолов старомодной русской культуры… скольким из них протянул ты щедрую руку, подарил мастерские, устраивал выставки их инсталляций, открывал для них музеи и галереи. Я уверен, многие из них найдут применение своим талантам, воплощая твой грандиозный проект подземного храма. Тебе, Керим, должен быть благодарен в первую очередь не еврейский, а русский народ. Замещая старомодную и сгнившую русскую культуру культурой авангарда, отсекая русское сознание от фанатичной и агрессивной традиции, ты отсекаешь русский народ от его губительного мессианства, приносящего столько бед самим русским и всему остальному человечеству. Не может быть в мире двух мессианских народов. Те русские, которые порывают со своим зловредным культурным наследием и начинают питаться соками нашей духовности, достигают неимоверных высот. Другие, не способные пережить духовную прививку, вырождаются и становятся «перхотью мира». Есть наука о трансплантации органов, и мир знает светил, пересаживающих человеку другое сердце, другую почку и печень. Ты же пересаживаешь человеку другую душу, и уже множество русских живут с душой, которую пересадил им ты. Я жду того дня, когда самым распространенным русским именем станет имя Керим.
