Александр Проханов - Русский
– Ну, здравствуй, гений. – Вавила вышел из-за стола, обнял Сержа, и тот почувствовал его рыхлую дышащую грудь и приятное щекотание шелкового галстука. – Выглядишь ты, прямо скажем, неважно. Уж ты прости, что я сыграл с тобой эту недобрую шутку. Но у меня, поверь, не было другого выхода.
– Так это ты организовал на меня нападение? Зачем?
– Там, в клубе «А12», я сделал тебе предложение. Рассказал о проекте, под который дают колоссальные деньги. О замысле, который способен осуществить только ты. Но ты не обратил внимание, отмахнулся. Для меня же этот проект – главный шанс жизни. Может быть, главное дело, ради которого я появился на свет. Я не мог рисковать, не мог полагаться на твои капризы. И я решил прибегнуть к насилию.
Серж был потрясен. Среда, которая его окружала, не предполагала подобного вероломства. Необязательность приятелей, измены легкомысленных женщин, обманы деловых партнеров – все это огорчало, мешало, но не меняло суть суматошной, торопливой и в целом увлекательной жизни, в которой он чувствовал себя независимым и свободным. И вдруг обнаружилось зверство, чудовищное насилие, ломавшее все представления о дружбе, добре, законе. Зверство, побудительные мотивы которого казались неубедительными и ничтожными, таили в своей глубине изуродованную картину мира. Казалось, Вавила, с его респектабельной внешностью, холеными усами, сытым румянцем, существовал в другой реальности, неведомой Сержу, откуда веяло смертельной опасностью. Чувствуя эту опасность, боясь ошибиться в выборе слов, выражении глаз, Серж прятал от Вавилы свой страх, свое изумление, свою к нему ненависть.
– Я не дал тебе позавтракать, – произнес Вавила. – Да и завтраки у вас, кажется, не больно сытные. – Он обернулся к дверям и щелкнул в воздухе пальцами.
На этот тихий щелчок появился служитель, неся поднос, на котором дымилась чашка кофе, виднелись бутерброды с икрой, красной и белой рыбой, ломтями копченого мяса, стояли бутылка французского коньяка и стаканы.
– Угощайся. Пью за твое здоровье, гений. – Вавила налил коньяк в стаканы, поднял один и чокнулся с тем, что оставался на подносе. – Еще раз, прости меня, гений.
Серж с наслаждением пил душистый кофе, ел вкусные бутерброды, сладко пьянел от выпитого коньяка, продолжая чутко следить за Вавилой, ожидая от него внезапного смертоносного выпада.
– Но почему именно я? Мог бы выбрать кого-нибудь другого. Много блистательных режиссеров, стилистов, художников, создающих перформансы европейского уровня, – произнес Серж, стараясь казаться небрежным.
– Мне известны все, но тебе нет равных. Ты знаешь, я очень разборчив. Сам многое умею. Участвовал в создании павильона России на Всемирной выставке в Шанхае. Режиссировал открытие и закрытие Олимпиады. Мне принадлежит создание образа ночного клуба «Дягилев». Но мне до тебя далеко. Ты гений. Я не завидую тебе. Ты не Моцарт, а я не Сальери. Я восхищаюсь тобой. Все твои проекты, все телешоу, все мистерии, в которые ты превращаешь ординарные Дни города, все Праздники на воде я изучаю, как классику. Проект, о котором я веду речь, под силу только тебе. И я готов на все, чтобы заставить тебя его выполнить.
В холодных, как синее стекло, глазах Вавилы была спокойная непреклонность. И Серж вспомнил голые плечи Раджаба, торчащие среди окровавленных собачьих туш, его плачущее лицо, когда оно удалялось в сумрак тоннеля, и ободранная собачья лапа в голубых сухожилиях с остатками меха на когтистой стопе болталась, свисая из клетки.
– Но ведь ты совершил уголовное преступление. За похищение людей полагается тюрьма.
– Не говори глупости, Серж. Человек, который задумал проект и инвестирует в него грандиозные деньги, не подвластен закону. Он сам закон.
– Керим Вагипов?
– Да.
И сразу возникло миниатюрное, в блестящем трико существо, перелетающее по воздуху на коньках. В каждом легком прыжке таилась чудовищная сила, способность преодолевать громадные расстояния, переносить колоссальные тяжести. Существо было сконструировано по законам иных миров, в его основе лежали принципы неземной жизни. Оно дышало атмосферой ядовитых планет. Его органы были отлиты из неизвестных металлов. Оно не ведало жалости, сострадания, благородства, ибо принадлежало к реальности, асимметричной по отношению к той, в которой существовал Серж.
– Меня здесь бьют, мучают, заставляют смотреть на казни… – Серж боялся, что Вавила угадает его страх и его отвращение. – Неужели ты думаешь, что в таких условиях возможно творчество? Что здесь я смогу создать космическую мистерию солнца, света и звезд? Разве в этой подземной тюрьме может родиться образ космической красоты, к которой стремится человечество, желая одолеть черную гравитацию греха? Здесь не может родиться образ «Русского рая».
– Но здесь может родиться образ «Русского ада», – спокойно заметил Вавила, делая глоток из стакана. – Видишь ли, к Богу можно приближаться с двух разных сторон. Не важно с какой, лишь бы приближаться. Можно постоянно уменьшать материю в себе и вокруг, становиться все духовней и бестелесней, пока не превратишься в чистый свет и сольешься с Богом. Но можно постоянно увеличивать материю в себе и вокруг, сгущать ее до тех пор, пока она не превратится в первичную глину, в которую Бог еще не вдохнул свет. Таким образом, к Богу можно приблизиться через свет. А можно через тьму. Через рай или ад. Лукреций Кар создает препараты, уменьшающие в человеке материю. Но он может создавать препараты, которые увеличат ее непомерно. Он хочет направить психику в лучезарные миры, но может ее направить в темные антимиры.
– Так значит, Лукреция Кара похитил тоже ты? Заставляешь его работать в своей адской лаборатории?
– Ты угадал.
Вавила был философичен. Замысел, ради которого он похитил Сержа и Лукреция Кара, был не просто коммерческим проектом, он воплощал космогонию, о которой Серж имел слабое представление. Средневековую космогонию ада, которую описывали фрески Страшного суда на западных стенах храма.
– В чем же смысл твоего сатанинского проекта? – спросил Серж, и испугался, не задел ли он Вавилу своим язвительным вопросом.
– В Курской области есть старый карьер огромных размеров, откуда уже вычерпали всю железную руду. – Вавилу не покоробило слово «сатанинский», и он принялся объяснять: – Ты, должно быть, видел такие карьеры – лунный кратер, воронка, ведущая в центр земли. Керим Вагипов купил этот заброшенный карьер и хочет создать в нем то, что я назвал «Русским адом». Это будет суператтракцион, магический театр и, если угодно, своеобразный храм, в котором люди приближаются к Богу не из небесной лазури, а из черной магмы земли. Храм, опрокинутый своей вершиной в мертвую материю. Ярусы этого храма сужаются к центру земли по спирали, и на каждом ярусе происходит своя мистерия, как в кругах Дантова ада. На верхних ярусах – римские оргии, дионисийские таинства, содомские игрища. На нижних ярусах – ритуальные жертвоприношения, какие практиковали ацтеки и инки, инквизиторские пытки, мучения в концлагерях и газовых камерах. Чем ближе к центру кратера, тем сильнее страдания, острее наслаждения плоти. На дне воронки, а значит, в опрокинутом куполе храма плещет огненное озеро, из которого под вопли казнимых, хруст костей, стоны оргазмов поднимается божество, прекрасное, всеведающее и всесильное. Вот замысел в общих чертах. Но он требует грандиозной метафоры, на которую способен лишь ты. И он требует психотропных препаратов, создающих галлюцинации, и для этого существует Лукреций Кар.
Сержу стало жутко – не от самого рассказа Вавилы, а оттого, что этот кратер уже являлся в его воображении. Там, на рынке, среди торговых рядов, когда у ног его разверзлась пропасть, как опрокинутая в центр земли Вавилонская башня. И в отсеке со стиральной машиной, где подземная железная музыка вырезала фрезой чудовищную воронку, повторявшую своими спиралями башню Татлина. Значит, образ ада уже гнездился в его сознании. Среди лучистых прозрений и космических преображений существовала кромешная тьма, в которую погружалась его душа.
– Но кому это нужно? Кто отправится в курское захолустье на какой-то старый карьер? – спросил Серж, стараясь изжить из себя воспоминание о черных видениях, вырвать из рассудка эту впившуюся стальную спираль.
– Ты ошибаешься, гений. Есть очень богатые люди, богатые общины, разбросанные по всему миру, которые готовы стекаться к этому храму, как христиане стекаются к Гробу Господню, а мусульмане – к священному камню Кааба. Религия, о которой я говорю, уже народилась и нуждается в своем алтаре.
– Но разве такое возможно в России?
– В современной России все возможно.
Серж испытывал неведомое прежде страдание. Он был далек от политики, не выходил за пределы легкомысленной пестрой среды, состоящей из богемных художников, острословов, веселых прожигателей жизни, для которых угрюмые пророчества о гибели России, о злодеях, захвативших страну, о вымирающем народе были дурным безвкусным бормотанием, набившем оскомину, лишенным поэтического смысла и художественного содержания. Но все, что случилось с ним самим: существование чудовищного подземелья в центре Москвы, с пытками и казнями, с безмолвными рабами, которых, как зверей, отлавливают среди московских площадей и проспектов, – это показало ему другую, подземную Россию. Над этой подземной страной золотятся главы церквей, несутся роскошные автомобили, звучат заверения политиков и проповеди властителей дум. Теперь же, узнав о замысле адского храма, о торжестве сатанинской церкви, которая вьет гнездо в самом центре России, он почувствовал всю безысходность русской судьбы, всю беззащитность и обреченность Родины, захваченной беспощадными колдунами.
