Георгий Богач - Бегство из психушки
Через двор они пошли к корпусу, расположенному у самого леса. Когда Софья споткнулась о камень, Николай Павлович поддержал ее под руку и не отпускал, пока они не дошли до ступенек. Его ладонь была горячая. Николай Павлович цепко посмотрел на Софью, открыл ключом окованную железом дверь, и они вошли в коридор, тускло освещенный рядом зарешеченных лампочек на облупившемся потолке. Дохнуло больничными щами и хлоркой.
– А вот и седьмое отделение. При советской власти здесь лечили больных, страдающих вялотекущей шизофренией, в основном – московских диссидентов. Существовало даже мнение, что диссидентство уже само по себе – признак шизофрении. Вялотекущая шизофрения подобна мине замедленного действия – неизвестно, когда и как она проявится. И если врач ставил такой диагноз, то снять его было уже невозможно, потому что болезнь могла проявляться раз в несколько лет или «затихнуть» на десятилетия. В этом отделении осталось только двое больных с вялотекущей шизофренией, остальные выписаны и уехали в Москву. Кроме этих двух здесь еще лежат обыкновенные психи и маньяки. После ремонта это отделение мы перепрофилируем в наркологическое.
– А почему двое больных с вялотекущей шизофренией еще не выписаны? Этот диагноз уже нигде не признают.
– Тут дело не в диагнозе. Во второй палате лежат люди творческие. Кошкаров – художник, а Вородкин – поэт. Но если у поэта или художника нет признания и успеха, то у него появляются рассуждения типа: «Меня не понимают, до меня публика еще не доросла, я буду творить для себя и для будущего. Меня поймут потомки». Такие рассуждения приводят к психозам, психопатиям, неврозам и социальной запущенности. Это и есть букет диагнозов Кошкарова и Вородкина. Они находятся на грани между нормой и болезнью. Определить эту грань невозможно, потому что она постоянно смещается то в одну, то в другую сторону. Так что, Софья Николаевна, за месяц-другой вам надо привести их в порядок и подготовить к выписке. Пусть творят у себя Москве и там добиваются признания. А остальных больных постепенно переведете в другие отделения.
– Чем же я буду приводить в порядок поэта и художника?
– Для начала – общеукрепляющие процедуры, витамины, трудотерапия, мягкие снотворные на ночь, потом сами подберете им необходимое лечение, но обсудите его со мной. Вам поможет медсестра Седова. Она всю жизнь проработала в нашей больнице. А сейчас зайдите в палату к Вородкину и Кошкарову, познакомьтесь с ними. Только ведите себя естественно, иначе они сразу ощутят фальшь. Как и все творческие люди, они чувствительны к любому слову, взгляду и даже вздоху. Смелее! Я жду вас здесь, – Николай Павлович ободряюще улыбнулся.
Софья Николаевна открыла ключом дверь с табличкой «Палата № 2» и вошла в помещение, освещенное зарешеченным окном. Сквозь окно была видна только облупившаяся стена соседнего здания.
– Здравствуйте!
Небритый и коротко постриженный человек, сидящий на табуретке, прикрученной к полу, молча на нее посмотрел. Взгляд его был кричащим. Казалось, смотрит побитая собака. Софья ощутила в себе всплеск жалости. Второй человек осторожно подошел к ней, заглянул в глаза, долго в них что-то искал, обошел ее вокруг и застенчиво ответил:
– Здравствуйте. Вы доктор?
– Да, я ваш новый лечащий врач. Софья Николаевна Валко.
– Такая молоденькая? Я поэт Алексей Вородкин. А это – художник Антон Кошкаров. Не выписывайте нас. Нам надо еще побыть здесь. У нас появился интереснейший творческий замысел. Чтобы его осуществить, необходимы уединение и покой. Антон напишет серию полотен, отражающих прошлое, настоящее и будущее человечества, а я напишу к ним цикл баллад. Понимаете? Эх, нам бы еще композитора, но здесь его не найти! В балладе есть ширь, глубина и размеренность повествования. Бардовская песня – это всего лишь жалкое подобие баллады, испорченной коммуналками, в которых барды собирали винегрет из обрывков мыслей, чувств, похоти, блатной фени и пьяной ругани. Надо возвращаться к родниковым истокам поэзии – к балладам. Для художника главное – выбрать правильный ракурс, а для эпически мыслящего поэта главное – начать описание с нужных слов. Первой же строчкой наши баллады должны поднять слушателя вверх и оторвать его от грешной земли. Слова зацепятся друг за друга, строки найдут рифмы, рифмы найдут новые слова. Смысл написанного захватит все новые и новые понятия, подобно тому как огонь поглощает пространство, ничего не оставляя на своем пути, – поэт заговорщицки улыбнулся, показав гнилые зубы и полупустой рот, подмигнул, застенчиво опустил глаза, отошел и стыдливо отвернулся, хрустя пальцами.
– Вас я, кажется, поняла. А как ваши дела? – спросила Софья Николаевна, обращаясь ко второму человеку. Он показался ей намного моложе поэта.
Художник смотрел на нее молча. В его темных газах была мука.
– У Антона отобрали краски, кисти и ДВП. Ему нечем и не на чем писать, – сказал за художника поэт.
– Кто отобрал?
Поэт наклонился к Софье и тихо прошептал ей на ухо:
– Сам Фильчаков. Это страшный человек. Принесите, пожалуйста, Антону краски, кисти и ДВП. Без них он пропадет.
– Я постараюсь, – сказала Софья, вышла из палаты и закрыла за собой дверь на ключ.
В коридоре у зарешеченного окна ее ждал Соколов.
– Ну, как прошло ваше первое знакомство с больными второй палаты?
– Правда, что у художника Кошкарова отобрали краски, кисти и это… как его… кажется, ДВП?
– ДВП – это древесноволокнистая плита. Художники пишут на ней маслом не хуже, чем на холсте. Она покрыта полотном, ее не нужно натягивать на раму, и из нее можно вырезать прямоугольники под картины любого размера. Но, по мнению Анатолия Ивановича Фильчакова, творчество может вызвать у Кошкарова обострение вялотекущей шизофрении. Чтобы предотвратить обострение болезни, Фильчаков отобрал у Кошкарова карандаши, бумагу, краски и ДВП. Я не мог этому воспрепятствовать, потому что вялотекущая шизофрения еще не исключена из перечня психических заболеваний. К тому же Фильчаков был лечащим врачом Кошкарова и сам решал, как его лечить.
– При советской власти диагнозом «вялотекущая шизофрения» прикрывали репрессии инакомыслящих людей. А у Кошкарова сейчас обыкновенный психологический срыв, связанный с запретом творчества. Незаконченное или прерванное действо приводит к неврозу и депрессии. Я считаю, что карандаши, бумагу, краски и ДВП Кошкарову надо вернуть.
– Ладно, ладно, дайте Кошкарову все, что посчитаете нужным. Возможно, творчество его успокоит. В ваших рассуждениях чувствуется влияние школы Фрейда. Я же принадлежу к московской школе психиатрии и придерживаюсь ее воззрений. Именно в ней под руководством академика Нежкова разрабатывались критерии малопрогредиентной, или вялотекущей, шизофрении. Он считает, что людей, страдающих этим заболеванием надо постоянно держать под наблюдением и контролем, чтобы общество было защищено от них. О психических заболеваниях и их лечении мы с вами поговорим позже. Завтра вечером, надеюсь, вы свободны? Вот и поговорим о психиатрии у меня дома за чаем или рюмкой коньяка. А сейчас, Софья Николаевна, пойдемте в ординаторскую седьмого отделения. Теперь она будет вашим кабинетом.
Николай Павлович открыл ключом дверь, на которой висела табличка «Ординаторская». По периметру комнаты стояло четыре письменных стола.
– Здесь работали три врача и заведующий отделением Анатолий Иванович Фильчаков. Располагайтесь вот за этим столом. В его ящиках лежат истории болезни тех, кто остался на седьмом отделении. Ознакомьтесь с ними.
Софья присела за стол, выдвинула ящик, достала из него истории болезни и стала листать одну из них. Она была заполнена. в 1984 году и первичный осмотр был подписан врачом Фильчаковым.
– Николай Павлович, на истории болезни стоит штамп «Отдельная закрытая психиатрическая больница № 17 “Д”». Что это значит?
– Это старое название. Не обращайте на него внимания.
Глава 3. Человек со страницы учебника
Короткий звонок в дверь разбудил Софью. Николай Павлович спал. Второй, более настойчивый звонок разбудил и его.
– Коля, звонят, иди открой дверь.
Николай Павлович поднялся, набросил на себя махровый халат и пошел в прихожую. Послышалось клацанье открываемого замка и восклицание:
– Вы?!
– Не ожидал? Чего в дверях меня держишь?
– Да-да, проходите.
– Вот приехал к тебе, Николай, без предупреждения, потому что мои телефоны прослушиваются – и домашний, и рабочие. Гребаные правозащитники натравили на мой институт следователя прокуратуры из младодемократов. Этот молокосос роется в наших архивах, как у себя дома, ищет истории болезни «узников совести», звездочки на погоны зарабатывает. Меня, конечно же, свои люди заранее о нем предупредили, но мы не успели привести в порядок истории болезней пациентов группы «Д». За последние годы многие врачи уже поувольнялись из моего института, а кое-кто из тех, кто остался, был бы рад подставить меня и закопать поглубже. А так как твоя больница – лечебная база моего института, то и в твоих архивах не сегодня-завтра тоже начнут рыться. Надо к этому подготовиться. Я приехал один, потому что никому из своих сотрудников уже не доверяю. А вот тебе я доверяю, несмотря на твои выкрутасы с бабами и фондом заработной платы, – голос замолчал. – А что это за женская одежда висит у тебя на вешалке? Ты не один?
