Валерий Граждан - Кровавая пасть Югры (сборник)
– Летит! Да вона где, гля! Здо-оро-вущий! Ща сядет небось. Поди за котлованом! – орали деревенские пацаны, завидев садящегося, как видно за деревней «кукурузника». Я и Ванька Марков, подтянув штаны, рванули к колхозному саду, на краю которого был вырыт котлован для водопоя деревенской скотины. А уж за ним далеко, сколько видели глаза простиралось ковыльное поле. Не слышали тогда о целинных землях.
А аэроплан и на самом деле сел. Так близко самолёт не видел из нас никто. Разве что в кино, когда приезжала на быках передвижка.
– Вона, сел!! Гришуха, гля, да вон он, за деревами! Здоровущий какой! Ух ты! Да шустрей, ты! Того и гляди, улетит, не посмотрим!
А уж от фермы и конюшни бежали мужики да бабы. Побросали вилы, грабли, подойники… Вчерашние фронтовики шли особняком и степенно. Уж они-то повидали разных чудес на войне, да по заграницам. Вскоре вся деревня была у самолёта.
Даже Шаврак с подельниками не успели похмелиться, хотя бабка Цеделёнчиха нацедила им четверть самогона, как видно дров напилили, что леваки ей ночью завезли. Каким-то образом очутился здесь даже рахитный ребёнок пьяницы Кутюли, 17-й по счёту и по прозвищу «Рюмкин-110». Фуражку ему кто-то для смеха подарил с номером 110.
В деревне фамилии были не в ходу, чаще – прозвища. Нередко и сам имярек не мог вспомнить свою фамилию. Подлинность фамилий могли удостоверить два человека в деревне: председатель и почтальонка.
Между тем чумазый лётчик в кожаном шлеме возился подле мотора, тихо матерясь. Шаврак, не выпуская из рук огурец и бутыль, испрошал авиатора: «Слышь, милай, можа чем подмочь?»
Но «милай» беззлобно послал его подальше. Шаврак даже не обиделся. Ведь с НИМ поговорил сам лётчик и тут же с собутыльниками ушёл «куда подальше» избавляться от похмелья.
А крутнуть винт летун попросил самого здорового из пацанов-Ваську. Но крутнуть с видимым результатом не удавалось много раз, видно не ладилось что в моторе. Мужики, искренне переживая, тут же свернули цигарки «козья ножка» и разом задымили. На что уж авиатор всполошился не на шутку:
– Да вы чё, мужики, охренели! А ну как ковыль займётся, да самолёт пыхнет!! Туши, давай, мать вашу!
Затушили, заплевали, затоптали:
– Ты уж того, паря, извиняй! Малость сглупили.
«Паря» извинил и попросил развернуть самолёт по ветру. Тут Васька и крутанул.
– Есть контакт!», – крикнул лётчик и мотор взревел. Бабы испуганно завизжали и присели, держа подолы. Народ посторонился на всякий случай, даже Васька.
И долго ещё деревенские щурились, вглядываясь в небо: «Улетел!» Кому как, а нас, деревенских мальчишек, этот случай изрядно взбудоражил. А Ваську так и прозвали «Васька-лётчик». Всё чаще шли разговоры о Чкалове, Гастелло, Уточкине.
Спорили, кто важнее: моряки, лётчики, танкисты или разведчики. В библиотеке было не протолкнуться. А иногда слышалось:
– А девкам здесь вообще делать нечего!»
Но про войну и разведчиков я прочёл книги раньше всех. Да и в школу пошёл с семи лет, а не как мои сверстники: в первый класс лет в девять и позже. Так что увлекался уже Жюль-Верном, Беляевым, Майн-Ридом и Джеком Лондоном. А мечтал слетать на луну и мастерил телескоп. Пели мы тогда с подъёмом:
С героями Жюль Верна
И вы летали, верно
В снаряде на далёкую Луну
Реальная жизнь ожидала каждого из нас по-разному. Многие так и остались на ферме, конюшне и тракторе. А некоторых потянуло дальше: учиться в город. У нас-то школа была лишь до шестого класса. Пение преподавал безногий лётчик дядя Петя (не любил он по отчеству). Он раньше по поездам на хлеб песнями зарабатывал, да прибился к колхозу. Немецкий вёл настоящий, бывший пленный немец, баварец Шлей. Мы ему дали прозвище – «шлея», что в ремённой упряжке под хвостом у лошади. Он в своё время закончил художественную академию, так что мы, благодаря ему рисовали куда как здорово.
Научил нас Шлей и столярничать за милую душу. В домах появились табуретки и лыжи, полки и скамейки для дойки, а то и столы. Вот только досок в деревне не сыскать: лесов-то на юге Западной Сибири почти нету. Даже единственный в деревне сортир у сельсовета имел лишь дверь с крючком и щеколдой, но без стен: их растащили на поделки деревенские.
Может где в городе и были кружки авиамодельные, судомодельные, планерные, то у нас в овраге были красная, зелёная и белая глины. А из них мы лепили «ястребки» и «мессершмиты. С ними тоже играли в войнушку. И росли. А война.
А коли по правде, то война в наших детских душах оставила не то чтобы след, а целую пахотную борозду. Ведь наши отцы, считай поголовно полегли на поле боя. А кто выжил, то был инвалидами в любой степени и по любому диагнозу. А чаще – душевному. Так и называли: душевнобольной. Нередко их унижали, нежели воздавали должное. Им, пришедшим живыми с поля брани.
А десятки тысяч, поистине героев были преданы незаслуженному позору под клеймом «без вести пропавший». Их вдовы и дети несли почти доселе это позорное клеймо лишь за то, что от их отцов не нашли ничего. Не то чтобы медальона, которых у наших солдат отродясь не полагалось, но и останков тела. Да и опять: кто их искал после войны и много ли ищут по сегодня?
Разорвало снарядом, погиб в подлодке или утонул с экипажем торпедированного немцами катере на переправе, взорвался в горящем самолёте при падении на территорию противника… А сколько сотен тысяч приняли мученическую смерть в концлагерях? Ко всему только теперь начинают «вспоминать» о «загранотрядах», не жалевших патронов по вздумавшим отступать своим же, пусть и штрафникам.
Многое нам, тогдашним пацанам порассказывали фронтовики за ковшиком умыкнутой для них у тёток и бабушек бражки. Да, мы искренне хотели быть военными, чтобы слава наша достигла отцовских и дедовских высот.
Не быть тебе в авторитете, не считаться настоящим пацаном, коли не можешь сделать сам пусть деревянный пистолет, а то и «поджиг», стреляющий как из ружья. Нередко последний вышибал глаза и отрывал пальцы. Но ими хвастались и гордились:
– Слабо! У меня двухствольный «поджиг» и финка!» И дрались «на кулачках» стенка на стенку, правда, отдельно от взрослых парней. Пока.
Кто-то мастерил ветряк, либо вычурного змея для запуска под облака. У меня недоставало для подзорной трубы – телескопа одной линзы. Где-то в кулуарах деревенской библиотеки я сыскал нечто замечательное. По-моему это была «Занимательная физика». Тогда ещё были такие книги. Куда подевались ныне – удел Наркомпроса ранешнего или Минобразования и культуры нынешних. Всё накрылось… интернетом.
Интернету, нынешнему вера фифти-фифти. То есть «пальцем в небо». Хотели мы и стремились ко всему чудесному, интересному, поверьте, – всей душой! Хотя нам, пожалуй, уже было предначертано судьбой стать героями. Нам и имена-то давали от героев. Валерий, Виталий, Александр – знакомые по военным сводкам имена. Теперь они принадлежат нам.
А однажды, изрядно поддавшие фронтовики зашвырнули меня в колхозный котлован, когда там не было деревенского стада. Да и не меня одного, поскидали, хохоча, всю детвору. Это называлось «Днём флота». Двое из деревенских фронтовиков служили на флоте. Может, именно благодаря им я и многие мальчишки в деревне научились плавать.
Честно скажу, что ныне призванные на флот в большей части и плавать-то не могут. И даже там, в учебном отряде особо не учат, а жаль. А уж фронтовых историй наслышались довольно. Как ныне говорят, – от «первоисточников». Вплоть до взятия Берлина и позже. К нам в деревню возвращались чуть ли не до пятидесятых годов.
И, что удивительно, пройдя огни и воды, как парни, так и те кто постарше не потеряли чувства юмора. Подъегоривали даже друг друга. Положим, меня, безотцовского парнишку, подослали на колхозный склад за хлебом. Туда специально пекли огромные караваи для механизаторов и косарей в поле. Изумительно вкусные, а с конопляным маслом в добавку – просто чудо!
Складом заведовал безногий фронтовик «Дендюля», а проще-дядя Степан. Мне едва было 4 года. Вот и подзадоривают: «Иди, Валерка, попроси хлеба. Скажи, мол, Дендюля, бля хромая, дай хлеба!» А сами, в подпитии ждут за амбаром. Попросил, конечно, и дал мне дядя Степан краюху с конопляным маслом, да солью посыпал:
– Кушай, сиротка, да этих прохиндеев не слушай!» Вкус этого хлеба помню и сегодня. А вот почему масло конопляное теперь не делают? Скорее всего не могут коноплю наркотическую отличить от той, из которой масло давят.
Не помню случая в деревне, чтобы не помогли человеку. Ещё в 50-е к нам, в Руслановку, да и в другие деревни Сибири «понаехало» сотни, а то и тысячи беженцев-переселенцев из Европы. Просились на постой, докопать картошку и просто поесть, а, коли не жалко-то что из одежонки. Хотя была почти поздняя осень, но многим успели всем миром построить и обиходить землянки из дёрна. Дали скотину, птицу на развод, зимнюю одежду и даже катали пимы и шили полушубки. Моя бабушка дала овчины и шерсть на носки. Даже жадный объездчик Кутюля дал бесплатные билеты на порубку сухостоя в колках на дрова. И когда только и какой бездушной сволочью внесена в наш язык фраза: «Это ваши проблемы!»
