Лариса Райт - Алая нить
Катарина не верит своим глазам. Сердце бешено колотится. Это то, что нужно. О большем не стоит и мечтать. Работа врача и никаких операций. Уж руки-ноги она как-нибудь загипсует. От дома до Ишгля езды – каких-нибудь пятьдесят минут.
Она натягивает первые попавшиеся джинсы и свитер, кричит моментально прибывшей на зов подруге: «Покорми детей, погуляйте с собакой», прыгает в машину и летит в горнолыжный рай, даже не подумав, что в субботу этого неизвестного Патрика Свенсона просто может не быть на месте.
Начальник службы спасения туристов работает даже в выходные. Он с удивлением рассматривает ворвавшуюся к нему в кабинет растрепанную дамочку, которая плюхнула ему на стол диплом и бумаги из городской больницы Инсбрука. «Женщина нервничает, но документы в порядке. Она явно очень хочет получить эту работу. Интересно знать, почему? Неужели в Инсбруке не нашлось места для опытного хирурга?»
– Мне просто необходим знающий ответственный врач, – говорит он Катарине. – А что нужно вам? Зарплатой прельстить не могу, на лишние выходные не рассчитывайте, социальный пакет – как в любом другом месте.
Катарина не сводит глаз с улучшенной блондинистой копии Лоренцо Ламаса. «Он хочет знать, что привело меня сюда, зачем я приехала, чего я хочу? Прекрасно. Мне нечего скрывать. Я скажу. Что мне нужно? Мне нужны…»
– Перемены.
Часть 2 Предпосылки
1
Многое в Сониной жизни стало постоянным: семейная жизнь, учеба – лекции, семинары, курсовые, а затем и дипломная работа. Она живет в эпоху Габсбургов и вместе с австрийскими эрцгерцогами правит Испанией и ее колониями в Южной Америке. Измениться в ближайшее время грозит только размер одежды. Узи показало семь недель, точку стучащего сердца и хвост, который чудесным образом превратится в ноги без всякого участия волшебного трезубца царя Тритона.
Соня штудирует биографию Карла V [62] и хранит свой маленький, а на самом деле «огромный такой секрет». Мать звонит из Америки, как обычно, раз в год, чтобы проявить внимание и поздравить дочь с днем рождения.
– Пора бы тебе заглянуть к нам в гости. Стив будет очень рад.
– Хорошо. Как-нибудь обязательно.
– Я бы на твоем месте поторопилась. Пока еще куда-нибудь не вляпалась.
– Спасибо, мама.
– Ты зря обижаешься, Соня. – «Именно так. Всегда сухое «Соня» и никак иначе». – Если бы ты поехала со мной, ничего не случилось бы.
– Зачем ты начинаешь? Ведь теперь все в порядке.
– Тем не менее в Америке такого просто не могло бы произойти. Здесь реальная демократия, а не правосудие власть имущих. Я уверена, твоего срока можно было бы избежать, если бы у нас тоже нашелся кто-то свой в этих структурах.
– Безусловно. А разве ты искала?
– Ты же знаешь, я не могла тогда оставить Стива.
– А тебе не приходило в голову, что твой обожаемый американец мог бы спасти дочь, просто приоткрыв кошелек?
– Соня, Стив не обязан платить за ошибки моего ребенка!
– Конечно, мама. – «Никто не обязан платить. Никто не обязан любить». – Только я ни в чем не виновата.
– Да, но я же не знала.
«Не знала или не хотела знать?»
– А ты и не пыталась разобраться.
– Соня, я не могла приехать.
– Понимаю. А я не могу сейчас.
– Не можешь или не хочешь?
– Не могу!
«И не хочу!»
– Не хочешь ехать к маме?
– Не хочу, Антош!
– Может, все-таки смягчишься, Сонюшка? Надо уметь прощать.
– Что-то ты не торопишься прощать свою.
– Она не любит тебя.
– Вот и моя не любит меня.
– Любит, Сонюшка. Просто каждый любит как умеет.
– Это бред, Тош. Либо любят, либо нет.
– Ты все же подумай, милая. Лучше такая мать, чем никакой. Кроме нее, у тебя нет родственников.
Соня делает глубокий вдох и выстреливает:
– У меня есть отец.
– Ты же говорила, он умер…
– Да нет, не Леша. Родной отец.
– Ну, теоретически, наверное, он где-то есть…
– В Израиле. А еще у него есть дети.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда, – загадочно улыбается женщина. – Я не придумываю. Это правда. У меня и адрес его в записной книжке записан.
– Адрес? Ты ему писала?
– Нет.
– Он тебе?
– Нет.
– Так давай поедем, найдем, увидимся.
– Не сейчас, Тош. Нас ждет гораздо более важная встреча.
– Встреча на Эльбе. Ни больше, ни меньше. – Соня пытается высвободиться из душных объятий матери.
– Как я рада, что ты приехала! Я так скучала, хотя ты, наверное, не поверишь…
«Не поверю».
– Я тоже скучала.
– Наконец-то ты приняла разумное решение. Первый раз в жизни, Соня! Слава богу, у тебя начали работать мозги.
Они стоят у выхода из таможенной зоны международного аэропорта Лос-Анджелеса. За несколько секунд разговора Соне два раза наехали на пятки колесиками чемоданов, раздвижная пластиковая ручка ткнула в поясницу, дамская сумочка с железной пряжкой ободрала локоть. Она испуганно загораживает руками свой шестимесячный живот и пытается избавиться от навязчивого желания подхватить вещи и улететь назад от бесконечных торопливых «Sorry!» [63] , разбавленных резкими «Perdone!» [64] и навязчивым стрекотанием матери.
– Знаешь, я бы присела…
– Да-да, пойдем в машину. – Мать выхватывает у Сони чемодан. – Невероятная тяжесть! И как только ты умудрилась снять его с транспортера, с твоим-то пузом? Что ты притащила?
– Книги, статьи, чернила. В общем, тебе не понять.
– Ну конечно! Здесь же тушь не продается. Америка – отсталая страна! Каллиграф тут пропадет…
Соня автоматически передвигает отекшие ноги, ноет усталая спина, но еще сильнее ноет внутренний голос, завывая: «Поехали домой». Зачем она только послушала Антона и полетела? Конечно, ребенок станет американцем, но рискует родиться с уже изрядно потрепанной нервной системой. Она заставляет себя собраться. Знала же, что так все и будет, и понимала, на что шла. Так что «взялся за гуж…». Придется тянуть лямку до конца. До конца срока. А это еще три месяца занудства, упреков, охов и ахов. Хотя что такое три месяца? Были в Сониной жизни сроки и длиннее.
– Длиннее сначала хотели брать. Стив настоял на хэтчбеке, а я ведь говорила, что может понадобиться универсал, – мать захлопывает багажник «Форда». – Куда теперь коляску будем ставить, спрашивается?!
– Какую коляску, мама? О чем ты?
– Маленького возить. Я тебе не говорила? У нас в получасе езды просто великолепный парк, там такой воздух, пруды…
– Мам, мы уедем, как только родится малыш.
– С ума сошла! И думать забудь! Я не позволю калечить здоровье внука!
«Лучше бы ты не позволяла себе калечить психику дочери».
– Давай не будем спорить.
– А тут и спорить нечего! Разве можно лететь с новорожденным? Младенец должен хоть немного окрепнуть. Раньше чем через полгода я тебя отсюда не выпущу!
«Я думала, тюрьма уже в прошлом».
Настоящее, впрочем, мало отличается от жизни за решеткой. Соне кажется, она попала в образцово-показательную больницу, персонал которой озабочен лишь одним: свести пациента с ума. Когда-нибудь она расскажет сыну, каким трудом досталось ей его американское гражданство, и если вдруг он вырастет и станет талантливым скульптором, то непременно воздвигнет матери памятник.
– Соня, уже десять. Пора принимать витамины.
– Мама, их не обязательно пить по часам.
– Я знаю, что говорю! – Мать вырастает в ее комнате с капсулами в одной руке и стаканом воды – в другой.
– Куда ты собралась?
– Хочу съездить в «The Southwest museum» [65] .
– Зачем?
– Собираюсь изучать письменность американских индейцев.
– Ты серьезно?
– Вполне.
– Тебе мало твоих кайзеров, арабов и китайцев? Ты собираешься глазеть на непонятные скрижали? Чему ты научишь ребенка? Что он усвоит в твоей утробе? Путаные значки?
– При чем здесь ребенок?
– Малыш должен еще до рождения познакомиться с красотой мира. Стив, спускайся! Мы едем в Сан-Марино. Художественная галерея Сан-Марино просто великолепна. Кстати, там хранятся рукописи Шекспира.
– Но меня не интересует почерк поэта, я хочу посмотреть на первые книги индейцев.
– Следует развивать художественный вкус ребенка в самом начале пути. Мы едем в Сан-Марино.
– Я не поеду, мама!
– Поедешь! Стив, захвати из вазы банан. Соня должна кушать каждые два часа.
– Два часа рядом с прекрасными картинами – а ты не хотела ехать. Разве не замечательно, Соня? Наш малыш увидел твоими глазами пейзажи, почувствовал цвет, постиг краски. Что ты молчишь? А что говорить? Соня сомневается, что младенец в утробе ощутил хоть какое-то душевное волнение, если его не почувствовала она, или «восхититься» картинами, названия которых она не запомнила. Единственное, что отложилось в избирательной памяти историка, – пляшущие, расползающиеся в стороны буквы автографов английского классика. Дома Соня откроет свою коробочку и попробует расписаться фамилией «Шекспир», состарит бумагу, подберет чернила, отточит перо. Сорок минут работы – и не каждый работник аукциона «Кристис» сможет отличить от оригинала подпись, изготовленную в двадцать первом веке.
