Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 2. Железная бездна
Умофон Ветхой Земли, несмотря на свою безблагодатность, был сосудом ритуальной некромантии. Мало того, это был продукт безжалостных азиатских потогонок – таких пирамид человеческого страдания и тоски, что древнеегипетский проект рядом с ними казался шуткой. Вряд ли эти пропитанные болью коробочки могли принести кому-нибудь из живых счастье.
Но я уже знал, что на Ветхой Земле инженеры думают не о счастье, а о скорости, с какой письмена мертвых душ приказывают электрической силе прыгать туда-сюда по медным волосам этих карманных големов.
Теперь я понимал, почему умофон показался мне похожим на погребальную ладью. Он и был ладьей, огромной ладьей, где гребли мертвецы. Их набилось там очень много, и чем совершенней становилось устройство, тем больше их собиралось. Но никто не гнал ветхих людей плетью в это жуткое загробье.
Молодежь, постиг я, сознательно стремилась на эту призрачную галеру: превратить свою жизнь в цепочку заклинаний, которая обретает мимолетный смысл, лишь сплетаясь с другими похожими цепочками, считалось у них чуть ли не лучшим доступным человеку шансом.
Я захотел отвернуться от открывшейся мне бездны, но мое внимание словно прикипело к тому, что я видел. К счастью, в этот момент зазвонил колокольчик. Адонис пришел мне на помощь – и вынул его из моей онемевшей руки, прервав транс.
Последовала долгая секунда безмыслия, а потом я вынырнул в знакомый мир, и моя голова, как оболочка монгольфьера, стала надуваться суждениями и оценками.
Мрачные глубины, куда я заглянул, изнурили мою душу. Все эти умофоны и вычислители не зря ассоциировались у меня с черепами, склепами и вообще чем-то потусторонним. Череп был главным символом Железной Бездны. Теперь я знал, что орден имеет полное право на такую форму резонатора.
Я открыл глаза. И в ужасе закрыл их.
Со Свидетелями Прогресса произошла жуткая перемена. Их лица, и так нездорового цвета, стали синюшно-зелеными, словно они умерли неделю назад – и успели разложиться на жаре.
Но они были живы. Они шумно дышали и дергались – будто увязли в кошмаре, от которого никак не могли проснуться. Почти у всех сочилась кровь из носу, у одного – вдобавок из ушей, еще у одного – из-под закрытых век… Можно было подумать, они попали под залп невидимой картечи. Вот почему Адонис так боялся жестких лучей Абсолюта.
Адонис еще раз позвонил в колокольчик, и в зал вошли служители в робах с медицинским змеем. Они принялись вытаскивать монахов в коридор. Никто из бедняг в синих рясах при этом так и не открыл глаза. Через минуту в зале остались только мы трое – о закончившемся сеансе напоминали лишь редкие капли крови на полу.
– Ну что? – спросил Адонис. – Поймал бога за бороду?
– Кого-то поймал, – сказал я.
– То ли бога за бороду, то ли черта за лобковые волосы, – хохотнул Адонис. – Сразу не разберешь, да?
Он, похоже, понимал, что я чувствую, – и выразил это довольно точно, хоть и несколько по-солдатски.
– Я надеюсь, – сказал он строго, – увиденное стоило мучений моих мальчиков. Им придется теперь почти месяц лечиться и отдыхать… Ну что, кто-нибудь из вас может описать свой опыт?
Я кивнул, открыл рот… и закрыл его.
Все только что пережитое с невероятной скоростью забывалось и теряло достоверность – как бывает с запутанным сном. Миг назад я понимал, почему мельчайшие иероглифы, вырезанные в камне, работают как молитвенная мельница, и каким образом телефон может быть погребальной ладьей – а теперь все это превратилось просто в осыпающуюся штукатурку сна, бессмысленный набор образов, больше не одушевляемый проходящим сквозь него сквозным знанием.
Что бы я ни сказал, это прозвучало бы как утренний бред – когда человек бормочет спросонья всякую чушь, не понимая, что смысл, который он тщится вложить в слова, целиком остался в сновидении.
– Хад и Цоф, – прошептал я.
– Да, – повторила Юка, – Хад и Цоф!
– А что это? – спросил Адонис.
Я попытался найти ответ – но смог только покрутить в воздухе руками. Левой – вертикально, а правой почему-то горизонтально.
– Трудно выразить? – засмеялся Адонис. – Теперь ты видишь: даже проникнув в душу другого мира и увидев его тайны, ты не унесешь это знание с собой. На границе миров оно потеряет весь волшебный блеск, как вынутая из моря ракушка.
– Зачем тогда вообще ставят такие опыты?
– Именно для того, чтобы наблюдатель сделал это открытие самостоятельно. Начни я объяснять, ты вряд ли понял бы. Или просто не поверил бы.
Адонис был прав.
– Когда-то мир Ветхой Земли представлялся мне бесконечным соблазном, – сказал он. – Я нырял туда так часто, что все время выглядел как эти бедняги, – он кивнул на дверь, куда унесли монахов. – Не могу сказать, что узнал про Ветхую Землю все. Но я узнал очень многое. В конце концов я просто потерял любопытство. Может быть, поглупел. Или, наоборот, поумнел… Знаешь, погонщику ведь не кажется тайной нутро слона, хотя он вряд ли знает, как слоновьи кишки соединены друг с другом. Это ему просто не важно.
– А что тогда важно? – спросил я.
– Мы живем в пространстве причин и следствий, – ответил Адонис. – Важна только их связь и последовательность. Если ты твердо знаешь, что в ответ на «А» услышишь «Б», ты уже понял про мир все необходимое. Остальным пусть занимаются монахи в синих рясах.
Мои мысли неожиданно приняли новое направление.
– Кстати, – сказал я, – насчет остального. Эти монахи-обсерванты… некроманты… Они занимаются только технологиями?
– Нет. Ветхая Обсерватория сканирует весь спектр информационного поля. И мы, э-э-э, заимствуем у Ветхой Земли некоторые элементы культуры и искусства. То, что пригодно к использованию у нас.
– А как определяют пригодность? – спросила Юка.
– Все, что содержит информацию о реальной жизни Ветхой Земли, вредоносно. Таково огромное большинство их книг, фильмов и прочего – из них так и хлещут жесткие лучи. Нам подходят стихи, поговорки, исторические эссе – особенно если они касаются нашей общей истории. Проще всего со стихами. Что-нибудь про зорьку, осень, одинокий парус или ветреный день в Древнем Риме. Это никого не собьет с толку.
– Стихи я не люблю, – сказал я. – Что еще?
– Картины. Скульптуры. Музыка. Отрывки из книг, которые не могут быть воспроизведены целиком. Весь Corpus Anonymous. Весь репертуар Поющего Бена…
– Я предполагал что-то похожее, – кивнул я. – Никогда не верил в божественное происхождение его песенок. Но я думал, их сочиняет специальный департамент. А кто ему эти песни отбирает?
– Он сам.
– Он сам? – спросила Юка. – Каким образом?
– Если приедешь в Железную Бездну, сможешь увидеть. Говорить про это я не могу.
– А что еще мы у них… э-э-э… заимствуем?
– То, что относится к области чистой формы, фантазии, абстрактной игры ума… Плоды, по которым нельзя сказать, где растет породившее их дерево. И, конечно, мы используем их светлые идеи. Например, фаланстер, где ты вырос, был придуман не у нас, а во Франции, уже после Исхода. Но в те времена обмен информацией был проще. Между нашими мирами даже перемещались редкие путешественники.
– А когда это прекратилось? – спросил я.
– Около ста лет назад. Когда двое посвященных во все тайны Желтого Флага – губернатор Внутренней Монголии барон фон Штернберг и граф ди Чапао – отправились на Ветхую Землю, чтобы принять участие в идущей там смуте.
– Они победили?
Адонис пожал плечами.
– И что случилось?
– Все обошлось. Эта история подробно описана в монастырской литературе. Но такие опыты были признаны опасными, потому что могли закончиться вторжением сил хаоса в Идиллиум. С тех пор мы только наблюдаем Ветхую Землю.
– В общем, – подвел я итог, – мы обдираем их мир как липку.
Адонис ухмыльнулся, и я понял, что попал в точку. Но его лицо тут же стало серьезным.
– Смотритель не должен понимать это таким образом, – сказал он, – поскольку это негативно отразится на…
– Ясно, – ответил я. – Что же мне следует думать?
– Лучше всего иметь следующее воззрение: Ветхая Земля – это корень, открытый подземной сырости и мраку. А мы – цветок, питаемый корнем.
– Вот только корень не знает про цветок, – сказал я задумчиво. – А цветок не знает про корень…
VI
На следующий день Адонис попрощался с нами («приезжайте сами, я наездился на десять лет») и отбыл в Железную Бездну со своими «мальчиками».
Сам он ехал впереди на велосипеде (таких я раньше не видел – своими странными шестеренками, пружинами и тросами он напоминал спортивный лук), а монахов везли следом в двух старых медицинских каретах с фигурками бога Эскулапа. Монахам до сих пор было так плохо, что они могли только лежать.
