Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
– Там Матюша и появился на свет… Семимесячным… Роды прямо в камере прошли… Может, поэтому он такой… странный. Сейчас-то он молодец!.. Практически нормальный парень… Но нелегко это Зине далось. Даже я не знаю всего… В смысле, сколько ей испытать пришлось… Сел Матвей в полтора года, ходить начал с трёх, первые слова произнёс, когда ему почти четыре стукнуло… Так потихоньку, шажок за шажком, Зиночка его до нынешнего состояния довела. Она у нас героическая мать!.. Без преувеличения говорю!.. Поверь, иногда смотрю, и не верится, что перед тобой больной человек… Честное слово!.. Но, конечно, иногда бывают срывы… Вот, как сегодня… К примеру… – он замолчал, как будто собирался с духом. Потом решился, набрал в лёгкие побольше воздуха и начал:
– Павел, я должен тебе всё объяснить…
– Ничего не говори! – почти закричал тот. Сильная боль опять резанула по сердцу так остро и неожиданно, что он даже испугался: не хватало ещё, чтобы сейчас здесь, в присутствии всего семейства, он свалился от сердечного приступа. – Молчи!.. Я не готов… Неужели не понимаешь, я должен сначала… Я должен просто привыкнуть… – стараясь унять сердцебиение, он говорил очень медленно, отделяя одно слово от другого, словно вбивал их в своё развороченное сознание. – Знаешь, с этим… трудно вот так, сразу… примириться?.. Нет!.. Ты не знаешь!.. Поэтому, пожалуйста, будь милосерд… Помолчи…
Каким инструментом можно было измерить всю глубину отчаянья Павла?!..
Только тот, кто пережил нечто подобное, способен оценить и понять!..
– Прости… – еле слышно проговорил Пётр.
В гостиную вернулся обезкураженный Алексей Иванович.
– Она меня выгнала!.. Представляете?.. Я вовсе не собирался её утешать… Я только сказал ей… Ребятки!.. Что это с вами? – только сейчас он заметил, что между братьями словно чёрная кошка пробежала.
– Ничего, дядя Лёша… Всё нормально… – ответил за двоих Павел.
Вдруг Капа, оставленная без внимания, тихо вскрикнула.
– Капитолина, а с тобой-то что?
– Не мешайтесь, Алексей Иванович!.. Я сейчас… Сейчас… я вспомню!.. Я обязательно… Ну, конечно же!.. Ведь их было двое!.. Двое!.. Малыш – это точно, а второй… Как же он звал-то его?.. "Побач, яка гарнесенька, Картон!"… Не, не картон… Похоже, но не так!.. Как же?.. Как?!.. Катрон!.. Точно – "Побач, яка гарнесенька, Катрон!.." Катрон и Малыш!.. Ну, вот и вспомнила!.. Вспомнила!.. – она залилась счастливым, радостным смехом. – А я знала!.. Знала!.. Я была уверена, что вспомню!..
Как вдруг лицо её перекосила гримаса ужаса, и страшный, отчаянный, нечеловеческий крик вырвался из обезображенного этой гримасой рта.
– Дяденька! Не надо!.. Что вы делаете, дяденька?!.. Игорёк ещё маленький!.. С ним нельзя так!.. Дяденька!..
Она хотела кого-то остановить. Тянула к нему свои слабенькие руки и молила!.. Молила о пощаде!.. Чудовищные рыдания сотрясали худенькое тельце девушки, и сквозь булькающие всхлипы прорывались отдельные слова.
– Животик… беленький такой… надо гладить… целовать… Спрячьте ножик… Ему же больно… дяденька… мамка придёт… тоже плакать будет… лучше меня… меня лучше… дяденька!..
Павел Петрович обнял вздрагивающие плечи, притиснул к себе. Крепко-крепко!..
– Что вы, милая моя?.. Ну, что вы, моя хорошая?..
Капа вцепилась в него и зашептала прямо в лицо:
– Звери… не люди… хуже зверей… оборотни!.. Оборотни!.. Прогоните их!.. Спрячьте!.. Укройте меня!.. Спасите!.. Они Игорька убили!.. Зарезали!.. А-а-а-а-а!..
Она рыдала, билась в его руках, как раненая птица, колотила своими маленькими кулачками в грудь, падала на пол, поднималась на четвереньки, хотела удрать, уползти под стол, под диван, но силы оставляли её, и она каталась по полу, в безсильной ярости царапала ногтями ковёр, и стонала, и выла, и кричала так, что было физически больно, невыносимо больно от этого крика!..
Алексей Иванович и Пётр бросились на помощь Павлу. Втроём они кое-как сумели остановить Капу. Скрутили руки, усадили в кресло и, обнимая с трёх сторон, успокаивали, как могли… Утешали…
Привлёчённая её криком, в гостиную сначала вбежала Зинаида, за ней на своей каталке показалась Валентина Ивановна уже в ночной сорочке с наброшенным на плечи пледом.
Прошло, наверное, ещё с четверть часа прежде, чем Капитолина утихла. И всё это время все стояли вокруг и ждали. Ждали, когда она успокоится, затихнет. Всхлипнув последний раз, она без сил уронила голову на грудь и замерла. Будто уснула.
Валентина Ивановна жестом подозвала к себе Петра, что-то тихо сказала ему на ухо. Тот кивнул и быстро вышел из комнаты.
– Зинаида! Включи-ка самовар, – распорядилась старуха. – Что-то чаю мне захотелось. Кто будет со мной или я одна?
Алексей Иванович поддержал сестру.
– И я, пожалуй, выпью.
– Может, поешь, кстати?.. Ты ведь, сидючи весь вечер со мной, так и не поужинал.
– Не беда. Я теперь мало ем. А у нас нынче Рождественский пост, кстати. Так что воздержание даже рекомендуется.
– Павел!.. Ты что?..
– Я?.. – он вздрогнул от неожиданности. – Честно говоря, я вообще не ел сегодня.
– Что так?..
– Как-то всё недосуг было.
Этот простой житейский разговор с матерью вдруг обрадовал его необыкновенно.
– Зинаида, собери мужикам что-нибудь постное. В нашем доме никто никогда голодным не оставался.
Вернулся Пётр.
– Ну, что? – спросила мать.
– Сейчас приедет, – и увидев недоумённые лица дяди и брата, пояснил: – Я в милицию звонил: сказал, что к нашей Капитолине память вернулась, и она может сообщить следствию нечто очень важное. Петров аж завизжал от радости. Сюда мчится.
К приезду Петрова самовар как раз поспел. От стакана чая он тоже не отказался, все сели за стол, и Валентина Ивановна, взяв Капу за руку, попросила осторожно.
– Ну, голубушка, расскажи-ка нам всё без утайки. И тебе самой легче станет, и для нас всё прояснится, наконец. И ничего не бойся. Сама видишь, за этим столом одни друзья твои собрались.
Капитолина обвела всех спокойным, даже каким-то отстранённым взглядом, помолчала ещё немного, устремив глаза в потолок, будто припоминая что-то существенное, очень для неё важное, и ровным покойным голосом поведала всем свою жуткую историю.
– Мамка в тот день в город поехала… В исполком её вызвали. После смерти папани она за него в лесничестве начальницей осталась, и жили мы в лесу далеко от людей. Я как из школы пришла… А школа моя за три километра, в Балабанихе, находилась, и каждый день я по шесть километров туда-сюда топала… Весело. Так, вернувшись, я на комоде записку нашла: "Капа, покорми Игорька. Скоро буду". Игорёк – брательник мой. Правда, отцы у нас разные. Мой-то от пьянства сгинул, какую-то белую горячку у него нашли. А Игорьков батя на лесоповале погиб, сосной его придавило… Так Игорёк весь в него – шустрый малый такой!.. Ему и пяти не было, а в смысле сообразительности – все семь можно было дать. Одна беда: ножки у него отсохли… То есть совсем не работали… Но он так приноровился: на одних ручонках своих, как юла, по избе вертелся и даже на лавку забраться мог. Читать он в четыре года выучился и всё, бывало, просил, чтобы я ему новую книжку принесла… Все старые – наизусть знал. Покормила я его и села английский учить. Больно трудно он мне давался, а я мамке обещала без троек четверть закончить. В тот день мне Маруся дала для брательника книжку почитать про Робинзона Круза. Так счастью его предела не было. Так вот… Сидим мы с ним, каждый свои делом занимается. Я английский учу, Игорёк про Круза читает. От старания даже язычок изо рта высунул. Как вдруг… стук в окошко!..
Она замолчала. На глаза её навернулись слёзы, но, боясь выказать слабину, она пересилила себя. Сдержалась. Никто не подгонял её, не торопил. Все понимали: нелёгкая участь на долю девчушки выпала: весь тот ужас, что шесть лет назад в лесничестве с ней случился, вновь пережить предстоит. Она сглотнула слюну, собрала в кулачок все свои слабые силёнки и продолжила:
– Сколько раз маманя мне говорила: без меня не открывай дверь незнакомым людям! Я всегда это помнила, а тут оплошала. Выглянула в окошко, гляжу, там на морозе мужичонка стоит. И такой хлипкий, такой несчастный!.. Озяб, от холода дрожит весь и просит, жалобно так, мол, дай, доченька, хлебушка, три дня не жрамши. И пожалела я его. Щеколду скинула, а за дверью… Здоровенный бугай… Под два метра… И хохочет… Увидал меня и облизнулся… "Побач, Катрон, яка гарнесенька дивчинка!.." А приятель вторит ему: "Для тебя, Малыш, приготовлена!.. Для тебя!.." И тоже ржёт!.. Только тоненьким таким голоском… Ужасно визгливым… Я пытаюсь дверь закрыть… Да куда там!.. Силёнки-то у меня не те!.. Они в избу зашли. Катрон, тот сразу в буфет полез, по комоду стал шарить. А Малыш уселся к столу, учебники мои на пол скинул и спрашивает Игорька: "Иде батя твой самогон ховае?.." А брательник мой… не знал, с кем дело имеет, и смело так отвечает бандиту: "Нельзя книжки на пол бросать! Они денег стоют…" А бандит опять заржал, сгрёб Игорька своей здоровенной ручищей, усадил перед собой на стол и опять пытает: "Иде самогон?.. Говори!.." А Игоряша… – она задрала голову вверх, чтобы не дать слезам пролиться на пол, – Игоряша и говорит ему: "Дурак ты!.." Право слово, так и сказал… Глупый…
