Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
– Пять, – прошамкал тот.
– Ну, стало быть, зараз шоста будэ?.. Так?..
Малыш промолчал.
– Так, – ответил за него милиционер. – И уж на этот раз, будь спок, я тебе полный срок намотаю. Из кожи вон вылезу, а "вышку" ты у меня получишь. Хватит тебе землю своей паршивой персоной поганить. Кстати, очень мне любопытно, по какому такому блату уголовник вроде тебя под амнистию смог попасть?.. Кто тот добрый дядя, что эту справку об освобождении тебе выдал?.. Будь спок, и это я размотаю. Думаю, на скамеечке подсудимых тебе в гордом одиночестве сидеть не придётся.
Уставившись в пол, уголовник угрюмо молчал.
– Как тебе не стыдно, Тараска?.. Ты, говорят, быка ударом кулака убить можешь, и вот надо же!.. Тебя, такого бугая, старик… То есть, извиняюсь, пожилой человек, можно сказать пенсионер, уделал?.. Да ещё как!.. Погляди на себя в зеркало. Позор!.. Корешам твоим рассказать, усса… Простите, товарищ генерал!..уписаются со смеху. Ты как полагаешь, Малыш?.. Ведь уписаются?..
Из уст опозоренного громилы нескончаемым потоком полилась нецензурная брань. Петров двумя пальцами взял его за кадык, так что у того глаза начали вылезать из орбит, и нежно ласково предупредил:
– Ты, Малыш, не шали!.. А не то мамке скажу!..
Малыш в момент замолк.
А дальше началась обычная милицейская канитель: вызов понятых, осмотр места происшествия, допрос свидетеля, оформление протокола и так далее и тому подобное. Поэтому-то и освободился бывший бригадный генерал только в двенадцатом часу, когда в доме первого секретаря горкома партии начался разъезд гостей.
Первым, кто встретил Троицкого на пороге дома, в котором жил когда-то Прохор Акиньшин был, конечно же, Савва. Он крепко взял нежданного гостя чуть повыше локтя и спросил очень вежливо:
– Простите, товарищ, вы к кому?
– Хочу поздравить Петра Петровича с днём рождения, – ответил Павел Петрович.
– Приём по личным вопросам каждый четверг с десяти до двух, – голос личного шофёра и негласного охранника окреп, в нём появились угрожающие нотки. – А сейчас, старичок, топай отсюда и побыстрей.
– Как это "топай"? – удивился Троицкий.
– Ножками, старичок. Ножками!.. – ещё секунда, и "старичок" полетит со ступеней дома, где живёт его семья, вверх тормашками. Верный охранник уже схватил непрошенного гостя за шкирку, как вдруг!..
– Павел!.. – испуганный женский крик разрезал сонную тишину ночного города.
Савва разжал мёртвую хватку, обернулся.
Полными ужаса глазами Зинаида смотрела на своего воскресшего мужа.
– Зиночка?!.. – от неожиданности у того помутилось в голове. – Это ты?!..
– Павел… Павел… Павел… – она безсмысленно, как заведённая, повторяла его имя, не трогаясь с места.
Чуть не наступив на лежащего в прихожей Костика, Троицкий медленно пошёл к жене.
– Ты здесь?!.. Здесь… Милая… Милая моя… – ошеломлённый, растерянный, он остановился перед ней на расстоянии вытянутой руки. – Нет, это правда ты?!..
Кончиком указательного пальца Зиночка осторожно провела по его лбу, щеке, подбородку… Будто хотела убедиться, что перед ней не привидение, а действительно, живой человек. Её муж…
– Ой!.. Сколько новых морщинок появилось!..
– Я не ждал… Не думал… – Павел никак не мог поверить такому огромному и так внезапно свалившемуся на него счастью. – Надежды почти совсем не осталось…
– Господи!.. Как ты постарел!.. – она скорбно покачала головой. – Как постарел!..
– Но, чтобы здесь, в этом доме…
Договорить он не смог, ноги у Зиночки подкосились, и Павел едва успел подхватить её на руки, а не то бы она упала на пол.
Никто из тех, кто находился в прихожей, даже не шевельнулся.
К счастью, главный врач Краснознаменска не успел уйти. Сидя тут же на табуретке, Роман Моисеевич зубами пытался развязать узел на шнурке своего ботинка. Увидев, что Зинаиде Николаевне плохо, он потребовал, чтобы Троицкий не мешкая отнёс её в гостиную и усадил в кресло, а сам, прыгая на одной ноге, последовал за ними.
– Раствор аммиака в этом доме есть?..
Когда Зиночка понюхала ватку, смоченную нашатырным спиртом, лицо её сморщилось, она отдёрнула голову и открыла глаза.
Троицкий присел на корточки рядом с ней и, нежно поглаживая безвольную руку, всё повторял:
– Я с тобой… Я с тобой… Теперь всё будет хорошо… Вот увидишь…
Фертман накапал в рюмку двадцать пять капель валерьянки.
– А ну, голубушка, выпьем-ка это зелье. Залпом.
После чего обратился к Павлу Петровичу.
– Ну те-с… А вы, молодой человек… Что у вас с головой?..
– Да так… Пустяки – царапина, – отмахнулся тот.
– Позвольте взглянуть, – даже не спросил, а скорее распорядился Фертман и, не обращая внимания на протесты раненого, размотал повязку.
– Ого!.. Ничего себе – "царапина"!..
В пылу борьбы с Тараской Павел Петрович не заметил, что бандит всё-таки задел его и рассёк кожу на виске.
– Чем это вас?.. – спросил Фертман, промакнув свежую рану чистейшим носовым платком.
– Кочергой… – смутившись, ответил пострадавший.
– Чем-чем?!..
– Кочергой…
– С какой это стати?.. – изумился врач. – Почему именно кочергой?!..
Делать нечего… Пришлось Троицкому рассказать обо всех приключениях, что случились с ним в доме Верещагина-Суздальского сегодняшним вечером.
– Как ты сказал?.. Тараска?.. – прервала его рассказ мать.
Павел утвердительно кивнул головой.
– Тарас Васильевич Шевчук… А почему вы спрашиваете?
– Ты хоть знаешь, что твоего отца живым в землю закопали? – вопросом на вопрос ответила Валентина Ивановна.
– Знаю…
– А знаешь ли, что этот самый Тараска его в разрытую могилу кинул?
Этого Троицкий не знал. Со дна души у него поднялась муторная волна и накрыла собой ту великую радость, что довелось ему только что испытать. Вот оно!.. Именно из-за этого он так страшился встречи с родными. Боже мой!.. Видно, до конца дней своих суждено ему таскать за собой мучительное чувство вины перед матерью, перед памятью погибшего батюшки. И, как ни оттягивай того, что должно случиться, ничего уже не поможет: наступит момент, и все непотребства, совершённые тобой, навалятся скопом и… Хочешь – не хочешь, а придётся ответить за каждый свой шаг!.. Вот он – этот момент. Наступил!..
– Слетелось вороньё!.. – тихо-тихо, будто про себя, произнесла старуха.
Но Павла слишком донимали собственные мысли, и он её не услышал.
– Надеюсь, голубушка, вы больше не станете пугать нас? – попытался пошутить Фертман.
Однако ответа не получл и, коротко хмыкнув и пожелав всем спокойной ночи, заковылял к двери в одном ботинке.
После его ухода долгая, гнетущая тишина повисла в гостинной. Никто не решался заговорить первым, да и о чём говорить?.. Вот все и молчали, стараясь не глядеть друг на друга. Павел украдкой взглянул на мать. Та восседала в своём инвалидном кресле гордая, прямая и, прищурив веки, устремила суровый неподвижный взгляд прямо перед собой. Ни дать, ни взять – царица, да и только. Пётр, напротив, смотрел на брата широко распахнутыми от изумления глазами, будто тот, и в самом деле, восстал из мёртвых. Зиночка лежала не шевелясь, и со стороны могло показаться, спит.
– Спасибо, мама, – с трудом выдавил из себя Павел.
– Это за что же? – удивилась мать.
– Что Зиночку мою одну в беде не оставили… К себе в дом взяли…
Валентина Ивановна презрительно фыркнула:
– Да что мы?.. Нехристи какие?..
Спросила и, не дожидаясь ответа, отвернулась.
И снова молчание… Снова тугая, звенящая тишина.
Павел сейчас дорого бы дал за то, чтобы мать ругала его, обвиняла, стыдила… Но она… Словно воды в рот набрала.
– Как добрался? – спросил, чтобы хоть как-то избавиться от чудовищной неловкости Алексей Иванович.
Очень часто в подобных ситуациях мы задаём безсмысленные, пустые вопросы, отвечать на которые совершенно не обязательно.: "Как дела?.. Что жена, дети?.. Как самочувствие?.." – и тому подобные. Этот тоже был из таких.
– Дядя Лёша?.. Ты?.. – спросил, боясь ошибиться, Павел.
– Я.
– Наконец-то мы с тобой свиделись!..
– Да, в Москве как-то не довелось…
И всё…
И опять долгое молчание…
Это мучительно!..
Никто не выказывал особой радости по поводу того, что пропавший на долгие девятнадцать лет человек вернулся домой. И человек этот тоже… Не плясал, не прыгал от восторга, а стоял посреди гостиной, опустив голову, и ощущал только стыд и… чудовищную неловкость…
Интересно, как долго это может продолжаться?..
Спас положение телефонный звонок. Звонил майор Петров и, извинившись по меньшей мере раз пять, попросил к телефону Павла Петровича.
– Простите великодушно, товарищ генерал, я понимаю, время позднее, но ещё на одной бумажке ваша подпись нужна. Я, кретин, проглядел, а мне завтра с самого ранья в район ехать. Так что, позвольте, я сейчас к вам на секунду подскочу за вашим автографом. Что поделаешь, канцелярщина совсем заела. Можно?..
