Станислав Хабаров - Формула красоты
Они были местными. Кое-кто из них вырос в тесноте, под гнётом узких домашних условий, другие в среде получше, но тоже в рамках маленького города, и вырвавшись на свободу они почувствовали, что наступило время их раскованности. Они должны были перебеситься и не с бойфрендом, как на западе, с целой сворой окружающих сверстников. Одни словно с цепи срывались и были готовы без устали утолять свою любовную жажду, другие замыкались в себе и берегли себя для будущего.
Увы, это была не Маша. В большой пустоватой комнате на подступах к машиному столу всегда сидело к ней несколько человек. Жаждущих. Со стороны выглядело, словно решив со всеми переспать, она устанавливала очередь. На дальних подступах к её столу сидели крайние, а близкие пили с ней чай с конфетами и вели разговор. Об остальном приходилось только догадываться. Казалось с виду нескончаемой светской беседой. Чай с конфетами и приглушенный разговор, блеск глаз. Но со временем она поняла неуместность подобной демонстрации, и была сама доброжелательность, предлагала посчитать (чтобы не забыть, что им вдалбливали), и я ей поручал нудные расчёты.
Хорошо бы жить дважды. Сначала начерно, и снова в той же жизни, не повторяя былых ошибок – набело. Сколько ловушек я бы обошёл. Ура, я начинаю новую жизнь. Заново. В жизни полезны отстранения. Они по сути своей – взгляд в зеркало, и время лечит. Отступало, что мучило и волновало, становилось отсохшей кожурой. Так сходит шкурка с линяющей стрекозы, а, может, со змеи. Она на время остаётся доступной. Моя блестящая международная деятельность разом закончилась, и я, ещё не взлетев, оглядывался по сторонам.
Многие стремились к ней, но я временами был в растерянности. Впечатления, блага, возможности – разом накрылись с головой. Моих сомнений многие бы не поняли, истолковали бы по-своему, решили – не выдержал и должен отстать. Им трудно было понять, что вслед удивлению и впечатлениям возникла неловкость, словно тебя поощрили огромной премией, обобрав других, и ты перед выбором, то ли не брать этой премии, то ли взяв разделить её.
Я всё старался сделать сам, и этим оправдать ситуацию. Но были и скрытые издержки. Взгрузив на себя непосильный труд, я стал незаметно презирать тех, кто подключился к проекту незаслуженно. Такое случалось в силу разных причин – знакомств, иных заслуг, родственных. Со временем, оглядываясь, я пожалел, что не предложил тогда объявившиеся блага в общий котёл, а стал биться, как рыба об лёд, оправдываясь. Я тянул в одиночку тяжёлый воз и дал старт гордыне, заносчивости, заразной страсти судить всех, кто незаслуженно подходил к сладкому пирогу зарубежных возможностей.
Теперь, при избытке времени я мог рассуждать о чём угодно и о понятии красоты. Я вспоминал рынок в Тулузе и кофейный магазин напротив, где в грубых мешках лежали удивительно крупные кофейные зёрна и стоял крепкий кофейный аромат. У входа в этот магазин поразила меня необычностью красивая машина, отличавшаяся ото всех, а разглядевши её, я узнал в ней отечественную «Самару». «Нет, пророка в своём отечестве», – повторяли мы, и удалившись начинали ценить своё.
Впочем, ладно… Маша вела себя естественно, замыкая налаженный к ней конвейер. С кем-то надкусывала конфету, другой тем временем в углу читал, третий был на подходе. Казалось, силы её – немеряны, и может объясняло всё отчётливо проступающее на её запястье так называемое тройное «ведьмино кольцо».
Нет, красота не исключительность. Вовсе нет. Она – норма, обыденность, простота. «Простота хуже воровства», скажете вы и будете неправы, как и я в мыслях о политике «дал-взял». Красота, когда всё пропорционально и в меру вещей, и когда ты не выдрючиваешься, а поступаешь, как все. В противном случае ты – экстремист и поступаешь как террорист, а потому должен быть безжалостно истреблён, как ядовитый паук, забравшийся в жилище. Женщины инстинктивно постигли основы красоты и научились имитировать её с помощью косметики, мужчины наивно продолжают поиски, а Франция заведует красотой.
Недели, отведенные для создания образа автономной платформы, подходили к концу, и ничего не менялось кругом. Шелестели бумажками экономистки, действовал их консалтинг. Так бабушки у подъездов жилых домов образуют свой собственный аналитический орган, от внимания которого не ускользает ничто и всему даётся оценка. Рядовые исполнители множили листы деловой переписки, ходили на сеансы связи в ЦУП и по цехам, а я бился над платформой, считал-писал в попытке неявного противления, утешая себя словами Булгакова: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и всё дадут». Но Булгакову ведь не дали, и у него всё вышло наоборот.
Создавая автономную платформу, я чувствовал себя творцом. О, как важно это ощущение! И приходила уверенность, что всё устроится. Нужен простой приём, создающий новое видение, как близорукие обретают мир в подаренных очках. В моей куцей биографии был такой случай, когда в подвале проблемной лаборатории, в соседстве с бронеямой я рассуждал об устойчивости струи. Я начал снимать водную струю в темноте со вспышкой и увидел особенное. Невооруженный глаз видел при вспышке необыкновенную картину. Летящая струя смотрелась не обычным сверкающим каскадом, а отдельным кадром, проявляя особенности формы. Их можно было понять и математически описать. Она смотрелась совсем не так, как обычно, когда картинки наслаивались, и было красиво и не понятно. Сверкала, искрилась струя, распадаясь на капли. «Явление откровения» принесло мне тогда практическую пользу. Так же, как когда-то распахнулся старинный комод, и старое кожаное, а ныне вновь модное пальто, было вынуто из нафталина.
– Ты можешь составить макеты рекламных буклетов по всем изделиям? – спросил меня появившийся шеф, как будто между нами ничего до этого не было и было полное понимание и взаимодействие, и мы расстались на работе вчера.
– Конечно, я всё могу.
Иногда чувствуешь позволительность любого словоблудия, и оно лучше, чем ответы в лоб.
– На это месяц тебе.
– Мне достаточно десяти дней.
«Десять дней потрясли мир». Это у меня. Но и у шефа мелкое выдрючивание.
– Я специально вызвал две машины, понимая, что мы задержимся.
В этот раз я был доставлен к дому, в Москву, индивидуально, а не попутной машиной, и шофёр был молчалив, сдержан, как их учили себя вести с большим начальством.
Закрутился я, завертелся, в предложенное душу вложил. Нашелся выход моей застоявшейся невостребованности, с желанием совпало, и играла во мне торжествующая музыка. Довольно заниматься техникой, взовьемся над ней, что близко всем и невозможно без самовыражения красоты. В эти дни чувствовал я себя кистепёрой рыбой, опершейся на плавники и свершающей первый шаг по суше.
Работа с эскизами была своевременно закончена и создана вспомогательная бригада из трёх человек, в которую я преднамеренно Марию включил, как оказалось, своего персонального Иуду Искариота. Но как и в библейской истории показавшуюся преданным учеником.
Мир наш – еврейское изобретение, и для испытаний нас впускают в него. Мы ныряем в него и мучаемся воображением. Я представлял тогда себе мир колодцем для ужения, где я выуживал золотую рыбку себе и всем. Но человечеству было начхать на мои попытки и на меня. Предоставленный самому себе, я мнил себя создателем понятия красоты.
Но человек – лишь то, что угодило в него. Мы переигрываем роли кино, и наша жизнь – всего лишь верификация кем-то выдуманного. Рядом действовали лиса Алиса и кот Базилио, а я был Буратино, попавшим в Страну Дураков. И, конечно, рядом была и своя Церцея, превращающая мужчин в свиней. Я лишился тогда чувства опасности, что хуже, чем потерять иммунитет.
Мир, казалось, распался на кубики и предлагалось кубики сложить, и я не мог осознать вовремя, что это последний деловой мир, складываемый мной, а к остальным придётся мне только подлаживаться.
Мир выходил монистичным и состоял из меня и Марии. Она занималась до этого экспериментами в космосе. Они перед этим повздорили, и я наивно считал, что мне повезло. Я совершенно был искренним, считая её удачей моей и украшением дела всего. Ей оставалось только красоваться и составлять фон, потому что себя я считал исключительно творческой личностью, а остальных лишь способными выполнять мои поручения. Потому что, как повторяли мы студентами, «такова жизнь или жизнь диктует нам свои суровые законы».
А Тая, Тайка, мадам Таисия. Когда я так её французам назвал, они заметили, что так во Франции называют содержательниц публичных домов. Как это было верно. Её способности превращали нашу героическую деятельность в публичный дом. Правда, во Франции относились к этому спокойно. Публичный дом – тоже нужное и требует внимания. А я был, как в юрином анекдоте.
Как-то мы с Юрой зашли в начинающийся лес, поставили на пенёк бутылки и стали резать маринованные огурцы и колбасу. И Юра сказал: «Послушай. Не по сезону и в этом суть».
