Вера Кудрявцева - Летний дождь
Вера Кудрявцева - Летний дождь краткое содержание
Вера Кудрявцева
Летний дождь
Неоднозначное ощущение, волнующая гамма создается особым видением материала — автор смотрит на своих героев словно бы сквозь призму народной песенной традиции. От этого фольклорного начала идет и светлая печаль, и доверчивая, открытая радость, и обрывающаяся как бы на полуслове сердечная речь…
Недосказанность, идущая от природной застенчивости, от смущения и нежелания кого-то обременять своей болью и душевной смутой, придает произведениям Веры Кудрявцевой интонацию сокровенности, правду исповедального слова.
Незатейливо повествование, но сложны судьбы, сложна жизнь, и нелегко оставаться самим собой в беспокойном водовороте будней. Тем дороже теплота взаимопонимания, тем бесценнее высокие минуты откровения, искренности.
Живица
После тревог…
После тревог спит городок.
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок…
Юлька пела, стоя на высоком школьном крыльце, как на сцене. Худенькие ее руки раскинулись, словно для полета. Казалось, она не удержится и вот-вот сорвется с этих подмостков — высокого школьного крыльца — и закружится в тишине неба, не переставая и оттуда напевать для своих подружек. Юлька танцевать не умела, и поэтому ей приходилось петь, а девчонки парами сосредоточенно топтались по кругу.
Отодвинулась к самому забору и без того просторной ограды прошлогодняя поленница. Потеснились вынесенные во двор для ремонта пестрые от заплат парты.
Танцевали девчонки. Одни легко, едва касаясь босыми ногами травы, — уже научились. Другие старательно, вытаращив глаза от напряжения. На жердочках, прогретых солнцем, расселись девчонки помоложе, завидовали. Которые посмелее, топтались на примятой траве ограды, мешали старшеклассницам. И только мальчишки не удостаивали вниманием это никчемушное, на их взгляд, занятие, щелкали в стороне бичами, прыгали с поленницы и то и дело поглядывали в сторону деревни.
Ночь коротка…—
пела Юлька, пытаясь кружиться на своем пятачке, стукнулась об огромный замок на школьных дверях, вскрикнула от боли. И сразу споткнулся весь круг танцующих. Но, потирая ушибленное плечо, Юлька неутомимо продолжала петь, дирижируя свободной рукой:
…И лежит у меня на погоне
Незнакомая ваша рука…
Заработало было, закружилось живое колесо, да мальчишеский голос выкрикнул: «Идет!»
Круг распался.
Юлька сорвалась наконец с крыльца, шлепнула босыми пятками в траву, первой оказалась за калиткой. Девчонки, разобрав свои прутики-вички, высыпали на поляну. Не поляну — огромное поле, отделяющее окраину от пришкольного леса. От деревни не торопясь, степенно шел паренек с длиннорукой деревянной лаптой. Его-то и ждали без дела скучающие мальчишки, закричали нетерпеливо:
— Минька, ты чо телишься? Скорея!
Игра начиналась с деления всех на две команды. Пара за парой подходили к «маткам»:
— Бочка с салом или казак с кинжалом?
Скоро замелькала отполированным деревом длиннорукая лапта, застонал под ее меткими ударами мяч и, описывая пологую дугу над закипающей страстями поляной, исчезал в сине-зеленом просторе.
Сверкали пятки, сверкали зубы, развевались на ветру вихры — игра набирала темп.
— Мазила!
— Бей!
— Шпарь!
— Перехватывай!
— Держи!
— Соли!
Никто не заметил, когда прихромал на поляну солдат Илья. Азартно следил он за мячом, нетерпеливо сжимал отполированный костыль, будто ручку лапты. Не выдержал, скрипнул костылем:
— Дай рразок!
Перекинул костыль в другую руку, пальцы вросли в дерево лапты. А-а-ахнул мяч! Проводил его взглядом солдат, смахнул пот со лба.
— Хошь еще? — восхищенно смотрел на него подавала.
— Играй, — отмахнулся солдат, скрипнул в сторону.
А вечер уже дошагал до поляны длинными тенями. Далеко-далеко на пригорке зашевелились пестрые пятна коровьего стада. И потянулись на поляну из всех переулков деревни старухи с вичками, старики.
А лапта гомонила. Глухо вздыхал мяч, метались по поляне упаренные беготней ребятишки.
Показались из-за леса подводы — возвращались с покоса колхозники. Как услыхали вздохи мяча мужики в выгоревших гимнастерках, повскакивали с телег.
— Степан!
— Ефим! — заголосили им вслед женщины. — Вечер ить! Со скотиной надо управляться!
Отмахнулись в ответ мужики, жадно вливались в игру. Усталости как не бывало. Новой жизнью зажила поляна. Мяч туго врезался в небо, выписывая на нем такие траектории, что можно было всей командой дважды добежать до заветного колышка и назад вернуться.
Постоял-постоял заколебавшийся было самый пожилой из всех бывший солдат дядя Ларивон:
— Эх! У Авдотьи моей капустка хороша! — Не выдержал, сбросил с ног пропыленные сапоги, размотал портянки.
— Гля! Гля! — захохотала, забыв, что рот-то без зубов, старуха. — Разобрало Ларивона! Туда же! Тьфу!
А Ларивон катился по полю на кривых ногах, обтянутых галифе. Вот наступил на тесемку, упал, ругнулся беззлобно — у Авдотьи моей капустка хороша! — дальше покатился, не выпуская из виду мяча.
Уже сняли гимнастерки мужики, уже давно вытеснили мальчишек с основных постов игры. Уже вползало в деревню стадо.
Но все яростнее разгоралась лапта. Словно впервые, только сейчас, добравшись до игры, поняли солдаты, что дома они наконец, дома, на той самой поляне, которую не раз вспоминали вдали от родной деревни, и вспоминали-то не иначе как оглашенную лаптой.
Вертелся нетерпеливо молодой солдат Илья вокруг своего костыля, болел за каждый промах, восхищался настоящему удару по мячу.
— Эх, лупят! — выкрикивал тонко старик. — Инда руки, якорь его, зудят! — И то и дело почесывал двумя пальцами бородку.
— Да, настоящая опеть лапта пошла, слава тебе господи! С мужиками, — откликнулся другой. Но ничто не дрогнуло в закаменевшем его лице. Скорбно было это лицо: то ли молодость вспомнил старик, то ли сыновей, не вернувшихся к лапте. Да и не он один тщетно искал своих сыновей, братьев и мужей среди недавних фронтовиков, по-хозяйски, с умом да с хитринкой гоняющих сейчас мяч по поляне. Вот и старуха притихла, слезинку смахнула — мало уж их осталось, все выплакала. И вдова молодая, что спешила к стаду, словно запнулась вдруг, наткнувшись взглядом на крепкую солдатскую спину. Опустила поскорее глаза, чтобы не выдать, о чем в этот миг затосковало сердце. Растревожила всех лапта, за живое взяла. И про стадо, беспризорно расползающееся по переулкам и дворам, позабыли люди. Жила на просторной поляне исконная русская игра лапта.
А в противоположном конце поляны, за редкими березками, что отстали от длинноногого табуна деревьев, показался молодой офицер с вещмешком за плечами. Люди были заняты одним делом — лаптой, и Павел подходил никем не замеченный, радуясь, что почти вся деревня в сборе, и волнуясь от этого еще больше.
Подойдя к границе игры, он жадно окинул взглядом плотное кольцо людей, окаймляющее живое поле. Матери не было. Навстречу Павлу под мощный вал криков катился, болтая тесемками галифе, дядя Ларивон, пытаясь догнать летящий впереди мяч. Не успев сообразить, как вести себя, Павел ловко поддел мяч носком сапога.
— Ты чо! У Авдотьи моей капустка хороша! — заругался дядя Ларивон. — Это ить тебе не валетбол!
— Не футбол, хотел ты сказать, дядя Ларивон? — засмеялся Павел.
Опешил старый солдат.
— Панка! — не верил своим глазам. — Панка! Живой! — Он тискал поджарого Павла своими мохнатыми лапищами и приговаривал свое любимое: «Эх, у Авдотьи моей капустка хороша!»
Лапта смешалась. Все — и игроки, и болельщики — сгрудились вокруг Павла.
— Дядя Степан! Дядя Ефим! — крепко сжимал он шершавые руки. — Илюха!
— Да вот, видишь? — показал Илья на костыль. А к Павлу рвались женщины:
— Да где ты оставил годочков-то своих?
— А Васеня-то, Васеня! За Васеней бегите!
Только Юлька осталась по-за кругом. Вспомнилось ей, как провожали новобранцев на фронт. Как сейчас видит: идет она, двенадцатилетняя девчонка, по заснеженной улице. Покачиваются на коромысле ведерки, полные синего холода. А у сельсовета играют в снежки новобранцы. Стриженые и оттого круглые, как кочаны капусты, головы обнажены, глаза озорно сверкают, зубы блестят. И беспричинный, беспечный хохот висит в воздухе. Будто не на войну едут парни, а в соседнюю деревню на свадьбу. Засмотрелась Юлька тогда, вздрогнула, когда Павел окликнул ее:
— Эй! Ульянка! Напои-ка на дорожку!
— Это я по метрике — Ульяна, а зовут — Юлькой, — строго сказала она.
