Виктория Токарева - Мои мужчины (сборник)
Татьяне раз в году полагался отпуск, и она уезжала домой. Так было всегда. Я ждала ее через месяц, но явилась она через неделю. Стояла в прихожей с красным носом.
Я выкатила удивленные глаза. Она включила актрису: всплеснула руками и фальшиво запричитала:
– А я сижу, думаю, как там моя дорогая Виктория, как она без меня…
Мне все стало примерно ясно. В течение недели Татьяна со всеми повидалась, удовлетворила ностальгию по родным местам, а дальше – какой смысл сидеть без денег? У меня она получает тысячу рублей в день плюс питание. А дома – та же самая колготня: сварить, убрать, – только бесплатно.
Второй вариант: Вова за неделю выкачал из нее все деньги, нужны новые. А где взять? Только здесь. Вот она и явилась. А Виктория – абсолютно ни при чем. Если бы можно было получать деньги и не видеть Викторию, – было бы много лучше.
Оба варианта можно объединить. Все упирается в деньги, вернее, в их отсутствие.
Татьяна здесь же в прихожей стала беспрерывно чихать и надрывно кашлять. Она чихнула раз сорок.
– Ты что, больная? – поняла я.
– От Вовы заразилась. У него этот страшный вирус. Я думала, пронесет, но он передается воздушно-капельным путем.
Можно было бы спросить: почему ты не переболела у себя, а привезла мне вирус с доставкой на дом? Но какой смысл спрашивать, если она уже стоит в прихожей. Татьяна просчитала: здесь она будет болеть за тысячу рублей в день, а дома – бесплатно. Значит, она бездыханно ляжет, а я ей за это плати и лечи. Но это не все. И я тоже заболею, и заражу всю свою семью.
Так и случилось. Вирус оказался какой-то особо ядовитый. Температура стояла под сорок, давление под двести. Ночью прилетала ворона и стучала в стекло. У меня на подоконнике стоял разросшийся фикус, и ворона думала, что это дерево, и хотела на него присесть. Я слушала в горячечном бреду стук о стекло, и мне казалось: это стучит мое сердце.
Жрать было нечего. Татьяна валялась на первом этаже с воспалением легких, грипп дал осложнение. Я валялась на втором этаже и не могла помочь ни ей, ни себе.
Утром, обливаясь потом, я позвонила ее родственникам, чтобы приехали и забрали Татьяну. Ей нужна была Москва и медицина. Родственники хмуро сказали, что не поедут. Я попыталась настаивать, но они прервали меня в грубой форме, с вкраплением мата. Я поняла, что никто ее не заберет. Моя дочь в это время отдыхала за границей. Не дергать же ее из Франции. Всё. Надо помирать. Выжить – не получается.
В этот период я осознала, что дружба и близость с Татьяной – не что иное, как мой запоздалый романтизм. Я ей – никто. Она просто качает меня, как нефтяную скважину, и за деньги, при этом небольшие, готова меня уморить в буквальном смысле.
Хорошо, что она привезла грипп, а не чуму. Но и чума ее бы не остановила.
Отношения треснули. Но устояли.
Осенью умер сын Вова. Остановилось сердце.
Я воздержусь от комментариев. Но какое сердце выдержит такую алкогольную нагрузку, перекачивать литр спирта каждый день?
Татьяна уехала на похороны и вернулась в глубочайшей депрессии. Она потеряла сына, которого обожала несмотря ни на что. Она не видела его пороков, вернее, они ей не мешали. Вова казался ей идеалом человека: добрый, умный, красивый. А то, что он воровал, – так этого не было. Ничего он не воровал. Это все другие вокруг ему завидовали и на него наговаривали.
Татьяна сидела на диване неподвижно, устремив глаза в стену, а точнее – внутрь себя.
Мой ребенок бегал голодный, ел хлеб и воду. Как в тюрьме.
Я в это время жила в Москве, на дачу заезжала время от времени, завозила продукты.
Внучка находилась вдвоем с Татьяной. Я Татьяне доверяла и не очень хорошо себе представляла, что там творится.
А творился траур. Татьяна погрузилась на самое дно своей трагедии.
Однажды она проговорила из глубины, как из колодца:
– У нас в деревне доллары больше не ценятся. У нас ценятся евро.
Оказалось, Татьяна может думать еще о чем-то, кроме своего горя.
– Не проблема, – сказала я. – Возьмешь доллары и обменяешь их в банке на евро.
Татьяна посуровела. Она рассчитывала на повышение зарплаты, поскольку евро дороже доллара почти в два раза. А получилась та же сумма, только в разных фантиках.
У меня в этот период был свой собственный стресс. Не стану вдаваться в подробности, но мне буквально не хотелось жить.
Когда я приезжала на дачу, то меня встречал стресс Татьяны. Это было слишком. Боливар двоих не вынесет.
Однажды я сказала:
– Таня, я тебе глубоко сочувствую, но прошу: соберись и возьми себя в руки. Ты на работе и должна выполнять свои обязанности, иначе мне придется тебя заменить.
И что же? Татьяна преобразилась в ту же минуту. Поднялась, начала прибираться в доме, а так как уборка – ее сильная сторона, в доме тут же посветлело. Я посильно ей помогала.
Включили музыку. Жизнь возвращалась.
Прошел еще год. Отсутствие Вовы сказалось благотворно. Татьяна отремонтировала свой дом, укрепила фундамент, купила новую мебель. Можно было возвращаться домой в свою привычную жизнь.
У меня она ничего не украла, кроме индийского покрывала. Но мне не жаль. Можно считать это подарком.
В принципе, Татьяна была честная, все-таки верующая. Не шельма ни в коем случае.
Я вспоминаю о ней с добрым чувством. Она растила мою внучку, мое счастье. Она освободила мое время для профессии, мое второе счастье.
Получается слишком много счастий. Нет, не много. В самый раз. Даже немножко не хватает…
3Однажды по телевизору была передача о домашних работницах. Самые качественные – филиппинки. Они владеют восточной кухней и восточным массажем. Сплошные удовольствия. Но, покидая дом своих хозяев, обчищают его, как банда профессиональных воров. Оставляют только то, что невозможно поднять, например шкаф, кровать, диван. Все остальное: деньги, драгоценности, меха и бриллианты – перекочевывает в багаж филиппинок и с концами. Такая национальная особенность.
В сравнении с филиппинками наши хохлушки и молдаванки – просто дети из пионерского отряда.
Все познается в сравнении.
Следующую домработницу звали Ляна (производное от имени Елена).
Она приехала из молдавского захолустья. У нее дома было свое хозяйство: куры, гуси, свиньи и конь по имени Красавчик. Плюс к тому – муж-алкоголик, который раньше не пил, а потом вдруг запил, весьма некстати. Мужа звали Самсон. Толку от него не было никакого, поэтому Ляна оставила его на хозяйстве, а сама уехала на заработки в Москву. Впереди у Ляны пенсия, а на пенсию прожить нельзя. Она решила купить в Кишиневе квартиру, сдать ее за пятьсот евро в месяц, и тогда ее старость обеспечена. Пенсия плюс пятьсот евро – живи в свое удовольствие. Можно даже раз в год съездить на море.
Я заметила общее у всех домработниц: жилье и нежелательный алкоголизм в семье. Жилье – понятно. Люди гнездятся, как птицы. Гнездо – это главное. И алкоголизм – понятно. Бич XX века. Даже американский президент Ричард Никсон страдал алкогольной зависимостью. Обслуживающий персонал Белого дома называл его «наша пьянь». Что уж говорить о бедном Вове и Самсоне…
Самсон согласился на отсутствие жены, хотя на него свалилась большая нагрузка. Живность надо было каждый день кормить, поить и убирать за ними, чистить птичник и свинарник, иначе они потонут в своих отходах.
Ляна оказалась в моем доме. Первое впечатление было неплохое, но не более того. Высокая, прямоугольная, грубо сколоченная, как одностворчатый шкаф. Лицо тоже грубое, но глаза умные. Симпатичная, в общем. На лбу бородавка, величиной с фасоль.
Готовила она неправдоподобно прекрасно. Я никогда так не ела. У нее был кулинарный талант, или, как говорят, «вкусные руки». Она красиво располагала еду на тарелке, буквально ресторан «Максим» в Париже.
Я ела и закрывала глаза от наслаждения. Как бы сказала моя бабка: «Чи я, чи не я?» В переводе: я ли это?
Довольно скоро я поняла причину высокого вкуса. Ляна везде добавляла полпачки сливочного масла: в пюре, в каши.
В котлеты она рубила сало, поэтому котлеты были сочные и душистые. Надкусишь такую котлету, сок брызнет во все стороны. Курицу она обертывала копченой грудинкой. Как правило, курица – еда скучная, а у Ляны эта курица пахла копченостями, нежный шпик таял во рту, – счастье.
Были у нее фирменные блюда: она смешивала три сорта мяса плюс куриная печень, плюс та же самая копченая грудинка – и запекала в форме рулета. А потом – на хлеб, вместо колбасы. Что тут скажешь…
Был у нее знаменитый борщ со старым салом. Старое сало вообще-то пахнет грязными носками, но у Ляны в борще этот запах приобретал совершенно иное звучание. Еда – сугубо мужская, после тяжелой работы. Самсон ел этот борщ утром, днем и вечером, а иногда и между приемами пищи.
