Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
И уже собрался было залпом осушить гранёный стакан, но вовремя спохватился, вспомнил, что находится в приличном обществе и сдержал себя.
– Молодец, Василий! – отец Серафим одобрительно улыбнулся. – Не ведал, что ты у нас так хорошо воспитан.
– Да ладно, чего там?.. – Щипач был явно польщён. – Я, конечно, детдомовский, а там нас нюансам разным с реверансами не обучали, но что касается, когда надо уважение оказать… порядок мы не хуже других знаем, – и, окончательно засмущавшись, густо покраснел.
За столом вор в законе показывал настоящий шик: оттопырив мизинец с длинным, отрощенным по блатной моде ногтем, он интеллигентно, маленькими глотками отхлёбывал любимый напиток, специально купленный по его просьбе, одобрительно чмокал и, блаженно закатывая глаза, кивал головой: мол, только виноград урожая 1950 года мог придать портвейну "Анапа" такой замечательный ароматный букет. При этом Василий умудрялся ни на секунду не расставаться с зажжённой папироской в углу рта, которая каким-то чудесным, одному ему ведомым образом, намертво приклеилась к его нижней губе.
– Ну и накурил ты, Василий, – отец Серафим недовольно поморщился и взмахнул рукой, отгоняя от лица папиросный дым. – Дышать нечем.
– Прощения просим, – Щипач мгновенно выхватил изо рта папироску, коротко плюнул на её дымящийся кончик и аккуратно уложил погасший окурок обратно в пачку. – Я и на крыльце посмолить могу, – и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.
– А ты, что не выпиваешь? – прищурившись, батюшка коротко взглянул на Павла.
– Не знаю, – смутился тот. – Отвык, видно… Вкуса не чувствую. Да, и скучно отчего-то…
– Ишь ты!.. А прежде интересно было?
– Прежде, отче, я., жизнь проматывал, не задумываясь и не жалея… Одним мгновением жил… взахлёб. Ни назад не оглядывался, ни вперёд не загадывал… Не думал тогда, что время для меня иной смысл обретёт… Да что вспоминать?!.. Было, прошло и… Кончено!.. Назад не воротишь!.. Думаю, оно и к лучшему.
Отец Серафим взял со стола почти полную бутылку, разлил коньяк по стаканам.
– Верно, душа моя, к лучшему… Ежели и далее на Господа во всём полагаться будешь… Вот кажется порой: так плохо – хуже уже некуда!.. А ты не торопись, потерпи маленько, успокой душу, утиши страсти свои и выйдет на поверку – всё к лучшему… Сам замечал, небось?.. Разве не ты мне говорил, что в своём заточении такую радость испытал, о какой на воле и мечтать не смел?.. И впредь так же: вперёд не загадывай, Господь Сам твоей жизнью управит, Сам обо всём распорядится. Ты только не мешай Ему и не противься – всё одно, толку не будет.
Сколько раз за время их знакомства батюшка не уставал повторять Павлу эти слова, но сегодня в его интонации слышалась неподдельная тревога. Почему?..
Отец Серафим угадал, о чём думает Павел.
– Ты, небось, решил, совсем спятил старик: двадцать пять раз и всё об одном и том же?.. Нет, Павлушка, не спятил. Очень боюсь за тебя, как бы ты дров сгоряча не наломал. Кто знает, какой ты жену свою после такой долгой разлуки застанешь?.. Девятнадцать лет – срок немалый, всякое могло случиться. Вы ведь не венчаны? – спросил и тут же пожалел, что такой вопрос задал: вдруг Павел обидится.
– Куда там, отче?! Я ведь членом партии был! Сам знаешь, что бы со мной сделали, если бы я на такой шаг решился. Да мне и в голову не приходило!
– Вот, вот… И я о том же! – обрадовался отец Серафим. – Значит, вы супруги только перед людьми… Не перед Богом. Я тебя не осуждаю!.. Боже упаси!.. Вся страна наша в те поры по советским порядкам жила, а порядки эти на государственном уровне блуд узаконили. Чтобы легче грешить было. В прежние времена людям, венчанным в церкви, оставить жену или мужа непросто было: разрешение архирея требовалось. А сейчас новый штамп в паспорт поставили, и вся недолга. Страх совершить грех пропал, а с ним и чувство долга куда-то улетучилось. У нас в Дальних Ключах хороший парень был – Дедов Степан. Летом сорок третьего повестка пришла: настал его черёд идти родину защищать, а у него любовь!.. Ксюша… Первая красавица на селе… Ну, так вот перед тем, как ему на фронт отправляться, обвенчал я их, и пошёл Степан воевать со спокойной душой. В сорок пятом с войны вернулся, а у него по дому годовалый пацанчик ползает. Макаром кличут. В сентябре после того, как отбыл Степан в действующую армию приезжал к нам в село из района какой-то уполномоченный. Определили его на постой в дом к Ксюше Дедовой. И вроде мужчина уже солидный, где-то под сорок было ему, и не красавец вовсе, но… Кто знает, чем он там Ксюшу улестил, только обрюхатил уполномоченный несчастную бабу и исчез в неизвестном направлении. Так вот вернулся домой Степан, увидал, какой подарок его ожидает, ни слова жене своей не сказал, а пошёл в сарай… За два года на фронте ни одной царапины, шесть медалей, орден «Славы» третьей степени, а вот поди ж ты! Не смог женину измену вынести – руки на себя наложил!..
Павел усмехнулся.
– Я с жизнью расставаться в любом случае не намерен. Так что напрасно боишься, отче. Я ведь жену хочу разыскать не потому только, что надеюсь нашу старую семейную жизнь заново начать. Знаю – невозможно… Виноват я перед ней, вот что!.. Страшно виноват!.. Ведь из-за меня ей, бедной, через Лубянку пришлось пройти. А мы-то с тобой знаем, что это такое!.. Словом… Ох, трудно мне всё тебе разъяснить, но такая тоска одолела!.. Поверь, мне бы только на одну крохотную секундочку увидеть её… Сына на руках подержать…
– С этим ты опоздал, друже, – засмеялся старик. – Парню восемнадцать лет уже, боюсь, не удержишь.
Но Павел не слушал его.
– Запах волос её услышать!.. Знаешь?.. Они так потрясающе пахли… Солнцем… А зимой – морозом… Нет, не могу объяснить…
Отец Серафим смутился:
– Я не к тому историю про Степана рассказал… Знаю, ты на глупость такую не способен. Но человек ты горячий… В случае чего… Ты только не спеши, Павел… Ты терпи. Чтобы не случилось с тобой, помни: Иисус много больше нашего претерпел. Нам с Него пример брать следует!..
– Договорились, отче, – улыбнулся Павел. – Всё претерплю и не охну. Честное благородное!.. Бог терпел и нам велел… Кажется, так говорится?
Старик кивнул.
– Вот за это я и выпью! – Павел поднял стакан. – Сколько раз ты мне повторял: "Смирение – высшая добродетель!" Поверь, я ученик послушный.
– И я с тобой!.. – отец Серафим выпил, крякнул и, закусывая сырком "Дружба", сказал: – И помни… Всегда помни, что бы с тобой ни стряслось, испытания Господь только избранным своим посылает. И, чем суровее испытания, тем больше Его любовь к тебе, а потому – радуйся!.. "Блажени плачущий, яко тии утешатся".
– "Блажени милостивии, яко тии помиловани будут!"
Отец Серафим обнял Павла, расцеловал.
– Я тут для тебя ещё одно письмишко приготовил. Дяде твоему Алексею Ивановичу. Отправь с воли, сделай милость. Там и про тебя кое-что писано, можешь прочесть. И не бойся, человек он надёжный. Мой человек. Ты ему, как и мне, довериться можешь, – отец Серафим достал из кармана ватника исписанные листки бумаги, протянул Павлу. – Напишешь ему?..
– Напишу.
– Вы с ним непременно должны свидеться. Он, как и ты, немало в этой жизни испытал. Вы друг дружку с полуслова поймёте.
Когда через минуту Василий Щипачёв заглянул в комнату, отец Серафим и Павел Петрович всё так же сидели за столом. Павел Петрович негромко говорил, батюшка изредка вставлял словечко и кивал головой. Со стороны могло показаться, будто он исповедует своего товарища по несчастью.
Василий тяжко вздохнул: уж больно хотелось выпить, и бутылка с "Анапой" – вон она, сиротинушка, одна-одинёшенька посреди стола стоит… Но помешать такому важному разговору он не посмел и, помедлив самую малость, всё-таки пересилил себя и безшумно прикрыл дверь. Деликатности ему было не занимать.
– К Стукову подъезжаем!.. Стоянка две минуты! Стуков о! Две минуты стоим!
Звонкий голос проводницы разбудил старшину-сверхсрочника. Тот резко вскинулся на своём матрасе, широкими ладонями стёр с лица заспанные очумелые глаза, крякнул и, торопливо натягивая сапоги, негромко пустил матерком. Потом, ни к кому не обращаясь, хрипло приказал себе: "Жратвы достать!.." – и громко затопал кирзой по коридору.
Рельсы на стрелках за окном стали множиться и разъезжаться в стороны. Потом потянулись пакгаузы, за ними горы угля и щебня, штабеля просмолённых шпал, медленно проплыл привокзальный туалет с напрочь сорванными с петель дверями и, наконец, показался приземистый кирпичный вокзал, на обшарпанном фронтоне которого красовалась гордая надпись "С…уково"!..
Как много значит одна буква в слове! Павел невесело усмехнулся: убери её, и, вместо "стука", получишь "сук". А бывает, и того хлеще. Так и в прожитой жизни человеческой, к сожалению, ничего нельзя вычеркнуть, или поменять, или невзначай забыть, или сделать вид, не заметить. Бывают, конечно, и в ней пустые, никудышние дни, месяцы, даже годы, и в анкете, конечно, можно и без них обойтись, но наступит время последнего платежа, жизнь предъявит свой счёт без пробелов, без пропусков, и хочешь – не хочешь, а придётся принять его весь целиком… За всё заплатить сполна.
