Алексей Ручий - Наркопьянь
Кстати говоря, Ботаник при всем своем философском укладе жизни, если можно так выразиться, не очень-то любил философию. Биология всегда была ему ближе. И хотя обе науки пытались разрешить основную проблему бытия – возникновение жизни – последняя всегда стояла для него на первом месте. Исключение составлял только Ницше. Ботаник питал к нему особую любовь.
С Ницше у него и вышла раз история. Как-то Ботаник собрался в родной Брянск, не имея ни копейки на дорогу. Поэтому поехал на электричках. Электрички в нашей стране – единственный вид транспорта, за который при желании можно не платить.
Но, добравшись до Москвы, Ботаник вдруг понял, что чувство голода (а не ел он уже дней пять) может стать гораздо большей помехой на пути к дому, нежели безденежье. Желудок сводило судорогой при виде ларьков с шаурмой.
Единственная вещь, которую он взял с собой в дорогу, был увесистый том Ницше, любимого и ненаглядного. Больше у него ничего не было. Предстояло сделать выбор, и Ботаник сделал его с достоинством.
Возможно, именно благодаря столь уважаемой им ницшеанской доктрине, он победил в себе чувство преклонения перед ученым трудом и благополучно сплавил его букинистам, а на вырученные деньги купил еду. Так естественные биологические потребности победили потребности духа, и Ботаник в очередной раз убедился в торжестве биологии над философией. Но Ницше любить не перестал. Все, что нас не убивает, нас делает сильней, – любил он повторять.
Я выудил книжку про грибы и погрузился в чтение, ожидая появления Ботаника. Тот не заставил себя долго ждать. Он явился из душа с мыльницей, полной блевотины. Осторожно ступая по комнате, он прошествовал мимо меня к окну и, отворив одну створку, с размаху швырнул мыльницу в пустоту внешней реальности.
– Чего-то мне там не по себе стало, – тихо молвил он.
– Да, брат, думал я, что мне хреново, – ответил я, – но, глядя на тебя, понял, что мне-то как раз хорошо… Кстати, как насчет того, чтобы опохмелиться?
Ботаник обреченно опустил голову. Это означало, что он согласен на все, лишь бы выйти из того состояния, в котором сейчас пребывал.
Мы выгребли всю мелочь из карманов, обшарили все полки и закоулки в комнате Ботаника и с горем пополам наскребли на две полторалитровые бутылки пива. Что ж на безрыбье и рак – рыба, как говорится.
Мы сидели и пили на горке посреди детской площадки. Ботаник что-то вещал, а я слушал. Потом я что-то вещал, а он слушал. Подходили какие-то знакомые Ботаника, еще какие-то люди, с первыми двумя бутылками было давно покончено, но появились еще какие-то бутылки. Я не пытался понять – откуда, зная, что запой сам по себе – процесс неуправляемый.
Закончилось все это тем, что Ботаник, качнувшись, кубарем покатился с горки, крича при этом на всю детскую площадку:
– Я – дурак! Я говно!
Испуганные дети и их мамаши недоуменно посмотрели на нас. Уже сидя на земле внизу горки, Ботаник, потирая ушибленный бок, смиренно произнес:
– А больше всего на свете я люблю пердеть.
Подобру-поздорову мы свалили оттуда, всерьез опасаясь того, что разгневанные мамаши превратят нас в сгустки концентрированной пустоты.
И вот теперь мы здесь, с утра, разбитые и медленно умирающие. Я посмотрел на Ботаника и, с трудом выговаривая слова, спросил:
– Что, хреново?
Ботаник только замычал в ответ. Безусловно, мы сейчас представляли собой самое жалкое зрелище на земле. Я пошел в туалет.
Вернувшись, я застал Ботаника в том же состоянии. Он лежал и смотрел в одну точку. Его трясло мелкой дрожью. Я решил поднять его на ноги и заставить пойти со мной искать деньги на опохмел. Но когда я попытался подойти к нему, он прошептал мне:
– Т-с-с, тихо… не спугни их!
Я в недоумении воззрился на него. Он продолжал смотреть все в ту же точку пространства. Я спросил:
– Кого?
– Гибридных червей-пришельцев, кого же еще, я за ними наблюдаю…
Это был полный абзац. Парня нужно было вытягивать. Как бы мне не было плохо, нужно было приложить все усилия для того, чтобы вывести его из этого состояния.
Я буквально силой поднял его с кровати. Ботаник сопротивлялся, потом обмяк и тихо произнес:
– Ну все, они исчезли…
Я потащил его под душ, а потом на кухню. Где-то там должны были валяться мои сигареты, если мы, конечно, их все не скурили накануне.
Каково же было наше удивление, когда на кухне мы обнаружили Философа, мирно пьющего чай. Правда, на его лице абстиненция тоже оставила свой отпечаток, но Философ держался молодцом. По крайней мере, так казалось.
Я вспомнил, что он приехал вчера вечером и, посетовав на то, что поругался с девушкой, сообщил о своем решении во что бы то ни стало напиться.
Ах, эти женщины! Ветреные и легкомысленные создания. Вечно из-за них у мужиков проблемы. Да хотя бы с алкашней. Или с наркотиками. В каждой второй истории мужского падения ищи женщину. Да что там говорить – я и сам не раз оказывался жертвой их колдовских чар.
Вообще говорят, что любовь – это дар, а уметь по-настоящему любить – талант; так вот я в этом плане – редчайшее дарование: я стабильно влюбляюсь три раза в месяц. И каждый раз неудачно.
Но сейчас речь шла не обо мне, а о Философе. И он сидел перед нами, помятый, но довольный. И дымил сигаретой. Правда, никакого намека на присутствие чего-нибудь алкогольного в кухне я не обнаружил. Во всяком случае, при первом беглом осмотре.
Философ подтвердил мои опасения: выпить было нечего, денег тоже не было. Зато поделился сигареткой. Мы с Ботаником уселись рядом с ним (а сидел он, как и подобает настоящим философам, на полу) и тоже закурили.
Сквозь мутное грязное стекло в кухню лился солнечный свет, который в нынешнем моем состоянии немного раздражал. Мы курили молча, Ботаник прислонился головой к стене и слегка прикрыл глаза. Философ что-то рисовал пальцем на полу. Внезапно он нарушил молчание:
– Всякое бухло стоит денег. А денег у нас нет. Вывод: бухла у нас нет. Классический пример категорического силлогизма, чтоб его… – Он вздохнул, – а пивка треснуть сейчас не помешало бы…
В ответ на его слова Ботаник простонал. Философ посмотрел на него, слегка нахмурился, потом перевел взгляд на меня:
– Хотя если мы будем страдать по этому поводу, лучше нам точно не станет. Посему предлагаю куда-нибудь пойти искупаться. Глядишь, полегчает. Вода – великая вещь! Не зря отец философии Фалес Милетский так перед ней преклонялся, не зря…
Я поразмыслил над предложением Философа. В общем-то, он был прав, как ни крути. Сидеть здесь и тихо умирать было не лучшим вариантом, а купание, глядишь, и вправду взбодрило бы нас. Не зря Философа так прозвали: в нужный момент он всегда находил логичное и рассудительное решение.
– А пойдем действительно, – сказал я и посмотрел на Ботаника, – чего киснуть-то.
– Ты, кстати, что, на работу забил? – спросил Философ, обращаясь ко мне.
– Как видишь, – ответил ему я, – какой из меня сейчас работник?
Философ окинул меня оценивающим взглядом:
– Ху-у-у… лиганский, – с улыбкой констатировал он.
Мы поднялись с пола и подняли Ботаника. Ботаник посмотрел на нас обреченным взглядом и коротко произнес:
– Купаться – так купаться…
Мы долго шли до железнодорожной платформы, умирая от жары и похмелья. Ботаник несколько раз порывался упасть в кусты спать, но мы с Философом удерживали его. Окружающий мир казался мне Мертвой Зоной Отчуждения.
На платформе было безлюдно, от раскаленного асфальта поднимался пар. Электричек в обозримом пространстве не наблюдалось. Узкое окошко билетной кассы было закрыто.
– Все пиздец, попали в перерыв, – лаконично констатировал Философ, – пошли хоть где-нибудь в тени посидим.
Вдоль железной дороги тянулся парк, и мы спрятались от солнца под сенью его деревьев. Ботаник, обрадовавшись тому, что можно наконец-то поваляться, тут же рухнул на землю, но через минуту встал и побрел в ближайшие кусты:
– По нужде, – бросил он нам в ответ на вопросительные взгляды.
Его не было минут пять, а то и больше, мы даже успели немного заволноваться: не случилось ли чего, но тут он показался из кустов с какой-то бутылкой. На лице его застыла странная улыбка.
– Чего ты там несешь? – вяло спросил я у него.
– Догадайся с трех раз, – ухмыльнулся Ботаник.
– Да херню какую-нибудь, – высказал свое предположение Философ.
– А вот и не угадали… я там, – Ботаник мотнул головой в сторону кустов, – пиво нашел… вы не поверите: иду, значит, ищу где бы присесть, а тут на пеньке бутылка стоит и в ней жидкости наполовину, ну я открыл, понюхал, пахнет, вроде, пивом.
– Да брось ты, – скептически бросил Философ, – помочился кто-нибудь и по приколу поставил на пенек для таких вот дураков как ты…
