Дмитрий Вересов - Смотритель
– Сэр Эндрю! – невольно прошептала Маруся и хмыкнула.
– Да, эту вещь очень любила моя бабушка, она зачитывалась ею в молодости.
– Этого не может быть, – твердо ответила Маруся и остановилась на пороге. – Эту вещь я только что перевела, ее написала какая-то современная англичанка, Паола Стоун, кажется.
– Не спорю, не спорю, бабушка была большая англоманка. Но, я думаю, на русском это уже не так мило. Однако прошу вас, – он указал на диван за карельским столиком, где стояло какое-то угощение и шампанское в ведерке. – Разумеется, это не тот размах, что некогда бытийствовал у подножия античных храмов, но все-таки. Я чту традиции, даже простонародные: порой это единственная наша опора. Ведь любое механическое повторение определенных действий создает такие изменения в сознании и… в мире, что за них даже можно держаться, как за совершенно реальные вещи, в то же время высвобождая массу сил и времени на совершение действительно нужного. На этом построены аристократические сообщества. И пусть кажется, что это занимает много времени, чрезвычайно отвлекает – поверьте, как раз наоборот. Посему – прошу.
Маруся села на вытертый бархат дивана и увидела множество серебряных судков и чашек под белыми салфетками.
– Закуски холодные, ибо в людской у меня пусто.
От выпитого шампанского, вкусом разительно не похожего на когда-нибудь пробованное ею, Маруся оживилась, Артемий же Николаевич, наоборот, словно погрустнел. За окнами в серых полотняных гардинах виднелся парк, покосившаяся ваза с настурциями, как язычки пламени, лизавшими ее мраморные бока, и далеко за липами белый мостик.
– Но ведь вокруг дома ничего нет, – уже не боясь и не опасаясь, что от ее слов что-то разрушится или исчезнет, произнесла Маруся. – Только вода.
– Вы полагаете меня этаким великим иллюзионистом? – вскинул разлетающиеся брови хозяин. – Отчасти вы правы: человек – действительно великий иллюзионист, но не для других – исключительно для себя. Вот вы, вероятно, видите за тем окном приготовившийся к осеннему умиранию парк, мраморную дань минувшему, беседку, куртины…
– А вы? – снова погружаясь в необъяснимое, прошептала она.
– А я? – Артемий Николаевич печально усмехнулся. – А я гигантские шаги, конюшню с дранковой крышей, пони, ну, еще розарий. – Маруся метнулась к окну. – Не трудитесь, бесполезно.
Но Маруся все же встала у окна и действительно увидела густо увитую осенними розами перголу, закрывавшую весь дальнейший вид, и присевшую на корточки немолодую женщину в атласном платье и тюрбаном повязанной на голове шали. Никаких конюшен и шагов, никаких ваз и мостиков.
– Ну что? – поинтересовался Артемий Николаевич.
– Я не знаю…
– Значит, я в вас не ошибся, – задумчиво промолвил он. – Или правильнее: вы – во мне. – Он встал и подошел к Марусе, невесомо положив руки ей на плечи. Тело его под палевой фланелью было одновременно прохладным и напоминающим только что вынутый из закалки клинок. – Я рад, что вы наша, – прошептал он в растрепавшиеся Марусины волосы над ухом, где оспинкой белел заживший прокол от сережек.
Стало страшно и сладко, как в детстве.
– Я… я сама по себе, – все же нашла силы выговорить Маруся.
– О, нет! Вы только что сами признались, что видите. А если бы вы были из них, то видели бы совсем иное: какой-нибудь теннисный корт, барыньку, собирающую грибы, комнатных собачек, изуродованных прихотливым отбором десятка поколений, и тому подобные картины из волшебного фонаря. А ведь все это – только laterna magica – волшебный фонарь и больше ничего, механическая игрушка, не имеющая ничего общего с действительностью, но выдаваемая за истину. А в вас – настоящее, природное, посюстороннее.
Все ее существо пронизывало страстное желание забыть обо всем на свете и отдаться властному потоку куда-то в неведомое влекущей ее жизни. Образы плыли перед глазами то маня, то растворяясь, то оглушая какими-то божественными запахами. Мысль Маруси, скованная странными речами и горячими железными пальцами на плечах, медленно прошла круг, сбилась и уцепилась за первую же реальность, подсунутую ей услужливой памятью: собака. Ведь бедный Вырин, которого она не взяла в церковь, так и сидит дома, наверное уже плача и воя. И никакие приключения, даже самые романтические не стоят мучений бессловесного существа, почти полностью от тебя зависящего.
Маруся освободилась от рук Артемия Николаевича и заставила себя пойти к дверям.
– Простите, я не могу. Не могу! – И, закрывая для себя все дальнейшее, бросилась прочь.
* * *В ночной темноте она, как слепая, тыкалась во все попадавшиеся ей на пути двери и почти упала в первую открывшуюся, уже не слыша за спиной горестного: «О, зачем же, зачем, ведь он здесь, Маруся, где ж ему еще быть!»
В первое мгновение Маруся подумала, что она опять попала в ту гостиную, где сидела в прошлый раз, но теперь ей показалось, что скромная и стильная та гостиная словно наложена на другое помещение, совершенно современное и даже хай-тековское. Из-под картин на стенах выплывало стекло, за которым виднелись тяжелые августовские звезды, из кресел вырастали какие-то растопыренные алюминиевые ножки, а ореховый стол испарял подобие хрустальной скатерти. Было красиво, но жутко. Маруся замерла, не зная, делать ли ей еще шаг в это зыблющееся призрачное пространство, чем-то напомнившее опасные зеркала бочажин на лесных болотах, но сила инерции уже вытолкнула ее за порог. И, сделав этот вынужденный шаг, она с ужасом увидела, что, помимо наваленной повсюду всевозможной мебели, в гостиной присутствуют и люди.
Фигуры их тоже дрожали и сдвигались, как пар, но все-таки вполне можно было рассмотреть, что это мужчина и женщина, сидевшие друг против друга, вероятно, за столиком. Одеты они были вполне современно и по возрасту были, скорее всего, Марусиными ровесниками. Оставалось непонятным только одно: видят они ее или нет. Женщина сидела совершенно безучастно и печально, зато мужчина через несколько секунд после Марусиного вторжения начал заметно волноваться и оглядываться в ее сторону. Прозрачность его стала быстро мутнеть, наполняясь плотью, и превратилась в человека лет тридцати с хвостиком, в очках без оправы и со смущенной мальчишеской улыбкой большого рта. Взгляд его еще какое-то время блуждал, словно будучи не в силах сконцентрироваться на неожиданно появившейся перед ним плоти, потом вспыхнул вполне человеческим любопытством, но снова ушел куда-то за Марусю. Она инстинктивно оглянулась и увидела у себя за спиной улыбавшегося краешками губ Артемия Николаевича. В тот же миг повернула голову и женщина, становясь все более похожей на плавающий слоями жемчужный дым. В размытом лице ее, однако, проглянули недоумение и радость.
– Ах, зачем вы это сделали! – вырвалось у нее, но, к кому были обращены эти полные горечи слова, Маруся так и не поняла. Она испуганно переводила взгляд от одного к другому, пытаясь установить какую-то связь между присутствовавшими, домом и самой собой. Наконец глаза ее остановились на окне, за которым в прошлый раз буйствовала сирень, и Маруся увидела, что тяжелые серо-сиреневые гроздья так и продолжают нервно вздрагивать, будто породистые животные. Но где это происходило, в какой из комнат – да и когда? Ведь в прошлый раз она была здесь почти месяц назад, а сирень цвела все так же…
– Извините, – совершенно механически произнесла вдруг она, чувствуя себя приличной девочкой в незнакомом месте, – меня зовут Маруся.
Но на ее слова отреагировал только мужчина. Он вскочил и как-то слишком поспешно протянул руку, не сводя глаз с Артемия Николаевича. Тот, однако, молчал.
– Павлов, – представился он, – то есть Сергей. – Вы тоже здесь живете или… в гости?
Маруся растерялась, ибо понятие «гости» к ее случаю подходило мало, и вообще, голова у нее кружилась, словно этот пар, висевший в маленькой гостиной, был ядовитым.
– А вы тоже видите разное? – ответила она вопросом на вопрос.
– Теперь… да. Только второе очень смутно. И вашего спутника тоже. Он ведь в каком-то маскарадном костюме, если я не ошибаюсь? Но все равно – я очень рад, что в этом доме живет еще кто-то… – Но тут он повернулся к женщине и совсем смешался. – Нет, я совсем не то хотел сказать… Хорошо, что Тата не одна в таком пустынном месте… – «Что я несу?! – в ужасе думал Павлов, произнося эти бессвязные речи. – Чему я рад, когда эта идиотская парочка все испортила? И вообще, кто они и что здесь делают? И этот дым, рухлядь какая-то… И почему молчит Тата?!»
Тем временем Артемий Николаевич, как ни в чем не бывало, сел за ореховый столик, отодвинув раскрытые книги к краю, и Маруся с ужасом увидела, как они наполовину вошли в тело прелестной молчащей женщины.
– Вы видите? – ахнула она и по лицу Павлова поняла, что, да, видит, и ему, может быть, даже страшнее, чем ей.
– Тата! – крикнул он, но женщина грациозно встала и пошла, вдруг на добрую треть войдя в Артемия Николаевича.
