Дмитрий Вересов - Смотритель
– Да я пока и не пытался, – промямлил Павлов, тут же осознав, что именно этим и только этим отныне и станет заниматься.
– Вот и хорошо. Ты, Сережка, человек все же очень… открытый… Нет. Ранимый? Ну, в общем, не совсем этому миру принадлежащий, поэтому с тобой всякое может случиться, а мне не хотелось бы…
– Приходить на похороны?
– Нет – потерять тебя… Потерять ведь по-разному можно. Словом, хватит разводить эту мракотень. Просто я прошу тебя – не пытайся специально ничего повторять, ладно? Поедем лучше в Ялкалу,[40] что ли? Давно хотела посмотреть, во что превратилось это капище.
Однако еще неделю назад отозвавшийся бы на подобный призыв с радостно дрогнувшим сердцем теперь Павлов лишь вежливо поблагодарил. И Сирин при этом вдруг восторженно лизнул ему коленку.
* * *Но вот Павлову, наконец, доставили заказанную им шубу. Он набрал номер, трубку кто-то снял, но долго не говорил, и Павлов некоторое время с любопытством слушал непонятное переплетение голосов.
– Да это какая-то violet de bureau…[41]
– Но вы же понимаете, что, чем радикальнее русский человек в своих политических взглядах, тем консервативнее в художественных…
– Народ, три группы! уже полчаса под горой мается…
– Дети, la-bas dans la montagne![42]
– Но, vraiment, Voldemar…[43]
Потом где-то раздался звук фортепьяно, и словно бы зашелестела листва.
Павлов с любопытством слушал эту какофонию чужой жизни, пытаясь понять, какое же отношение может иметь к ней старик, собиравшийся ходить по лесу в красной шубке за тысячу долларов, но мысли почему-то уплывали, и оставалось лишь какое-то сладкое томление не то духа, не то даже и плоти.
Наконец в трубке послышался чуть хрипловатый голос чудаковатого покупателя.
– Шуба готова и… могу даже привезти, – вдруг опять вырвалось у Павлова. – С вас «штука».
– Добро, – ответил покупатель. – Привозите. Значит, сначала до Сиверской электричкой…
– Я на машине.
– Ах, да, я же так и думал. Значит, по Киевскому до не нашей[44] Выры, там перед мостом налево…
– Как до «не нашей»?
– О, господи, извините, замотался тут. Конечно, просто до Выры и налево, только смотрите, у меня петух драчливый, и пес ваш – ведь наверняка дог, а? – спасует точно, так что вы его лучше в машине оставьте… – Павлов окончательно растерялся при упоминании о Сирине, и на том конце провода тут же этим воспользовались. – Ну, вот и все, вот и все. – В трубке запищало. А когда Павлов стал снова набирать номер, чтобы спросить, кого, собственно, искать в этой почему-то «не нашей» Выре, ему отвечало бесконечное «занято», а Сирин как-то виновато поджал хвост. – Ладно, разберемся, поехали! – И они вышли на улицу, где Павлов, наконец, после того как вприпрыжку вслед за псом преодолел четыре лестничных марша, сообразил, что человек, живущий в Выре, запросто мог видеть, как месяц назад он подобрал пса у музея. Говорят, они в деревнях всегда все видят… «Ну да, да, конечно… и потом он специально проследил за мной и притащился в мой магазин… Чушь какая!» Но не успел Павлов додумать этой мысли, как Сирин, первым выскочивший на пустынную улицу, вдруг махнул не к машине, а в сторону Семеновского плаца и через полминуты скрылся, несмотря на возмущенный крик и команду «назад». «Неужели петуха испугался, гад?» – с обидой подумал Павлов, но, погрозив пустому углу улицы свертком с шубой, бухнулся в машину и поехал, плюя на осточертевшие ему хуже горькой редьки ПДД.
* * *Павлов добрался до места без всяких помех, удивившись – да и то машинально – странной табличке, встретившейся ему неподалеку: «Осторожно! Туман!» Тумана, однако, никакого не только не было и в помине, ибо стоял дивный августовский день, но и не предполагалось, потому что дорога проходила не болотами или речками, а самой настоящей возвышенностью. Павлов ехал по обезлюдевшему поселку, внимательно приглядываясь, где свернуть, но никаких поворотов видно не было, зато впереди слева у темно-красной церкви плескалось разноцветное людское море. «Экое идиотское место», – в десятый раз подумал он, вспоминая, как в прошлый раз здесь же пытался найти какого-нибудь вменяемого прохожего, и как мальчишка плел ему что-то про какого-то Сев Севыча, гоняющего чаи или кофеи, и как затем появился надменный Сирин.
И вот он опять тут, и опять начинаются какие-то непонятки. Однако сверток с красной шубой был совершенно реальным, и потому Павлов упорно разворачивался и снова начинал искать поворот. Когда же он уже сбился со счета, и огромные тополя начали мельтешить так, что мутился ум, из ивовых кустов обочины появился тот самый покупатель, причем в хорошем костюме и внезапно сверкнувших на солнце дорогих часах.
– Вот и славно! – взмахнул он как-то по-игрушечному ручками, останавливая машину. – Чего тянуть-то? Давайте сразу и опробуем, что ли?
– Что опробуем? Вы хотите сказать… Но сейчас же лето…
– Кому как, – пожал тот плечами. – Ставьте-ка машину здесь, – он ткнул пальцем в невидимый за кустами тупичок, – доставайте шубу, и пошли.
Заинтригованный вне всякой меры, Павлов деловито исполнил все то, что сказал ему этот странный мужичок, и пошел на другую сторону шоссе за нелепой фигурой в красном.
Шуба моталась у Павлова перед глазами и резала глаза, как огонь, а старик болтал нечто уже совсем невразумительное:
– Что-то поздненько вы, поздненько… Несколько запоздали, голубчик. Не ожидал. Вот и пришлось, так сказать… Ну да ладно, удивительного-то, в общем, в этом мало: сторона ваша смурная, живого человека совсем задушила северными ересями, чувства заглохли, не говоря уже о нюхе и духе. Разум все пожрал – да только разум этот выморочный, ничего общего с жизнью не имеющий…
Павлов слушал эти речи, уже ничего не понимая, хотя ничего нелогичного в них вроде бы и не говорилось. Более того, в перерыве между всеми этими междузаметиями старик успевал весьма образно и грамотно рассказывать о величаво проплывавших мимо них местах:
– Парк в приречной своей части всегда был дик и дремуч, порой сюда даже лоси захаживали, которые, конечно же, всегда намного предпочтительнее праздных дачников. А цветов было сколько! Видите, скабиоза! Ох, давно-давно не видал! И, разумеется, бабочки: евпетиции, катокалы, болории, сатириды…
– Вы энтомолог?
– Что? Ах, ну да, в некотором смысле. И ботаник, и зоолог, и архитектор, и астро́ном, – старик радостно рассмеялся, а парк тем временем уже превратился в лес, причем лес парной, темный, болотистый. – Видите, шуба-то здесь как годится! – довольно потирал руки покупатель, заказанное «манто» пока, правда, так и не купивший. Его действительно было очень хорошо видно в этих краях даже тогда, когда он отбегал за каким-либо грибом или растением. – Брусничку любите? – неожиданно поинтересовался он.
Павлов сразу же ощутил во рту глянцевую кислинку и кивнул.
– Вот и отлично, тут есть один брусничник – сказочный! Год на год, конечно, не приходится, но я сейчас сбегаю на разведку – и, бог даст, попируем. Вы присядьте пока вон тут на полянке.
Старичок усадил Павлова на сухой мшанник, пахнущий солнцем и смолой, и в следующее мгновение его красный сполох метнулся влево.
Ждать вороватого старика Павлов перестал уже через полчаса. Поначалу он хмурился и злился, а потом долго хохотал на весь лес: провели, как мальчишку, деревенского дурачка. И ведь предупреждала же его умница Ольга – и пусть она говорила о таинственной Тате, знак все равно был дан, знак из тех, которых мы не хотим ни видеть, ни слышать, ни даже обдумывать. Павлов растянулся на щекочущем шею мху, и в голову полезли не совсем уместные в нынешнем его положении мысли о смысле жизни, об истине и о бессмысленности человека, который каждый день приближает себя к смерти и знает это, и при всем при этом преспокойненько живет, как будто ничего не происходит. Потом он стал думать о Тате, о том, каким образом достался ей этот дорогущий дом на острове, и еще о том, что, и подумать даже страшно, полюби она его, ему, пожалуй, и нечем будет ей ответить в высоком человеческом смысле, ибо исчерпает он себя с ней за месяц-два. Но вот ему пришлось оторваться от всех этих невеселых размышлений. Небо потемнело, и надо было выбираться.
Павлов, не торопясь, побрел вдоль опушки леса. Сначала он внимательно присматривался к сторонам света, но вскоре ему это надоело, и он просто свернул в ту сторону, куда сбежал старик. К его удивлению, скоро он действительно вышел на брусничник, весь переливавшийся от жемчужно-розового до багряно-жгучего, и в этом пламени не сразу заметил злосчастную шубу. Она не была сброшена впопыхах, а как-то по-хозяйски висела на суковатой палке, как на плечиках. Ситуация начинала зашкаливать.
Павлов осторожно и почти суеверно подошел к пламенеющему меху, тихонько шевелившемуся от ветерка. Ему становилось все больше не по себе. Зачем вся эта история? Кто этот сумасшедший? Куда он привел его и зачем? Куда пропал сам и почему? Вопросов появлялось все больше, а ответов не возникало вовсе. А вокруг тихо и властно гудел лес, но молодая поросль с трудом пробивалась сквозь деревья, приговоренные к смерти. Павлов нерешительно ощупал как-то слишком явно оттопырившийся карман шубы и неожиданно обнаружил там какие-то предметы. Он вытащил их на свет Божий и окончательно растерялся: это был щегольской носовой платок, еловая шишка и что-то сухое и атласистое, оказавшееся самым настоящим звериным ухом.
