Александр Иличевский - Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)
Д о б р о к о в с к и й. Я хочу вас лепить!
Х л е б н и к о в. Вылепите меня с шаром на плече. Шар – самая совершенная форма.
Д о б р о к о в с к и й. Отлично! Председатель земного шара вместе с объектом своей работы. Завтра наймем аробщика и отправимся на вулкан за голубой глиной. Вулканическая глина, из самых недр, воплотится в Председателя земной сердцевины, в Председателя земного шара…
Входит А б и х.
А б и х. Велимир, я тоже хочу написать ваш портрет!
Х л е б н и к о в (отсутствующе). Пожалуйста. Соглашусь. Только нарисуйте меня с рогами.
А б и х. С бычьими?
Х л е б н и к о в (очень серьезно). Нет, с оленьими.
А б и х. Договорились.
Д о б р о к о в с к и й (напевает). То-ре-адор, дос-тань свой кинжал…
А б и х (обходит Доброковского и прохаживается по мастерской). Я хотел сегодня продолжить наш спор. Ночью я просмотрел свои университетские конспекты по теории чисел. На их основании я пришел к выводу, что предлагаемая вами теория исчисления времени с помощью степеней двойки и тройки принципиально не учитывает значимые отдельные даты истории. То есть в будущем есть холостые даты, в которые по определению не может ничего произойти.
Х л е б н и к о в. Ничего удивительного. В истории есть пустые страницы.
А б и х. Но это противоречит свободе воли! Полководец волен решать – начать битву завтра или сегодня.
Х л е б н и к о в (нахохливаясь). Полководцам следует наперед выучить все благоприятные даты.
Д о б р о к о в с к и й. Велимир, не вертись, сядь на место.
А б и х. Но ведь это сродни астрологии! Научное содержание вашей теории очевидно, но ее следствия совершенно ненаучны.
Х л е б н и к о в. Мои «Доски судьбы» – скрижали временной координаты. Они должны быть использованы для калибрования времени, они задают его шаг.
А б и х. Но мои возражения еще и в том, что универсализм мировой истории, который утверждает ваша теория, он несправедлив. История Америки может быть вполне обособлена, и на нее смысл исторических событий, происшедших в Европе, распространяется не вполне.
Х л е б н и к о в (сердито). Но вы ведь сами сторонник мировой революции! И вам следует понимать, что история должна кристаллизоваться вся целиком, предстать в конце времен одним ясным кристаллом секунд, часов, тысячелетий…
Четвертая сцена. Доброковский начал по заказу политотдела лепить Колумба. Но мореплаватель не вышел ни статью, ни обликом, а получился прямо-таки кривобоким, и Доброковский срывает, срезает с него одежду, шпагу, заглаживает лицо. Хлебников сидит на месте, где только что одевалась натурщица, грузная рябая девка с дынными грудями и огромными ореолами сосков. Доброковский некоторое время присматривается к Хлебникову, начинает его лепить из скульптуры Колумба.
Д о б р о к о в с к и й (отдергивая штору). Наконец-то выяснилось, солнце теперь жарит.
Х л е б н и к о в, окутанный облаком табачного дыма, полного молочных клубов солнечного света, оборачивается к окну, жмурится. Встает, идет к выходу.
Д о б р о к о в с к и й. Куда вы? Я же лепить вас собрался.
Х л е б н и к о в. Пока снова не захолодало, пойду проведаю Вячеслава.
Уходит.
Пятая сцена. Хлебников стоит с винтовкой у кассы политотдела. Его обтекает очередь, с ног до головы бесцеремонно оглядывая косматое чудище. На лице поэта – отсутствие. На голове – поверх косм – небольшая шапочка-кубанка.
Восьмая сцена. Хлебников бродит по комнате, вдруг присаживается за стол, чтобы записать лозунг или стихотворную строчку. Обедает в столовой, жадно поглощая пшенную кашу. Шепотом мучительно преподает ораторское искусство в Военно-морской школе. Живет в комнате среди рукописей, дров, книг, подрамников, кусков глины для лепки, сундуков, табуреток и плакатных холстов, спит рядом с буржуйкой, на которой варят клей, кипятят в ведре чай. Под потолком едва светит угольная лампочка, неистребимо пахнет красками. Хлебников мастерит самокрутки, доставая табак из женского ридикюля. Матросы почитают его великим человеком. Наслушавшись от них рассказов о пиратстве, процветавшем на Каспии еще в недавнее время, поэт мечтает захватить какой-нибудь корабль, сделаться пиратом. Матрос Самородов рассказывает ему о каспийском острове Ашур-Аде: луга острова цветут круглый год, изобилуют дикими тюльпанами, нарциссами, цветами кактусов, близ побережья острова красная рыба имеет сильный ход, пропитаться легко. Хлебников, очарованный описанием острова, на котором еще остаются здания метеорологической станции, предлагает устроить там резиденцию Председателей земного шара.
Хлебников гуляет по холмам мыса Баилов, посещает нефтяные площади. Голодает. Вечерами расспрашивает матросов о Персии, может слушать рассказы о ней вечера напролет. Любит играть словом, повторяя его на разные лады, вправляя в двустишия странной и сложной формы. Увлекается гороскопами, составляя их с помощью длиннющих выкладок, которыми покрывает азартно бесчисленные листы бумаги. Ходит ссутулившись, будто против ветра, походка пружинящая. При встрече отдает честь. Часто его охватывают приступы слабости. Иногда ему приходится ложиться и отлеживаться неделю, больше. Всё вокруг усеяно листками его черновиков. Единственная книга при нем – Уитмен. В глазах живет встревоженность, при внезапной встрече – испуг. Хлебников слаб, очень слаб.
Девятая сцена. Хлебников в гостях у дервиша. Дервиш всю ночь читает Коран. Хлебников кивает головой. На рассвете Хлебников собирается уходить. Дервиш дарит ему посох и шапку.
Десятая сцена. Хлебников завершает агитплакат и сочиняет теперь подпись к нему. Двухцветная плоскость в черной и красной красках изображает рабочего, разрывающего клеть земного шара, сплетенную из меридианов и параллелей.
Одиннадцатая сцена. На середине улицы, ссутулившись, стоит высокий, плечистый человек в длиннополом сюртуке и персидских шальварах, с непокрытой большой головой, волосы его, никогда не знавшие гребешка, достигают плеч. Человек сосредоточенно смотрит под ноги. К нему подходят красноармейцы, но не рискуют обратиться, переговариваются в толпе: «Малахольный…» Вдруг кто-то восклицает: «Братцы, так это же Хлебников. Пророк и вождь футуризма!»
Двенадцатая сцена. Доброковский, одетый в цирковой костюм не то клоуна, не то иллюзиониста, доставшийся ему в результате бегства из освобожденного Баку директора цирка шапито, чьи артисты распродавали на барахолке реквизит и зверей, чтобы как-то выбраться в Россию, в Турцию, в Тифлис, – рисует портрет Томашевского в технике спектрального анализа. Хлебников с гримасой довольства прищуривается на холст, исполненный выразительности, скульптурного объема, живости, ума и душевной мягкости. Доброковский снимает портрет и водружает на мольберт графическое полотно с черным силуэтом женщины, несущей на плече корзину.
Х л е б н и к о в. Худога, пойдемте к морю…
Д о б р о к о в с к и й. С удовольствием, вот только подправлю здесь ледник. Два-три мазка, недолго… (Берет кисти, перебирает.) Поэт, вы слышали, как нас товарищи называют? Дервиши футуризма. Костерин очень доволен, говорит, что мы с вами помогаем Перс– армии завоевывать доверие у населения. Мол, раз есть в рядах красноармейцев такие божьи люди, то, значит, Персармия не пустой звук. Штыки не убеждают персов, верно. Их не обведешь, хитрые они тут, бестии.
Х л е б н и к о в. Пойдемте, Худога, хочется курить.
Д о б р о к о в с к и й. А знаете, поэт, ведь наш Абих едва здесь не женился. Это до вас было, зимой. Слыхали?
Х л е б н и к о в (очень оживленно). Да, это очень хорошо – жениться на персиянке. Просто замечательно. Как это случилось? Я бы тоже хотел… испытать.
Д о б р о к о в с к и й. Не вздумайте. Абих и то едва не погорел. Но перехитрил персов. Познакомился он с одним ученым в чалме. Ну, ученый тот только с виду, больше молится, чем рассуждает, однако Абиху желательно было с кем-то из местных говорить, нащупать доверие – ведь он разведчик, надобно было лазутчиков нанимать да и понимать потихоньку, что творится вокруг, чего ждать от обстановки. К тому же перс тот ласковый оказался, да Абиху как раз и надо было, чтоб развлечься. Тот его в гости зазывал, чаи гоняли, беседовали. И вот один раз перс его спрашивает: «А не хочет ли уважаемый господин Абих принять магометанство?» – «А зачем?» – «Ну мы бы вас тогда выгодно женили, девицу бы сыскали – молоденькую, тринадцати лет, услужливую, но главное – красивую, как луна». Абих задумался. Говорит: «А посмотреть на нее никак нельзя?» Перс говорит: «Нет, никак нельзя, таков обычай, что до свадьбы никак». Абих еще задумался. А перс дальше соблазняет. Говорит: «Пойдемте со мной в гости к отцу девушки. Сядем там на балконе чай пить. Вы посматривайте вниз, там, в саду, вдруг появятся девушки, у одной из них будто бы ветром сорвет платок с лица». Так и сделали. Пьют чай, и вдруг девочки вспархивают в сад, смеются – и у одной с лица повязка слетает. И Боже мой! Там красота неописуемая, несказанная, дух захватывает. Абих так и обмер. Ну, вышли они, перс теперь о свадьбе говорит, как о деле решенном. Уже и о приданом договариваться стали. Пять винтовок за девушку просит. И деньгами немало. Абих понял, что пропал. Пошел, рассказал Якову. Говорит: «Понимаешь, Яков, интересно мне вдруг стало». Тот его за грудки и к стенке. «Не вздумай, – говорит. – Ты, как свадьбу сыграешь, разденешь ее, а там страшилище. Понимаешь, это у персов коммерция такая: на свадьбах невест подменять. Приданое получить и дочку-урода выдать. Та, что ты видел с балкона, – манок, не одного тебя она подманила. Ее персы друг дружке одалживают. А если претензии станешь предъявлять – так там же, на балконе, ты без свидетелей лицезрел запретное видение. Для суда это не аргумент, а повод тебя самого обвинить. И только одно у тебя возможно утешение, что обычай позволяет иметь не одну жену. Не нравится эта – позарься на другую». Тогда Абих чуть не шлепнул перса. А тот ему и говорит, опечалившись: «Вот и хорошо, что отказался. У тебя уже одна жена есть, другая – накладно. Я только думал пользу тебе сделать…»
