Александр Иличевский - Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)
– Вот Гурриэт эль-Айн, первая женщина-поэт Ирана, – Штейн выложил на поверхность гравюру: круглолицая девушка, в платке, смотрящая серьезно, как комсомолка, с добрым лицом, держала руки у шеи в петле из толстой веревки.
– Она некрасивая, – сказала Гюнель.
– Зато святая, – сказал Хашем.
– Гюнелька, сменяешь красоту на святость? – спросил Вагиф.
Я дал ему затрещину.
– Я пошутил, – закричал Вагиф и двинул меня под дых.
Мы завозились. И тут Штейн вскинулся, схватил меня за руку и вздернул на сцену.
– Итак, еще раз. Внемлите гласу истории! Ты – Абих Рудольф Петрович, иранист и военный разведчик, троцкист и литературовед, внучатый племянник великого геолога Германа Абиха, первого исследователя геологической системы Кавказа. Истоки? Рабочая семья обрусевших немцев, два класса немецко-шведской приходской школы при нашей нобелевской кирхе, четыре курса Коммерческого училища, социал-демократический кружок «Вперед», Совет ученических депутатов, журнал «Свободная мысль», член партии с семнадцати лет. Юность? Астрахань, ассистент кафедры истории искусств и археологии. 1920 год, политотдел Волжско-Каспийской военной флотилии, подчиненный Федора Раскольникова, освобождение Гиляна от англичан, захват деникинских судов в Энзели. Ты присутствуешь при исторических переговорах с английским капитаном о сдаче города. Высокомерный капитан прибыл на катере под белым флагом, роль которого играли женские панталоны: красноармейцы грохотали, англичанин высокомерничал. Далее беспрестанные командировки в Баку и обратно, консультации с Троцким и Блюмкиным, Кагановичем и Сокольниковым, бесплодные переговоры с Кучик-Ханом, доклады об Эхсан Улла-Хане, решение о его выдвижении на место лидера ревдвижения в Персии. Вместе с тем ты титанически любознателен и среди революционного кипения успеваешь посещать лекции в университете, становишься одним из любимых и полезных учеников Вячеслава Иванова. Блюмкин очень одобряет это. У Вячеслава Иванова ты встречаешься с Хлебниковым. Вячеслав с энтузиазмом говорит тебе о Велимире как о первом поэте, как о пророке нового времени. Ты влюбляешься в дочь Вячеслава – Лидию, девушку с тонким бледным лицом, талантливую пианистку. Ей скучно, но она отвергает тебя. 1921 год: Ревком Персармии, дружба с Велимиром Хлебниковым, которого ты и определил в агитотдел Персармии при ходатайстве за него Мечислава Доброковского. Особенное сближение с Яковом Блюмкиным, который собирается взять тебя в свое путешествие к исмаэлитам, но по требованию Троцкого придумывает тебе важное задание. После разгрома Иранской республики – работа с Орджоникидзе во Владикавказе. Быстрая зрелость – 1922 год: переезд в Москву, Восточное отделение Военной академии, где готовят работников посольств и агентуру разведки, там ты был исключен на год из РКП(б) за «утайку ценных восточных вещей». Далее – место в Наркомате иностранных дел, где проявляешь яростную активность в троцкистской оппозиции. Возмездие большинства не заставило ждать: ссылка в Курск на «низовую» работу. Затем снова Москва, Блюмкин меж своих многочисленных отлучек – Исфахан, Лахор, Пуна, Катманду, Стамбул, Яффо – успевает помочь, и теперь ты начальник Восточного сектора 40-го разведуправления Штаба РККА. В декабре 1926 года направлен в Тегеран, где вошел в конфликт с послом, которому раньше нагрубил и насолил Блюмкин. Последний, кстати, следуя телеграфной линии Сименса, отчалил в Пуну к исмаэлитам. В связи со стремительно обесценивавшимся троцкизмом ты был отозван. Жил в Москве, занимался историей революционного движения в Персии. Почти перманентно преследовался по троцкистской линии. Почему не бежал в Баку, в Персию – непонятно. Стать бичом, прикинуться безумным, пешкодралом пройти страну, нищим и бездомным, лежачего не бьют, забыть себя, свой адрес, свое имя, родину, но не отдаться на съедение. Так что Абих? Стойкий оловянный? Или дело в навязчивом чувстве, в привязанности, сиречь в судьбе. Женщина? О жене – Левиковой – узнать не удалось, кроме того, что была послушная: муж сказал сберечь и отослать архив Хлебникова, всё исполнила – послала, несколько ящиков, нешуточный груз, рисковала, понимала, кто есть Хлебников. В результате последнего ареста Абиха ее тоже взяли, но выжила, вернулась в 1954-м. Схороненный на Апшероне архив содержал комментарий к поэме Велимира Хлебникова «Труба Гуль-Муллы», материалы для книги «Хлебников и Тиран без Т», воспоминания людей, знавших поэта в Персии, снова комментарии и фотографии. С 1931 года – редактор Государственного издательства социально-экономической литературы. В 1933 году обвинен в «блистательной слепоте», снова исключен и снова восстановлен в ВКП(б). Еще раз арестован в декабре 1934 года как бывший троцкист, окончательно исключен из партии и сослан. Вновь арестован 16 февраля 1936 года, осужден на пять лет; после пересмотра дела приговорен 1 октября 1940 года к расстрелу. Обвинение: троцкистская агитационная деятельность в Военной академии, в Наркоминделе, в Курской Губсовпартшколе, в Соцэкгизе, сбор шпионских сведений о целлюлозной промышленности и состоянии железнодорожного транспорта в СССР; передача английской разведке – через Тагианосова, бывшего последнего директора компании братьев Нобелей, – сведений об иранских политэмигрантах.
Штейн перевел дух, а я сел на сцену, потому что мне надоело быть центром внимания.
– Сахиб-аз-заман – владыка времени – так про себя называет Хлебникова Абих, соображая: «А что? Чем черт не шутит? Вдруг он и вправду тот, кто спасет мир? А ведь рядом с таким быть, ему служить – это хорошо для карьеры. Всегда можно кое-чем облагородиться, извлечь пользу». Абих был хват, устремленный, еще не знал, как воспользуется знакомством с этим чудаком-поэтом, пророком футуризма. Пока он только готовит доклад Блюмкину. Однако впоследствии полубред мессианства, который захватил Хлебникова, становится и для него руководящей идеей, ибо он чует, что и его революционных кумиров влечет та же цель. Он еще не разобрался, что источники этого влечения у Хлебникова и Блюмкина совершенно различны, это ему пока безразлично, потому что он молод и ему пристало действием опережать чувство… Но он правильно понял отрешенность Хлебникова, то, как отвлеченность от себя позволяет поэту отождествить свое «я» с миром, услышать пение Вселенной с помощью странной числовой алхимии, к которой он все-таки питает уважение, ибо надеется с ее помощью когда-нибудь достичь сверстанности истории…
Мы ничего не поняли, но вдохновились многие. Хашем никак словами не выражал своего отношения к выдумке Штейна, но ясно было, что она захватила его. Он молчал и был хмуро застенчив. Очевидно, он не хотел осквернить свои мысли прикосновением слова. Я же понял тогда, что окончательно умаялся, и решил, что надо переметнуться в яхт-клуб к Столярову окончательно.
2
Первая сцена. Госпиталь в Реште, сорок километров от побережья Каспийского моря, к югу от Энзели. Разинцы, взявшие Решт, называли его Рящ. Ряды кроватей, несколько больных под одеялами, высоченные потолки, под которыми перелетает горлица, садится на лепнину, не удержавшись, слетает, хлопает крыльями, садится снова, крепче, воркует. Светло и гулко. В конце залы Абих негромко разговаривает с доктором Фреймом Дэвидсоном, американским баптистом-миссионером, много лет проработавшим в госпиталях Гиркана. При прощании доктор протягивает Абиху оттиск со своей статьей «Бахаизм в Персии», напечатанной в журнале «Мир ислама», Бристоль, 1912.
Вторая сцена. Чайхана. Несколько мужчин и женщина за столиком, дымится багровый чай. Уже сокрушенный опием Доброковский на обороте обложки брошюры со статьей Дэвидсона поглощенно набрасывает пастелью портрет первой жены Абиха – платье с воланами, высокие брови, тонкое переносье, влажный лоб; во Владикавказе она увлечется театром, оставит мужа, в Москву не поедет. Заросший и небритый Хлебников, мучая в пальцах мундштук, пьет девушку яростным взглядом серых глаз. Абих прислушивается к разговору чайханщика и посетителя. Кроме него, никто в политотделе не знает персидского.
Третья сцена. Баилов, Морское общежитие, художественная мастерская политотдела Каспийского флота, укрытый холстом агитационного плаката, спит человек. Хозяин мастерской, бывший мичман Балтфлота Мечислав Доброковский, входит с шумящим чайником, поднимает спящего, поит чаем и пишет с него портрет. Хлебников сосредоточенно и важно позирует. На портрете, обращенном в зрительный зал, передано испуганное выражение синих глаз. Доброковский делает перерыв, Хлебников зябнет и снова заворачивается в плакат, на котором на фоне лазурно-снежного Казбека и ломтя синего неба изображен скачущий всадник в папахе. Видна часть подписи: «Да здравствует Сов <…> на Кавказе!»
Д о б р о к о в с к и й. Я хочу вас лепить!
