Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
– Какое? – не понял Ким.
– Бог.
– Тогда его будут писать на заборах, – высказалась Анджела Дэвис.
Илья весело, заливисто засмеялся:
– Ура! Его станут писать на заборах! Как ругательство! Это будет наша полная победа! Слово из трех букв, а смысл не меняется! Все очень просто – Бога нет! Бога не-ет! – взглядывая на небо, закричал он.
– Бога нет! – весело поддержала его Анджела Дэвис.
– Бога нет! – согласился Ким.
– Бога нет! Бога нет! Бога нет! – орали они, задрав головы и грозя небу кулаками, а Анджела Дэвис пыталась даже залезть по-обезьяньи на флагшток.
– Бо-га нет!!! – скандировали они хором.
– Нет-нет-нет… – разносилось далеко над бывшим пионерским лагерем и над рекой, и никто им не прекословил, ничто не пыталось оспорить это утверждение.
Молодых людей это так развеселило, что они с трудом успокоились, а успокоившись, сели свесив ноги и стали смотреть на солнце. Оно передумало садиться за Дон и погружалось прямо в реку, окрашивая воду в красное.
Глава двадцатая. В ПРИДОНСКЕ БУДЕТ БУМ!Отец широко улыбнулся, протянул руку и предложил:
– Ну, мир, труд, май?..
Сын помедлил, но протянул в ответ свою ладонь.
– Давно бы так, – удовлетворенно прокомментировала процесс примирения мать.
Дело происходило в зрительном зале кинотеатра «Октябрь» – перед началом сеанса. Примирившись, семейство Печенкиных уселось в последнем ряду: удовлетворенный Владимир Иванович – посредине, умиротворенная Галина Васильевна – справа и слева – никак не выражающий своих чувств Илья. Свет в зале погас, зазвучала индийская музыка – фильм назывался «Бродяга». Печенкин нетерпеливо потер ладони, заерзал в фанерном кресле, завертел головой.
– Ты еще не видел? – обратился он к сыну.
– Я слышал, – ответил Илья мрачновато и, подумав, прибавил: – Раз сто…
Печенкин поднял указательный палец и проговорил важно и назидательно:
– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
– Иногда наш папа говорит дельные вещи, – иронично прокомментировала Галина Васильевна.
Сюжет развивался стремительно, Илья, кажется, увлекся. Владимир Иванович покосился на него и осторожно опустил свою ладонь на колено жене.
Галина Васильевна терпеливо вздохнула и чуть погодя обратилась к мужу с той замечательной интонацией одновременной мягкости и твердости, с какой по мере необходимости все жены обращаются к своим мужьям, удивительным образом превращая невозможное в неизбежное:
– Володя…
Печенкин хорошо знал эту интонацию и, нахмурившись, спешно остановил жену:
– Опять? Я сказал тебе – Нилыча в обиду не дам!
Фонограмма стерлась, Наиль брал громкостью, и можно было разговаривать почти в полный голос.
– Нилыч… – продолжил Печенкин, и в этот момент входная дверь приоткрылась и вместе с полосой желтого света в темноту зала протиснулся Седой.
– О, Нилыч! – ненатурально обрадовался Печенкин. – Иди к нам!
Седой помедлил, привыкая к темноте, и, сильно, чуть не в пояс, склонившись, направился к Печенкиным.
– Ты билет купил? – шутливо спросил его Владимир Иванович.
– У меня сезонка, – в тон ответил Седой и сел рядом с Ильей.
– Здравствуйте, Илья Владимирович, – прошептал он громким шепотом, но Илья не ответил.
– Володя… – вновь заговорила тем же самым тоном Галина Васильевна, что было для Печенкина неожиданностью. Он зыркнул в сторону Седого, ткнулся взглядом в глаза жены и сообщил очень важное и очень радостное известие:
– Мизери приезжает!
– Кто? Что? – не поняла Галина Васильевна.
– Мизери к нам в Придонск приезжает! – повторил Печенкин громко и отчетливо.
– Мизери? – задумалась Галина Васильевна.
– Мизери! – азартно повторил Владимир Иванович. – В Придонске будет бум! Где он появляется, там – бум! Или крах… Он, между прочим, Индонезию кинул. Это все знают, просто никто не говорит.
– А к нам зачем? – вяло поинтересовалась Галина Васильевна.
– Зачем-зачем? Уху хлебать! – раздраженно бросил Печенкин.
– В самом деле? – поверила Галина Васильевна.
От досады Владимир Иванович хлопнул одной ладонью по колену себя, а другой, тоже по колену, жену.
– Джозеф Мизери? – удивилась Галина Васильевна. Она, конечно, знала, слышала об этом знаменитом американском миллиардере, финансисте и филантропе, но, озабоченная своими планами, вспомнила не сразу.
– Джозеф Мизери? – повторил Печенкин, передразнивая жену. – Вспомнила наконец… Ты как мои архаровцы: давай, говорят, в Тихой заводи его примем, ухой накормим с дымком… Француза на хрен чуть не уморили…
Галина Васильевна страдальчески поморщилась:
– Володя, не ругайся…
– Я не ругаюсь, – продолжал горячиться Печенкин.
– Где? – неожиданно спросила Галина Васильевна.
– Что – где? – не понял Владимир Иванович.
– Где вы его будете принимать?
– В «Парижских тайнах».
– Ты его уже открыл?
Печенкин внимательно посмотрел на жену:
– Галь, ты чего? Уже год, как я его открыл!
Галина Васильевна виновато улыбнулась:
– Извини, я спутала с «Арабскими ночами».
«Парижские тайны» и «Арабские ночи» были лучшими ресторанами Придонска, и оба они принадлежали, разумеется, Печенкину.
– Ха! – засмеялся Владимир Иванович. – Мизери я буду принимать в «Арабских ночах»… Ну ты, Галь, даешь!
Галина Васильевна вздохнула и вновь заговорила с той же самой интонацией, не оставляющей мужу никаких надежд:
– Володя…
– Смотри, смотри! – перебил ее Печенкин, указывая пальцем на экран. – Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец!
– Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец, – повторил за Печенкиным индус с экрана.
Владимир Иванович удовлетворенно засмеялся.
Это восклицание и смех Печенкина остановили не только Галину Васильевну, но и Седого. Неловко вывернувшись, почти съехав со своего сиденья, он обращался к Илье – монотонно и виновато:
– Раньше, конечно, честности больше было. Партбилет, как говорится, обязывал. Ты не представляешь, как им дорожили, партбилетом… У нас в управлении у одного собака съела партбилет, так он сперва собаку, а потом себя… А сейчас… Партбилетов нет – и честности нет…
Тут Седому пришлось замолчать, потому что в этот момент Владимир Иванович высказался насчет зеркала чести своей жены, а индус на экране, как попка, за ним повторил. Печенкин весело и озорно подмигнул Седому, повернулся к жене и, приложив ладони к ее уху, азартно что-то зашептал.
Седой протяжно вздохнул, покосился на Илью и продолжил свой монолог:
– Конечно, раньше мы не знали, что такое эти доллары. Я их и в руках-то не держал. Я, конечно, теперь богаче, чем тогда был… Да что оно – это богатство? Уверенность была зато! Уверенность в завтрашнем дне – это дороже всяких денег.
Илья оторвался от экрана и, впервые взглянув на Седого, спросил:
– А как же понос?
– Понос – что понос? Таблетки для этого дела есть. – Седой был искренен и серьезен.
Печенкин опустил руки и смотрел вопросительно на жену. Галина Васильевна тоже смотрела на него вопросительно – она ничего не поняла из того, что он нашептал ей на ухо.
– Мизери тоже в «Трех сомах» учился! – уже нисколько не заботясь о том, слышит Илья или нет, во весь голос повторил конфиденциальную информацию Владимир Иванович. Галина Васильевна смотрела по-прежнему вопросительно – до нее сегодня плохо доходило.
Илья, возможно, и не слышал отца, потому что слушал Седого. Тот подумал и привел еще один довод, может быть последний, в пользу прежней жизни.
– Раньше космонавты были как космонавты. Гагарин! Титов! Терешкова! А сейчас… Болтаются там, как эти…
Следующие несколько минут все четверо молча смотрели на экран, то ли увлекшись фильмом, то ли отдыхая от приватных бесед.
Галина Васильевна вздохнула в третий раз и сказала с той самой интонацией то, что хотела, что должна была сказать:
– Володя, ты должен оформить наследство.
Стало вдруг тихо, очень тихо – потому что в фильме пропал звук.
– Звук, сапожники! – крикнул Печенкин зычно и радостно и объяснил жене: – В этом месте всегда так.
Звук снова появился.
– Володя… – напомнила Галина Васильевна.
– Я умирать не собираюсь, – бросил в ее сторону Печенкин.
– Никто не собирается.
– Никто и не умирает.
– Все умирают.
Печенкин молчал. Галина Васильевна терпеливо ждала. Но вместо ответа он вытащил из кармана горсть семечек, стал грызть их и сплевывать шелуху на пол.
– У тебя один сын и больше уже не будет.
Это был убедительный довод.
– Москва – третий Рим, и четвертому не бывать? – это был достойный ответ. Владимир Иванович самодовольно засмеялся.
– Скажи прямо, сынок, почему ты меня так ненавидишь? – Седой смотрел на Илью и ждал ответа.
