Владислав Кетат - Дети иллюзий
– Привет, – говорю я, даваясь со смеху, – давно не виделись.
– Ты. Это. Чего? – отрывисто спрашивает Эдуард, лихорадочно высвобождаясь от Зоиного захвата.
Я не выдерживаю и прыскаю в кулак. В это время Зоя с невероятной ловкостью для своих габаритов буквально выстреливает с дивана и, поправляя на бегу блузку и одёргивая юбку, исчезает в соседней комнате.
– Тебе чего? – повторяет свой вопрос, пришедший в себя Эдуард.
– Помнишь, ты мне в обед денег одолжить предлагал?
У Эдуарда расширяются глаза.
– Помню…
– Ну, я, типа, созрел.
Эдуард лезет в задний карман за бумажником, не глядя, вынимает оттуда несколько разномастных банкнот и протягивает мне.
– Надеюсь, увиденное не покинет пределов… – начинает он.
– Не бойся, не покинет, – подтверждаю я, – только можно у тебя ещё кое-что попросить?
– Что? – с тревогой в голосе спрашивает Эдуард.
– Галстук.
На станцию метро «Третьяковская» я прибываю ровно в шесть часов пятнадцать минут московского времени, для чего мне приходится отчалить с работы в половину шестого. Я не особенно беспокоюсь по этому поводу, хотя неприятный осадок присутствует. Даже не знаю, что мне будет, если Игорь выполнит своё обещание и проконтролирует меня. Оштрафует? Лишит премии?
К платформе с воем подползает переполненный поезд, облепленные изнутри расплющенными пассажирами двери распахиваются и практически пустовавшая до этого платформа наполняется людьми. Часть из них идёт на пересадку, другая – большая – на выход, то есть на меня. Мой взгляд мечется между лиц, идущих к эскалатору. В подавляющем большинстве лица молодые, людей в возрасте почему-то совсем мало. Всматриваюсь в каждую проходящую мимо девушку, и неожиданно соображаю, что не помню Татьяниного лица. Отчаянно пытаясь его вспомнить, закрываю глаза, но не тут-то было: как назло из памяти лезут другие, совершенно не относящиеся к делу женские лица. На переднем плане, конечно же, Светка, за ней по очереди ещё несколько персонажей из прошлого, а совсем сзади проплывает растрёпанная Зоя.
«Да что же со мной такое! – думаю я, мысленно возвращаясь на станцию. – Неужели так сложно вспомнить лицо девушки, которую видел всего три дня назад!»
Снова закрываю глаза, но опять ничего не выходит – образ Татьяны по-прежнему остаётся мутным или скрывается за другими; максимум, что удаётся – вспомнить её в профиль, так, как я её наблюдал в «Жёлтой кофте» до падения Дона Москито.
К платформе прибывает уже третий состав, но Татьяны всё нет. Мне начинает казаться, что она уже прошла мимо, а я её не узнал.
«Как же так можно! – сокрушаюсь я про себя. – Наверное, она тоже забыла, как я выгляжу, и прошла мимо. Надо было ей по телефону сказать, во что я буду одет…»
Четвёртый по счёту поезд подкатывает к платформе невероятно медленно, словно в намерении извести меня окончательно. Со знакомым с детства грохотом раскрываются двери, и из первого вагона в мою сторону выбегает высокая девушка в чёрном пальто и пёстром палантине на плечах. Полы её пальто на бегу весело развеваются, демонстрируя всем вокруг, и мне в том числе, серую выше колен юбку, высокие черные сапоги и кроваво-красную подкладку пальто. Девушка стремительно приближается, я вглядываюсь в её лицо, и не сразу, но узнаю знакомые глаза и улыбку. Не снижая темпа, Татьяна хватает меня за рукав и тащит на эскалатор.
– Извини, шеф задержал, – скороговоркой произносит она, когда мы занимаем место на ступеньках, – у нас есть семь минут. Придётся бежать.
– Здравствуй, – говорю я, – я очень рад, что ты пришла.
Татьяна улыбается глазами:
– А ты милый.
– Стараюсь…
Она приподнимается на носочки и целует меня в щеку. Касание её губ и лёгкий запах духов даёт странный эффект, сравнимый с ударом надувным молотком по голове. Сначала ощущается лёгкое головокружение, а затем пробежавший по позвоночнику холодок.
«Как молодой, ей богу», – усмехаюсь я про себя.
Должно быть, переживания отражаются на моём лице, поскольку Татьяна, сдвинув брови, интересуется:
– Что-то не так?
– Всё так, – отвечаю я и, чуть нагнувшись, целую её маленькую холодную ладошку.
Из метро мы выбегаем, держась за руки, словно два прилипших к палочке эстафетных бегуна. Бежим в ногу. Татьяна чуть впереди, я, отягощённый сумкой и тяжёлыми скользкими ботинками, сзади.
«Наверное, лёгкой атлетикой занималась, – думаю я, стараясь выровнять дыхание, – а может, лыжница…»
– Не отставай, – подгоняет меня Татьяна, – шире шаг!
– Куда уж шире… – отзываюсь я, теряя последний воздух.
Сворачиваем в Лаврушинский. Не встретив ни души, пробегаем мимо Инженерного корпуса галереи, затем вдоль кирпичной ограды, из-за которой виднеется знаменитое трёхшатровое крыльцо и засыпанный снегом памятник отцу-основателю. Наконец, ворота. Поддерживая друг друга, тормозим на скользком пятачке, синхронно хватаемся за ручку, дёргаем, но ворота не поддаются.
– Чёрт, опоздали! – упавшим голосом говорит Татьяна, ещё раз дёрнув холоднющую железяку.
Смотрю на часы, согласно которым у нас ещё есть целая минута, потом на закрытые ворота, потом на Татьяну. У той на лице выражение Пьеро из небезызвестного фильма, которое неожиданно меняется на крайне удивлённое.
– Ах, вот оно что! – вскрикивает она, пальцем показывая на небольшую табличку на воротах. – Выходной день – понедельник!
И вот тут, непонятно с чего, меня разбирает, что называется, нервический смех, но, так как смеяться мне уже нечем, я складываюсь пополам и в полусогнутом состоянии беззвучно вибрирую.
– Ты чего? – озабоченно спрашивает Татьяна. – Тебе что, плохо?
Делаю ей знак, что всё в порядке, а когда меня немного отпускает, говорю:
– Наоборот, хорошо. Это я к тому, что сегодняшний дурацкий день по-другому просто закончиться не мог.
– День ещё не закончился. Кстати, чем он такой дурацкий?
– Знаешь, бывают дни, – в перерывах между вздохами отвечаю я, – когда кажется, что мир действительно создал Котовский, давно перешедший с кокаина на тяжёлые наркотики. Вот сегодня именно такой.
Татьяна смотрит на меня с плохо скрываемым подозрением. Я понимаю, что брякнул лишнего, и спешу оправдаться:
– Просто, чтобы оказаться здесь, перед этими закрытыми воротами, мне пришлось раньше смыться с работы, доскакать от офиса до метро и от метро досюда…
Лицо моей спутницы становится серьёзным:
– Да, человек быстрее всего бежит к давно закрытым дверям…
«Вот это да, – думаю я, – она ещё и философствует. За двоих».
Скорее по привычке, достаю из кармана сигареты, и, прежде чем закурить, предлагаю Татьяне. Она жестом отказывается:
– На морозе не хочется.
Закуриваю в одиночестве. После пробежки сигаретный дым жжёт горло. Чтобы не затягивать паузу, спрашиваю:
– Стесняюсь спросить, а что мы будем делать дальше?
Татьяна разводит руками:
– Собственно, вариантов у нас немного. Точнее, всего два. Первый – пойти дальше, перейти по Лужкову мосту на другую сторону, покидаться снежками в памятник Репину, насладиться вечерним видом на Кремль, окончательно замёрзнуть и спастись от обморожения в каком-нибудь метро.
– А второй?
– Вернуться обратно к «Третьяку» и пожрать в «Маке». Честно говоря, у меня живот сейчас к спине прилипнет. Пардон, конечно.
– Тогда и думать нечего, – говорю я, подставляя ей локоть, – ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
Татьяна с силой шлёпает меня перчаткой по заду:
– Зараза…
– Ой, – вырывается у меня, – за что?
Вместо ответа она берётся за мой локоть двумя руками, и мы идём обратно к метро.
Лаврушинский живописно заметает. Ветер вьюжит по переулку миллионами, а может, и миллиардами снежинок, которые в фонарном сиянии кажутся цветными. Татьяна пытается поймать одну из них рукой.
– Ты посмотри, какая красота! – кричит она. – Знаешь, в детстве я думала, что облако, из которого идёт снег – это огромная пуховая подушка, проткнутая самолётом.
– А я думал, что там висит гигантский холодильник «Саратов‑2» открытой дверцей вниз, – отвечаю я.
Татьяна поворачивает голову в мою сторону:
– Врёшь.
– Вру, – соглашаюсь я, – честно сказать, я слишком рано понял физику процесса снего и дождеобразования. Как-то раз мы с родителями в Крыму ходили в горы, и попали там в облако. Очутившись внутри него, я мигом избавился от романтических представлений об облаках вообще. Изнутри оно выглядело, как среднестатистический туман, причём не очень плотный.
– Ещё один материалист-прагматик, – морщится Татьяна.
Я улыбаюсь.
– Ты чего? – спрашивает Татьяна.
– Понимаешь какое дело: не далее чем три часа назад один из моих шефьёв назвал меня романтиком за то, что я сравнил здание «Газпрома» с держащим небо титаном Атласом, а ты заклеймила прагматиком из-за того, что я не смог поддержать твоей фантазии о проткнутой самолётом подушке. Вот теперь я думаю, что же является критерием романтизма, а что нет?
