Игорь Белисов - Скорпионья сага. Cкорпион cамки
Так прошел год.
Весной я почувствовала беспокойство: ничего не менялось. Ребенок подрос, начал кушать из баночек, ломать погремушки. Все развивалось по естественному сценарию, и вроде бы не на что жаловаться. Я и не жаловалась, терпеливо отыгрывала взваленную на меня роль. Вот только роль эта постепенно вытесняла меня настоящую. Я становилась совсем не тем, чем хотелось мне быть. Я деградировала, дичала, из современной, образованной женщины превращалась в какое-то примитивное животное, ловко одомашненное, одураченное чужой волей.
Как-то раз дитя в очередной раз обделалось. Пищало и пахло. Я расстегнула подгузник, она извивалась, мы обе измазались. Начала подмывать. И тут как водой меня окатила жуткая мысль: ребенок – это до самой смерти.
И я сорвалась:
– Когда это кончится!!!
После той истерики он взялся мне помогать. Сделал одолжение. Приходил домой чуть пораньше и с жертвенным видом становился к плите. Готовил себе, ну и нам заодно. Потом кормил Малыша. Потом убаюкивал спать. Потом закуривал и растворялся в дыму над своей диссертацией. Между прочим, у него получалось неплохо. В смысле стряпни. Да и с ребенком: на его руках она засыпала лучше, чем на моих. Я даже немного приревновала. В шутку, конечно. А если серьезно, с домашними хлопотами он справлялся не в пример лучше меня.
Я впервые подумала: ему бы родиться женщиной, а мне – мужчиной. И кто это решил, будто женщина – хранительница очага? Очаг должен хранить тот, у кого есть к этому склонность. По крайней мере тот, кто по натуре своей домосед. С другой стороны, кто-то должен быть и добытчиком. Работать, иными словами, приносить в семью деньги. Мой Сладкий на добытчика не тянул. В доме царила бедность, приблизившаяся к нищете, а он размышлял только над диссертацией, обрекая семью довольствоваться гордым аскетизмом ученого.
У меня, кстати, тоже имелось образование. Ребенку близился год, и потребность в моей груди отпала. Если кому-то нравится сидеть дома, и у него это хорошо получается – почему бы и нет? Но торчать дома вдвоем, взрослым здоровым людям, – это уж слишком.
Той весной я несколько раз выбралась прогуляться одна. Зашла в пару аптек. Пообщалась с заведующими, наудачу. В уме скалькулировала кое-какие соображения. Призадумалась.
И как-то раз, вернувшись домой, рискнула поговорить.
– Знаешь, я долго думала и приняла решение. Хватит уже мне бездельничать. Засиделась. Пора выходить на работу.
– Это на какую же?
– По специальности, фармацевтом.
Он оторвался от диссертации, медленно повернулся и уставился на меня без симпатии.
– Специальность, это хорошо… Просто прекрасно… А кто с ребенком будет сидеть?
– Ну… Я подумала… может быть, принесу больше пользы, если начну зарабатывать деньги.
– Твоя польза в том, что ты – мать, и должна заниматься потомством.
– Я не клуша.
– А кто же ты, интересно? Кукушка?
СКОРПИОН, в принципе, может освоить любую работу. У него хорошо сбалансированы интеллект и эмоции. Какое бы дело ему ни досталось, он его выполнит, подходя с педантизмом и без видимого раздражения.
Ему дано понимать глубинную сущность явлений. Он может стать философом и заняться поиском смысла жизни, или исследователем в таких областях как психология, сексология, физика, химия, генетика, биология, военные разработки, государственная безопасность. Подходят ему профессии и попроще: хирург, штурман, моряк, механик, геолог, шахтер. Главное, чтобы никто ему не мешал. Поэтому для работы Скорпион ищет уединения.
Такая потребность часто приводит его домой. «Мой дом – моя крепость», – это, как ни к кому, относится к Скорпиону. Со стороны многие принимают его за прекрасного семьянина. На самом деле, он просто отшельник.
Отсюда и заблуждение, будто Скорпион обожает детей. Он их растит, но нередко делает это, стиснув зубы. Пока ребенок не подрастет, Скорпионом движет инстинкт продолжения рода, серьезно усиленный соображениями ответственности. Ему, конечно, не чужда известная радость родителя, если ребенок приносит положительные эмоции. Но неизбежные хлопоты, постоянная связанность и энергозатратность, на фоне исключительного скорпионьего индивидуализма, ведет к тому, что в душе у «прекрасного семьянина» вызревает желание при первой возможности от обузы избавиться…
Я вспомнила, что, к счастью, у меня имеется мама. Когда мы приезжали к ней в гости, та не могла внучке нарадоваться. Дни напролет с нею возилась, игралась, ласкалась, а провожая обратно, беззвучно плакала слезами любящей бабушки. Она и была бабушкой. Если не по возрасту, то по сути. Льготный стаж мама выработала. Ее предприятие зачахло и сократилось. Вот уж год как она сидела дома на пенсии. Все складывалось к лучшему. Для меня. И я позвонила ей по «межгороду».
– Мама, как ты смотришь на то, чтобы приехать ко мне пожить?..
Я сглотнула слюну.
– Что значит пожить? Ну, на время, посидеть с внучкой… Может, на год, а там подрастет, отдадим в ясли… Я? Понимаешь, мама, я решила пойти на работу… Муж? Муж работает. Но в столице такая жизнь. Чтобы выжить, нужно работать обоим. Вот только куда деть ребенка? А ты все равно сидишь дома. И я подумала, это хороший вариант, приедешь, будешь радоваться внучке, а мы будем тебя обеспечивать. Ну, что скажешь?..
Я сглотнула слюну и задержала дыхание.
– Не можешь? Но почему?.. Не можешь оставить?.. Какого ребенка? Мою сестрицу?! Эту здоровенную лошадь?!.. Отчим? Пьет? И что? Он пил всегда и будет пить дальше!.. А как же внучка, которую ты так любишь? Или это просто слова? И как же, мама, я, единственная твоя нормальная дочь?!..
Мама что-то мне отвечала, сбивчивое, с дрожью в голосе. Извинялась. Просила войти в ее положение, понять правильно. Я понимала ее, понимала. Что я давно для нее не ребенок. А столичная дама. И впредь рассчитывать могу исключительно на себя.
Побежали гудки. Мама стала далекой стареющей женщиной с заботами, не имеющими ко мне отношения. Чужим, совершенно ненужным мне человеком.
В качестве мамы она для меня умерла.
13
И все-таки на работу я вышла.
Не зря же я получала высшее образование. Я так думаю, если ты во что-то вложила энергию своей жизни, она должна к тебе, так или иначе, вернуться.
Я устроилась на работу в аптеку. Хорошее место, только ездить далековато. Было несколько вариантов в моем же районе, но я специально нашла вакансию в центральном округе. Мне так хотелось выбраться из серых панельных кварталов, которые мало чем отличались от города моей родины. Разве только размерами. А по сути – все та же провинция, сорняками разросшаяся по периферии столицы.
Зарплата у младшего провизора небольшая. Однако теперь я не сидела на шее у мужа, и могла себе позволить маленькие женские удовольствия вроде лишних колготок или той же губной помады. В этом присутствовал момент независимости. Во всяком случае, мы теперь были на равных. У меня отпала нужда выклянчивать на малейшую ерунду, всякий раз наблюдая его прижимистую озабоченность.
И еще убедилась я, что работа – это отдушина, возможность отвлечься от забот и семейного быта. Любое переключение само по себе ободряет. Тем более, необходимость ежедневно бывать на людях. Появился стимул следить за собой, укладывать прическу, наводить макияж, одеваться в продуманной цветовой гамме. Я словно выныривала из бредового забытья. Из одомашненного животного я вновь перевоплощалась в женщину.
Примерно об этом же писали журналы. Вслед за «Astrus» появились «Kosmopolitan», «Elle», «Harper's Bazaar», «L'Officiel», «Marie Claire», «Vogue» – и многие другие полезные издания. Все они расцвечивали нашу серость. Все они учили новому стилю жизни. Все они адресовались молодым современным женщинам и рассказывали о женщинах, которые делают себя сами.
Ну а Малыша я теперь видела только по выходным. Пришлось переселить к родителям мужа. Временно, конечно, пока подрастет. С ребенком вызвалась сидеть свекровь, кстати уволившаяся из библиотеки. А чем ей еще заняться, неприкаянной пенсионерке?
С той поры Сладкий ходить в зоопарк почти перестал. Изредка отлучался, а так целыми днями просиживал дома над диссертацией. Объяснял это тем, что договорился с начальством лаборатории, и они разрешили ему полуофициальный творческий отпуск. По утрам, когда я шла на работу, он все еще спал. Возвратившись, заставала в клубах табачного дыма за писаниной. Я распахивала окно, он зябко поеживался, не отрываясь от текста. На меня – ноль эмоций. Писатель, блин. А как же, собственно, я?
Нет, это было не отчуждение. Скорее, наоборот. Мы достигли той степени близости, когда притворяться больше не нужно. Наблюдая за ним неподдельным, без налета игры, я все чаще задумывалась: а осталась ли в нем хоть капля любви ко мне?
Мы регулярно занимались любовью, но была ли это любовь? Или просто секс, физиология, животная необходимость? В его глазах я не видела интереса, не чувствовала страсти в движениях, не слышала, пусть самых затертых, ласковых слов. По исполнении постельного номера, он отправлялся курить, заваривал чай, слонялся по кухне, пошлепывая да позвякивая. Потом затихал. Я знала, над чем. Над диссертацией. И возвращался в наше общее ложе только под утро.
