Константин Хадживатов-Эфрос - Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки
– А хороший вообще мужик был, – говорит Серега и чешет свою сорокалетнюю коленку, – хорошо, когда хоронят в субботу, целый день следующий свободный.
Сергея мучит зубная боль, поэтому жует он только правой стороной рта.
– Вообще вся семья у них хорошая, – вторит ему Василий Степанович, – я вот, когда им унитаз ставил – даже накормили, об вознаграждении и речи быть не может, заплатили честь по чести, особенно Клавдия.
– Да, жена у него человек хороший… была, – поддерживая и себя, и Василия Степановича, проговорил Сергей.
– Почему была? – брови Василия Степановича сошлись в центре лба. – Она есть.
Сергей почему-то долго смотрит на друга и косо усмехается, губы его заблестели колбасным жирком, а левая щека покраснела.
– Люблю, когда люди хорошие, – говорит он, – сколько раз замечал, когда они у себя на площадке лампочку вкручивали.
Оба на минуту замолкают и вдыхают в себя свежий прохладный ветерок, набирая полные легкие воздуха. Сергей достает из внутреннего кармана телогрейки новую винную бутылку. Пьют также из «горла», по очереди.
– Мы хорошим людям таким всегда должны памятники ставить, – возобновляет беседу Сергей после третьего глотка, – а вот моей дуре надо табуретку на голову надеть.
Василий Степанович широко раздвигает густые брови, и волосы его медленно двигаются по черепу.
– А мы сегодня не работаем? – вдруг спохватывается он.
– Нет, – отвечает Сергей, – сегодня выходной. А все-таки жаль хороших людей, им теперь и трубы менять не надо.
Он пускает скупую мужскую слезу, вытирает щеку рукавом, от чего на щеке появляются два длинных маслянистых пятна.
– У тебя кровь пошла, – видя это, говорит Василий Степанович, – ты, наверно, руку поранил.
Некоторое время они ищут рану на ладони Сергея, но не находят. Сергей отводит в сторону левую ноздрю носа и машет рукой.
– Бог с ней, с кровью, – говорит отважно он, – это не проблема. Люди вот хорошие умирают.
Погода портится. Бутылка допита, доедаются оставшиеся продукты.
Тишина и шарканье прохожих сливаются в ушах в нежное гудение. Организмы плывут в пространстве, одухотворенные важным смыслом.
– Клавдия у него завсегда здоровалась, – говорит после Василий Степанович, – идешь, бывало, чемоданчиком размахиваешь, а она тебе: «Здрасьте!» Ты ей поклонишься.
– А он не здоровался, – отвечает Серега, – вот недавно я с ним кланяюсь, а он глаза отводит. Хороший человек Георгий, и Клавдия хорошая. А ты придешь к ним, трубу прочистить, она тут вертится, а он по-хорошему даже не выйдет. Ну, и не надо, думаешь. Куда нам до их воодушевления. Мы пониже будем.
– А дочка ихняя! – продолжает разговор Василий Степанович. – Унитаз им меняешь, а ей тишина нужна, чтобы малыш спал. Так попросишь извинения, а она кивнет головой, и дверь запирает к себе в комнату. Хорошая дочка.
– Вообще все хорошо, – поддерживает вновь Василия Степановича Сергей, – день вот хороший. Похороны тоже. Видишь, к дому почти подвезли, как хорошо. Да? Все соседи посмотрели, попрощались.
– А ведь главное, хорошо попрощались, – соглашается Василий Степанович, – а то, бывает, так попрощаются, что хоть в петлю лезь. Человек, можно сказать, уже сгинул, все можно уже ему простить, а они начинают вспоминать прошлое.
– Вот-вот, – загорается Серега, – моя тоже такая. Я говорю, можно же уже и простить меня, хорошего человека, работягу-пахаря, весь день на работе вожусь с чужими этими… Ну, вот… А ей хоть бы хны! Вот и думай тут, что лучше-то. Не прощает, не прощает… Даже вот сегодня обязательно упрекнет за все, за все! – он тяжело вздыхает и продолжает. – Жалко мне себя, жалко так, что будто на могилу к себе пришел. Смотрю: даже, свинья, оградку не поставила, а уже про памятник я вообще молчу. Ни цветочка, ни грядочки, ни бутылочки. Хлеб только разбросан, только хлеб для ворон. Все…
Василий Степанович превращает свои глаза в шарики и выпучено смотрит на друга.
– Серега, ты не плачь так, – успокаивает его он, – я тебе, хочешь, стырю где-нибудь камень! Притащу, поставлю тама. И цветочков нарву.
– А бутылочку? – слегка покачиваясь, спрашивает Серега.
– Вот это – прости! Денег нету, – виновато отмахивается Василий Степанович.
– Как это! – Серега недоволен. – Для покойника и пятьдесят рублей не найдешь? Да кто ж ты такой после этого! Да я тебя после этого в свой гроб даже не пущу!
Уши Сергея краснеют и начинают пылать, он их трогает руками и морщит нос. Недружелюбие проскакивает по стволу дерева и западает обоим друзьям в души. Наступают минуты волнительного томления и ожидания. Каждый надеется, что у кого-то совесть взыграет раньше. И, может быть, тогда мировой порядок будет восстановлен. Но тень сопротивления поднимается все выше и выше.
– Я тебя в прошлый раз угощал! – зло укоряет Серега. – Совсем недавно, когда ты мать свою хоронил… в третий раз. И сейчас… Неужто ты благодарность совсем пропил? Что же я, гад ты такой, должен тебе еще сказать, чтобы ты не скупердяйничал?
Расстроенное лицо Василия Степановича пытается удержать разбежавшиеся по нему брови. Настроение с холодным блеском льда падает вниз, и ловить его становится уже нечем. Выветривается всякая надежда, и даже жалеет он, что закусывал.
– Понимаешь, Серега, – говорит он, – мы уже перешли грань взаимопонимания. И потому ты не можешь укорять меня ни в чем. Такая тоска – прости, друг, даже слезы наворачиваются. Ведь я тебя ставлю всегда в пример… Я же тебя считаю самым светлым пятном в жизни. А путать дружбу с деньгами – это последнее дело! Все мои намерения к тебе – только благодарность! Потому что, вот кого только уважаю, так это тебя. Даже матери своей не дам столько уважения. И прежде всего – за щедрость!
Серега тупо смотрит на друга, а потом совершенно разочарованно говорит:
– Да, жалко, что сегодня выходной. А то сломали бы чего да починили. Вот у Клавдии, например. Забью ей, бывало, трубу, а потом прихожу чистить. И ведь какие люди хорошие, ничего не заметят и заплатят. А я так чищу, что и на потом себе работы оставлю.
– Я им тоже унитаз, знаешь, слегка не так завернул, – говорит Василий Степанович, – у меня заявка на послезавтра.
Туго соображая, они замолкают и смотрят на соседские окна. В глубине обоих голов рождается одинаковое решение. И вот уже оба встают, и начинают обходить дом.
Сергей останавливает Василия Степановича на полдороги и говорит:
– Только давай, значит, условимся. Больше не хоронить тех, кто нас вызывает. А то бы сейчас как пошли бы, если бы действительно он помер?
Василий Степанович соглашается и целует свой маленький нательный крестик на цепочке…
...02.10.01
День рождения
Пустая комната и накрытый длинный стол.
Тихое щебетание воробьев за окном.
Остаток дневного солнца проникает сквозь темную занавеску.
Где-то на кухне позвякивает посуда и льется вода.
Стулья в комнате стоят по периметру стола, на подоконнике в горшке – алоэ.
Полина расставляет тарелки и складывает вилки в кучу, выходит на кухню, забирает бутылки, и взгляд ее застревает на струе воды.
Весна влетела в жизнь Полины солнечным разбитым счастьем и кубарем покатилась по оттаявшему асфальту. Но природа не плачет, наоборот, она светится разухабистой яркостью, от чего силы Полины иссякают с каждой секундой.
Медленные напряженные движения ее сталкиваются с необходимостью торопить события.
Времени мало, скоро все приедут: и мама, и папа, и брат. И другие.
Зеленые ее глаза разглядывают льющуюся воду, а руки заняты бутылками… Жаль! Так хочется ей порвать струю напополам и остановить движение времени.
Прошедшая жизнь – воспоминания о радостях и тоске – в этой струе.
Светлое небо, как наказание за плохое предчувствие ее в ожидании мужа, тление памяти и сгустки несбывшихся желаний вызывают страх у Полины….
…Убили, не подумали о ней. Отняли, не зная ее беспомощности перед миром. Врачи не спасли.
Поминки вечером, а не нужны они нисколько.
На похоронах – слабость и пустые глаза. Шепот друзей, слезы подруг…
Полина ставит бутылки на стол.
…Квартира получена только что, а он уже был смертельно болен.
Но его все равно убили, не помогли.
Нужна ли теперь эта трехкомнатная могила ей?..
Полина не плачет, просто не может. Последние месяцы все было отдано борьбе со смертью, все слезы вылиты на простыни и подушки. Все силы выплеснуты, все сердце на кусочки.
…Квартиру ждали, детей не заводили, и теперь вот Полина одна осталась…
Куцая ворона села на карниз комнатного окна и как будто просила покормить ее. Полина, увидев ворону, перешла на кухню и села за столик. Ворона перелетела и стояла уже на кухонном окне. Полина шикнула на нее. Удивленные глаза вороны подпрыгнули вместе с клювом, и сама она сорвалась с места недовольная и улетела.
Все готово к приему гостей, только бессмыслица момента сдавливает жилы, как шнур вокруг шеи.
