Владимир Шеменев - Я ─ осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим
Я тоже там был. И вообще, это я ввез Его в Иерусалим, а потом в Храм, чем привел книжников и фарисеев в неописуемый ужас. Так-то.
«Уймись, Хамарин, – пронеслось в голове. – Что ты творишь, о чем ты думаешь? Разве забыл, что говорил Господин твой: «Так будут последние первыми и первые последними, ибо много званых, а мало избранных180»?
Я покрутил головой, разминая затекшую шею, и переступил с ноги на ногу. Деревянный настил скрипнул, издав протяжное «уиии». От страха я сжался, одновременно прикрыв глаза, прикидываясь спящим. Но никто не вышел из дома, никто не слетел с насеста: всё было тихо и мирно, за исключением трещащих без умолку цикад.
«Разве тебе это нужно, разве этого ты хотел?», – в битву за мою совесть вступил внутренний голос. – «Да, вроде нет». – «Вот и правильно, зачем тебе это?» – «Ну не знаю – может, чтобы важничать?» – где-то в глубине души вспыхнул и погас костер тщеславия. – «Перед кем – пред такими же ослами, как и ты?». Я дернул ушами, не зная, что ответить, и засопел обижено. «Перед курами, баранами, козлами – перед кем? – продолжал бичевать меня голос. – Перед кем ты собрался пыжиться и надувать щеки? Может, перед псами, свиньями или лошадьми? Обернись вокруг себя, посмотри: ты такой же, как все. Ты – скот Божий».
«Я скот Божий?! Я скот Божий!», – искра божественного света внезапно осветила мой затуманенный мозг. Кажется, я нащупал ту путеводную нить, которая приведет меня к Господину. Я буду самым смиренным скотом в его стаде. Почему я подумал, что он пастух, я не знаю… Мне так показалось. Мне так хотелось. Люди – те же овцы, только двуногие. И чем я дольше думал, тем больше в этом утверждался. Он – Пастырь, пасущий свое стадо: куда он – туда и я, что велит – то и сделаю, как скажет – так и будет.
Свежие мысли сбили с меня спесь и чванливость. «Ух!», – я выдохнул, выпуская из себя злых духов, и тут же сомкнул рот, удерживая дыхание, чтобы духи не вернулись. Подождал некоторое время и открыл глаза.
Появление в жизни цели ничего не изменило: я был всё в том же загоне, всё в том же дворе возле дома Симона-горшечника. Как говорила моя Атнат, «чтобы хорошо поесть, надо хорошо поработать, а чтобы что-то изменить – надо родиться человеком, потому что только у людей есть право выбора».
«И у ослов», – впервые в своей жизни я был упрям как никогда. С первыми звуками шофара, опережающего крик петуха, я вышел на улицу и потопал к дому Лазаря, мысленно повторяя то, что я хотел сказать Господину: что ни на шаг не отстану, ни на минуту не оставлю, ни слова не упущу. Это была моя жертва Хозяину. Я не представлял, что буду делать, когда он будет в доме, в храме или в синагоге, когда из-за скопления людей я не смогу протиснуться к нему, но я твердо знал: я буду ему верным слугой.
На улице было свежо, темно и тихо.
Мысли носились в моей ослиной голове, словно пчелы, обкуренные пасечником. Разбушевавшийся не на шутку рой готов был сорвать крышку черепа и унести её за Кедрон. Огромным усилием воли я подавлял в себе всё, что касалось алчности, гордыни, некой избранности, возложенной на меня особой миссии по спасению народа израильского. От необузданной фантазии закружилась голова и некогда рассыпавшийся на части трон, словно призрак, восстал из мрака ночи. Возник передо мной темным пятном, протягивая ко мне свои крючковатые руки с огромными растопыренными пальцами. Трон смотрел на меня своими расширенными зрачками, говоря: «Посиди на мне, Хамарин, отдохни», – и шептал в такт шевелящимся рукам что-то типа «ши-ши-ши»…
– Трон, ты живой?
– А ты как думал?
– Ух ты! Здорово-то как!
– А вот так! – он взял и ткнул мне пальцем в глаз.
– Ай, ты что дерешься, трон! – я заморгал, стараясь унять боль.
– Я не трон, дурень, раскрой глаза.
– Кто же ты? – я старался как можно быстрей избавиться от искр, мерцающих передо мной, чтобы посмотреть, с кем это я разговариваю. – Дерево?
Пелена спала с глаз.
Передо мной красовался ствол в форме изогнутой седловины с торчащими во все стороны растопыренными, крючковатыми ветвями. Я стоял на склоне горы возле буйно разросшейся смоковницы, не понимая, как я сюда попал. Огромная крона, покрытая листвой, шумела на ветру: «Ши-ши-ши». Листочки дрожали на ветру в ожидании солнечных лучей, которые уже перескочили через макушку Масличной горы и бежали вниз по склону, догоняя группу людей, не спеша идущих в мою сторону.
***
Это Он…
Он вернулся за мной. Он не забыл меня. Да и кто забудет такого красавца, скакуна, умницу, да и просто симпатичного ослика с дымчатой шерсткой и необычно выразительным умным взглядом! Я топнул ногой, мотая гривой. Кажется, меня опять понесло…
Всё, стоп, тормози, Хамарин. Не за этим ты сюда пришел, точнее тебя привели. Кто привел и зачем, я промолчу – из скромности. Я посмотрел на человека в белом хитоне и прошептал: «Господин, если слышишь меня, пошли мне знамение!»
Вытянул шею, навострил уши и стал ждать.
За Ним шли Его ученики, ученики учеников, мужчины, женщины, старики, дети; одних несли, других вели, а в основном все шли сами. По-родственному, галдя и суетясь, дружная толпа веером спускалась с горы, радуясь еще одному дню, проведенному с моим Господином. Людей было немного – не столько, сколько вчера, но достаточно, чтобы сказать: не меньше чем домов в Вифании и Виффагии.
По мере того как люди подходили, я стал слышать голоса, различать слова, обрывки речи, и наконец до меня донеслось: «Вспомните, как в пределах Далмануфских181 подступили книжники и фарисеи, искушая: «Учитель! хотелось бы нам видеть от Тебя знамение182». Сказано было им тогда: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему183…».
Ветер рванул крону – и дерево зашелестело, издавая свое привычное «ши-ши-ши». За этим «ши-ши-ши» я не расслышал, что было дальше.
Но и услышанного хватило сполна.
«Знамение не дастся ему», – повторил я и, пятясь задом, сполз в канаву, заполненную густым вонючим илом, перемешанным с землей, сучьями и мятой прошлогодней листвой. Такие промоины всегда образовывались ранней весной. Обильные дожди в месяц адар184 порождали множество ручьев, которые точили землю, наполняя промоины всем тем, что приносили с западных склонов. Всё это пахло сыростью, грибами и плесенью. Ноги до половины увязли в топкой холодной массе, не давая возможности быстро выбраться и поскакать навстречу Хозяину. Я посмотрел на себя и обомлел: черные ноги, перепачканное брюхо, бока, забрызганные точками грязи… Ну не свинья? Нет, в таком виде я не мог предстать перед Господином. Я лег на брюхо и притих, дыша через раз. С каждым мгновением я всё четче и четче слышал голоса и топот ног.
Люди подошли и остановились возле дерева.
«Посмотри, Учитель, вот, смоковница покрытая листвой, а те, что мы прежде видели, были голые. Поищем плоды на ней», – голос был молодой, но не звонкий – не такой, как у Иова, с баском, а какой-то певучий. Не видя юноши, я мог бы сказать, что ему около двадцати. Хотел выглянуть, чтобы проверить свои догадки, но ил противно чавкнул, не желая меня отпускать.
«Дивное дело… Идет месяц первых плодов, а плодов нет, – вновь зазвучал тот же голос, что предлагал поискать плодов. «Да не будет же впредь от тебя плода вовек». Я узнал голос. О чем сказал мой Господин, я не понял. Не видя говорящих, я мог только догадываться, что там делается и о чём идет речь.
«Оооо…, – возглас всеобщего удивления прокатился по склону. Учитель, посмотри, смоковница засохла» – сказал кто-то – и тень говорившего легла на меня. Я задрал голову, разглядывая фигуру, закрывшую мне свет. Человек стоял ко мне спиной, но я сразу узнал его – тот самый кучерявый здоровяк с мечом, что вчера кричал: «Молитесь за обижающих и гонящих нас!». Кажется, его зовут Петр… или Симон? Я запутался… или меня специально запутали те, кто называл его то Петром, то Симоном. Надо будет спросить у Атнат, кто он – «камень» или «слышащий». Наверно, все-таки камень: ишь какой мощный.
«Истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что сделано со смоковницею, но если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, – будет; и всё, чего ни попросите в молитве с верою, получите185».
Так, одновременно строго спрашивая и нежно лаская, мог говорить только мой Господин.
«За кого почитаете Меня?» – спросил Он. «Ты – Христос, Сын Бога Живаго», – тень качнулась, склоняя голову в поклоне. «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр186, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах187».
