Даниил Любимов - Экипаж
Однако, немного поостыв, Зинченко все-таки согласился внутренне с тем, что сыну нужен наставник в английском.
Куда сейчас без иностранного? Сам Леонид Саввич знал его плохо, со скрипом: картаво-шепелявый, труднопроизносимый гнусавый язык не давался ему, и Зинченко за годы службы добился лишь того, что выучил несколько расхожих фраз, достаточных для общения с пассажирами. Для того, что сверх, были бортпроводники, отлично подкованные в английском.
Но обратиться Зинченко решил не к ним, а к симпатичной жене пилота Синицына Елене Михайловне. Леночка, как он ее называл, была покладистой, доброжелательной и к нему, Зинченко, относилась с почтением – почти таким, как ее супруг, для которого Леонид Саввич был кем-то вроде эталона пилотажа, и он все наматывал рейс за рейсом, пытаясь догнать и перегнать его, как некогда СССР Америку.
Вот ее-то, Леночку, и искал Зинченко, придя на следующий день на службу. Пройдясь для начала по служебным помещениям, он уловил какой-то шум, доносившийся из кабины тренажера, хотя в это время там никого не должно было быть. Озадаченный Зинченко подошел к двери. Открыв ее, он увидел стажера Гущина, сидевшего за штурвалом.
Взглянув на включенный экран, Зинченко увидел возникающую в тумане взлетную полосу. В ужасающих метеоусловиях на нее медленно опускался самолет, которым управлял Гущин.
Зинченко беззвучно усмехнулся уголком рта. Все ясно. Стажеру не дает покоя его поражение, и он пытается запоздало взять реванш. Зря. Пустая трата времени – ничего у него не выйдет. Тут нужны опыт и сноровка, а у этого выскочки – один гонор. Правда, не без способностей парень, надо признать, но все же…
Зинченко хотел уже выключить прибор, но помедлил. Интересно было посмотреть, как этот стажер снова разобьется всмятку. Прислонившись к стене, Леонид Саввич стал наблюдать.
Лицо Гущина перекосилось до неузнаваемости от неимоверного напряжения, он изо всех сил тянул рычаг на себя, стремясь успеть затормозить. Зинченко мысленно считал секунды до катастрофы – семь, шесть, пять…
Воображаемая полоса вдруг подтянулась к кабине, будто та всосала ее внутрь. Касание!
Зинченко оторвался от стены. Так, вот сейчас самолет врежется в стену, через полсекунды, ну!
Самолет сел. Он буквально чуть-чуть прокатился по полосе и замер, горделиво посматривая сверху глазами иллюминаторов.
Леонид Саввич некоторое время смотрел, не веря в реальность происходящего, затем резко протянул руку к выключателю. Полоса исчезла, свет погас, тишину прорезал скрипучий голос Зинченко:
– Вы что тут делаете?
– Вы видели? Я посадил его! Еще чуть-чуть… – Гущин чуть не задыхался от возбуждения. Пьяный от восторга, он невменяемым взглядом смотрел на Зинченко, ожидая от того похвалы. Посадил! Посадил же! В нереальных условиях!
Зинченко оставался сдержан. Вместо того чтобы кинуться на шею Гущину, он строго произнес:
– Есть замечательное правило. Не прошел тренаж – не лезь в фюзеляж. Кто вам разрешил пропускать занятие по эвакуации?
Гущин поднялся. Поняв, что никакого одобрения от Зинченко он не дождется, двинулся к двери, не ответив на вопрос. Леонид Саввич проводил его задумчивым взглядом. Позабыв о Елене Михайловне, которую искал, он прошел в кабину, занял освобожденное Гущиным место и включил ту же программу.
Спустя час, взмыленный и злой, Зинченко проходил вместе с Гущиным через металлоискатель. Сколько он ни пытался, ему так и не удалось посадить злополучный самолет. Более того, он уверился в безнадежности этого занятия и если бы не видел своими глазами, как это проделал Гущин, – никогда не поверил бы.
Однако перед полетом Зинченко постарался вернуть себе обычный невозмутимый вид. Хвалить Гущина он не собирался. Не хватало еще, чтобы этот пилот, который и так воображал слишком много, возомнил себя круче своего наставника! Наверняка получилось у него это случайно, а может быть, вообще какой-то сбой в системе. Иначе не объяснишь.
При проходе через устройство у Гущина снова зазвенело в карманах, и Зинченко злорадно ухмыльнулся про себя. Безответственный растяпа, вот и все. Он отвернулся от Гущина и потерял к нему интерес, потому что навстречу им шествовал Шестаков со своей свитой. Обменявшись привычными рукопожатиями, они разошлись. На выглядывающего из-за плеча Зинченко Гущина глава авиакомпании даже не взглянул, но он – слава богу, на сей раз ума хватило! – даже и не лез вперед.
Зинченко хотел пройти к самолету, но неожиданно резко поменял траекторию: слева он заметил Елену Михайловну Синицыну, которую так и не нашел, поддавшись соблазну пройти немыслимое испытание, которое сам же придумал для своего стажера. Синицына тоже заметила Зинченко, сразу расцвела, заулыбалась так, что на пухлых щеках появились ямочки, и сердечно произнесла:
– Здрасьте, Леонид Саввич.
– Привет, Леночка, ты мне и нужна. – Зинченко, поймав удивленный взгляд Гущина, нахмурился и отвел Елену Михайловну в сторону подальше от любопытных ушей.
Он смущался, как и всегда, когда приходилось обращаться к посторонним людям с какой-нибудь личной просьбой. Когда приходилось отдавать приказы – не стеснялся ничуть, а в таких вот случаях даже терялся и чувствовал себя крайне неловко.
– Понимаешь, Леночка… – осторожно начал он. – Есть тут один охламон. Надо подтянуть его по английскому.
– Родственник? – осведомилась Елена Михайловна.
– Да какой там родственник! – поморщился Зинченко и недовольно добавил: – Сын! Ты же у нас специалист, может, поможешь?
Леночка с готовностью закивала маленькой изящной головкой:
– Не волнуйтесь, Леонид Саввич. Мой Коля все равно летает, у меня времени вагон.
Обрадовавшись такому скорому удачному раскладу, Зинченко вопреки себе принялся нахваливать сына:
– Он вообще способный! На лету все схватывает! – Потом, спохватившись, строго добавил:
– Только оболтус. Ты послаблений не делай! Всерьез с ним, всерьез! Значит, заглянешь вечерком?
– Конечно, Леонид Саввич! – Елена Михайловна, кажется, искренне рада была услужить Зинченко. Да и к тому же при постоянных полетах мужа ей было скучновато, а занятия с великовозрастным оболтусом – какое-никакое развлечение.
– Ну, вот и хорошо, – удовлетворенный Зинченко повернулся к Гущину, но не увидел его.
Поводив глазами по залу, обнаружил его кривляющимся около окна и сначала не понял, что происходит. Алексей размахивал руками и корчил рожи. Подойдя ближе, Зинченко понял в чем дело: за окном по трапу поднималась в свой самолет пилот Александра Кузьмина, на которую этот ушлый Гущин уже положил глаз.
«Наш пострел везде поспел», – подумал Зинченко, вслух же одернул Алексея:
– Стажер Гущин!
Алексей обернулся. Зинченко посмотрел на Александру. Она улыбалась. С явным сожалением оторвавшись от окна, Гущин пошел вслед за Зинченко. Им предстоял следующий совместный рейс.
Всю дорогу Зинченко вел самолет сам, туда и обратно. Алексея не допускал к штурвалу ни на секунду. Гущин, чувствуя свою вину и даже искренне раскаиваясь, благоразумно помалкивал и не встревал, хотя у него буквально руки чесались. Наконец, уже перед самой посадкой, он не выдержал и, когда Зинченко уже ответил диспетчеру, что производит посадку на двадцать пятую полосу, решил вмешаться.
– Управление принял! – выкрикнул он и вопросительно посмотрел на Зинченко. Тот смотрел ровно перед собой, ничего не отвечая и оставляя тем самым слова Гущина без внимания. Алексей повторил с просительными интонациями:
– Управление принял! Леонид Саввич, разрешите произвести посадку! По всем правилам, тютелька в тютельку, обещаю!
– Отставить! – не поворачивая головы, отозвался Зинченко. – Сегодня сложные метеоусловия. А художества ваши мы видели.
Гущин помрачнел и буркнул:
– Вас понял.
В салоне тоже шла подготовка к посадке, и бортпроводники окружили пассажиров, помогая им произвести необходимые манипуляции и проверяя, по всем ли правилам затянуты ремни. Спокойная и деловитая, как всегда на службе, Вика зачитала предупреждение пассажирам:
– Пристегнуть ремни, подготовиться к посадке.
Андрей, занимаясь своим делом, со стороны любовался ею. Своенравная и едкая, Вика его очень привлекала. И было странным и непонятным, почему она так упорно и порой даже агрессивно игнорирует его ухаживания.
Вот и сегодня, когда он подошел к ней на кухне, чтобы помочь убрать пластиковые контейнеры, в которых подают пищу пассажирам, отшила его резко и даже грубо. Андрею ничего не оставалось, как усесться в кресло и отвернуться. Такая Вика ему не нравилась. Налет развязной вульгарности, который она на себя напускала, абсолютно ей не шел и очень сильно удешевлял. На своей должности она была совсем другой – вежливой, улыбчивой, грамотной. Да и с девушками-коллегами держалась хоть и раскованно, но культурно. А вот рядом с ним превращалась в какую-то оторву. И это при том, что сам Андрей никогда не позволял себе не то что нецензурных, а даже просто грубых слов.
