Евгений Орел - Баклан Свекольный
Мамонт включил оборонку, максимально закрывался, отступал, насколько мог, чтобы не нарваться на кик, резво метался из стороны в сторону, чего едва можно ожидать от бойца с такой комплекцией.
Дмитрий не торопил события. Выбрасывал пробные джебы, время от времени имитировал хук, но удар не наносил, выжидая момент-верняк. За второй раунд Мамонт почти не пытался атаковать. Тоже ловил момент.
Гонг. Расслабление…
Именно тогда всё и произошло. В первые секунды после гонга, когда Ягуар направлялся в свой угол, Мамонт поразил его мощнейшим ударом пяткой в позвоночник.
Дмитрий застыл с открытым ртом и вытаращенными от боли глазами. Публика, секунданты и судьи замерли в тихом ужасе. Ягуар едва стоял на ногах, пытаясь ухватиться за воздух. Рухнул на ринг, точно подкошенный, лицом вниз. По рядам пронёсся тревожный гул.
Несколько человек бросились к пострадавшему. Тщетно было пытаться поставить Дмитрия на ноги: не надо иметь диплом врача, чтобы определить перелом позвоночника.
В реанимацию пострадавшего везли кортежем в несколько крутых иномарок. Организаторы боёв ехали переговорить с врачами, чтобы замять вопрос и не допустить вызова милиции, для чего пришлось раскошелиться на оформление бытовой травмы.
В сознание Дмитрий пришёл нескоро. Его первые слова – «Оля… Олюшка…» – дали понять организаторам боёв, что есть человек, будь то подруга или жена, через кого можно передавать деньги за лечение Ягуара.
Доктор Павленко настойчиво добивался:
– Дима, кто такая Оля? Какой у неё телефон?
Сбивчиво, по одной-две цифры, Ягуар назвал номер, после чего снова впал в отключку. Ни у кого не нашлось, чем записать, и пока медсестра искала ручку, несколько человек держали семь цифр в памяти.
Пульс еле прослушивался. Доктор приоткрыл больному веко, проделал нечто, понятное лишь посвящённым – и вывод оказался неутешительным:
– Больной в коме! Внутреннее кровотечение! Капельницу! Две! Физраствор и…
– Ясно! – отчеканила медсестра, зная, что нужно делать.
Ни к кому не обращаясь, Павленко негромко произнёс:
– Кажется, переломом позвонков дело не кончилось.
Ох, и жара поднялась! Забегали, заметушились доктора и медсёстры. Счёт пошёл на секунды. Вскоре пациента подтянули до состояния «больше жив, чем мёртв», что дало возможность обсудить организационные вопросы, в том числе и финансовые.
Главный из сопровождавших Ягуара заявил, что за деньгами дело не станет, «заплатим, сколько скажете, только чтоб Ягуар остался жив, и чтобы обошлось без милиции». Ведь иначе вскрылся бы криминал – незаконное проведение боёв без правил.
Доктор Павленко проявил неуместную догадливость:
– Похоже вы не зря всполошились. Его смерть может принести вам большие неприятности. Ведь так?
– Доктор! – «главный» попытался его остановить, но Павленко не унимался:
– Я-то думал, это ваш друг или родственник. А оказалось…
– Доктор! – настаивал «главный», – мы вам платим за то, чтобы вы не думали, а лечили. Спасёте Ягуара – получите ещё столько же (дал пачку денег толщиной в палец). А если он откинет копыта – вам тоже хана.
– Понял, – приглушённо согласился Павленко. Не надо быть гением, чтобы догадаться, с кем имеешь дело. Такие могут по-царски вознаградить, либо… Нет, лучше без «либо».
Мерзкая дрожь прокатилась по коже, лицо покрылось пятнами пунцового цвета, на лбу выступили зернинки пота. И куда только сарказм девался! Ведь жизнь даётся одна, «и прожить её – надо», как Павленко сокращённо цитировал большевистского героя. [10]
– И чтоб наши бабки тратились только на Ягуара, а не уходили на бомжей и прочих… хе-хе… неимущих! – уточнил «главный». – Доктор, я говорю понятно?
– Да, разумеется, только на него… на Ягуара… на него, да. – Выбитый из колеи Павленко даже не возмутился столь бестактному требованию, появление которого допускало в принципе, что деньги одного пациента могут использоваться на другого.
Пребывание в реанимации влетает в копеечку и далеко не только государственную. Это по Конституции – лечение бесплатное. Но держава на ладан дышит, здравоохранение содержится по остаточному принципу, а лекарь-выпускник мединститута клянётся «Аполлоном, врачом Асклепием, Гигеей и Панакеей, всеми богами и богинями», [11] что будет направлять «режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением». [12] Только вот беда! Кроме сил и разумения, нужны снадобья, томографы, прочая техника – а всё ж, зараза, денег стоит! И вообще, жить хотят не только пациенты, но и доктора. И жить хорошо, а не лишь бы как! Вот и сдираются сумасшедшие «бабки» с друзей, родственников и прочих, кому дороги близкие и родные, угодившие на грань жизни и смерти.
Пациенту заметно полегчало, и Павленко вспомнил о телефоне.
Ольге казалось необычным, что за весь вечер – ни единого звонка. Аппарат, всегда «красный» от озабоченных поклонников, на этот раз будто освободил линию для главной новости дня – о победе Дмитрия.
Сердце встрепенулось от разорвавшего томительную тишину долгожданного звонка. И внутри всё оборвалось от дурного предчувствия, когда трубка донесла незнакомый голос:
– Ольга? Здравствуйте! С вами говорит доктор Павленко…С тех пор и началась эта повседневная каторга. Когда Ольга поняла, что Дмитрию на ноги не подняться, в ней прочно укоренилось чувство вины, пусть и косвенной, за то, что не смогла отговорить любимого от идиотской затеи с боями без правил. Как ни просила-молила, его упрямство взяло верх. «На Канары ему, блин, захотелось. А теперь – койка да утка, вот и все твои Канары», – мысленно упрекала Ольга единственного и навсегда любимого мужчину, как ей прежде казалось. С Мамонтом, конечно, разобрались – по-тихому, но тоже без правил, впрочем, и без гонга, и без судей. Дмитрию, конечно, от этого пользы, как мёртвому от капельницы. Да и цель расправы состояла не в помощи Ягуару, а в нравоучении, чтоб другим неповадно было.
Каждый день Ольга уходит на работу с больным сердцем. Перезванивает домой чуть ли не ежечасно, доставая расспросами несчастных сиделок, а как только стрелки часов добираются до шести, Ольга срывается с места и бегом к Димке. Все об этом знают, директор тоже в курсе и никогда не задерживает Ольгу сверх положенного. Пикантности делу придают конфликтные отношения между Фёдором и Ольгой, а также явное неравнодушие к ней со стороны Толика Ерышева. Нередко он оказывается свидетелем ссор, и когда Фёдор переходит грань, допустимую в разговоре с женщиной, Ерышев за Ольгу всегда заступается. Со стороны такой протекционизм кажется причудливым: Толик на голову ниже Фёдора, да и по другим параметрам явно не в выигрыше.
* * *...Понедельник, 4 октября 1993 г.
Время – 12:10.
Когда на кощунственное упоминание об искалеченном боксёре Ольга впала в истерику, из кабинета выскочил именно Ерышев. Как раз в тот момент Фёдор выдал очередную гадость:
– Так, а твой спортсмен тебя отпустит? Ха-га-га-га-га! Скажи ему, что у меня тут тако-ой спортсмен, ты же знаешь, – теребит ладонью ниже пояса. – Чемпион мира!
– Что происходит? – Ерышев зыркает поочерёдно то на Ольгу, то на Бакланова. Ситуация вполне очевидна, и он резко набрасывается на явного обидчика:
– Что ты ей сказал?!
Бакланов делает смущённое лицо, с налётом наигранной трусливости:
– Да я ничего, я только её на свидание пригласил.
Он провоцирует Ерышева на проявление хвалёного рыцарства и, чтобы его сильнее раззадорить, едко цедит сквозь зубы:
– Тоже мне, бабский защитничек выискался! Давай, подотри ей сопельки да подмой хорошенько, а то она уделалась от злости! – Фёдор создаёт видимость бегства, поспешно покидая приёмную.
«Рыцарь», конечно же, за ним. Дверь остаётся открытой, и Ольга слышит, как Ерышев бранится с Баклановым:
– Что ты себе позволяешь, безнравственный урод! – от волнения голос Ерышева сбивается на фальцетный визг. – Я же слышал! Как у тебя поганый язык твой поворачивается говорить такие гадости?! Ты что, не знаешь, какое у неё положение?
– Знаю. А тебе-то какое дело? – нарочито грубо спрашивает Фёдор.
– Раз говорю, значит, есть дело! – всё больше накаляется Ерышев.
– Что, глаз положил на Выдру? – со скабрезной улыбочкой Бакланов «дотягивает» Ерышева до нужной кондиции. – Ну-ну, там есть на что не только положить, и не только глаз.
– Да как ты смеешь!..
Остаётся последний штрих – и результат провокации не заставит себя ждать, уверен Бакланов:
– А у тебя, небось, женилка уже выросла? Ха-га-га-га-га…
Руку, пытавшуюся нанести пощёчину, Фёдор ловит на лету и мастерски заламывает Ерышеву за спину.
– Тише ты! Сначала драться научись! – Фёдора даже радует, что не он атаковал первый. Теперь-то он всем докажет, что спор можно выиграть не только словами.
Федя вталкивает скрученного и беспомощного Ерышева в дверь приёмной, так и остававшуюся открытой. Извиняется перед Ольгой за её рыцаря-заступника, ёрничая, мол, Толик достойно защищал её честь, но… не защитил. От последовавшего за этим пинка «рыцарь» валится на пол и со стоном разминает пострадавшие суставы.
