Валерий Граждан - Кровавая пасть Югры (сборник)
Ох, уж этот русский авось, либо рулетка! Ну а мой ас-водитель смотрит вожделённо на начальника, то бишь на меня. Я же уповаю на Понтанькова и его опыт. Круг замкнулся. «Гордиев узел» разрубил все таки Миша, произнеся сокраментальное «японское» слово «хусим»!
Это означало всё сразу. И то, что назад хода нет, а также: «Садись в кабинку и айда – пошел хоть к чёрту на рога!» «Пожалуй оно и к лучшему.» – вздохнул, вскакивая на подножку. Договорились двери открывать сразу и по команде любого из нас, кому первому скажется беда. Если машина все таки попадёт в ловушку топи и начнет крениться, то выскочить надобно успеть в противоположную сторону. Именно – успеть. Потому как плюхнуться, по сути под машину, в болотную жижу в сорокоградусный мороз…
– Миш, ты в бога веришь? Может молитву какую знаешь?
– А ты?
– Я только «Отче наш» и то не всё. Меня бабушка учила, чтобы хату от пожара спасти. У соседей сеновал занялся. Так меня бабка послала на крышу, дала иконку и сказала слова молитвы.
Крыша наша соломой покрыта была. А здоровенные искры к нам летели. А по-сему я елозил по коньку с иконкой в руке и бормотал: «Отче наш, иже еси на небеси! Хлеб наш насущный даждь нам и избави нас от лукавого…» Вроде так.
– Жидковатая молитва. Может спротив волков и годится, а здесь, пожалуй, японское «хусим» боле пойдёт. Гляди, давай, в четыре глаза вперёд и за телегой. А я уж как-нибудь…
И поехали. Каким-то пятым чувством ас всё-таки угадывал, на какую передачу переходить, где объехать, а где и давать газу. Уже минут через пять оба взмокли от напряжения: глаза на дорогу, а вернее на то, что раньше было дорогой, а рука невольно железно сжимала ручку дверцы. Время от времени цепи визжали, соскальзывая с очередного ледяного бугра. Кровь стыла от этого визга, в висках стучало. Пот застил глаза. «Господи, пронеси!», – невольно неслось в мыслях.
Раз несколько приоткрывали каждый свою дверцу. А то и обе сразу. Но молча: машина колыхалась, но явного крена не давала. Может и молитва как-то нам подсобляла. Отдельные её слова, вперемежку с непотребными я все же временами вскрикивал. На очередной колдобине машину садануло так, что мы оба только и успели сказануть: «Ох, ё…». При этом мой лоб украсился приличной ссадиной, которая сразу обильно закровоточила. И, если машиной удавалось всё-таки управлять на этой «трассе полигонного типа», то телега уподоблялась воздушному змею. Она нещадно моталась на привязи серьги железного дышла, отслеживая лишь направление движения нашего ЗИЛка.
Болото кончилось внезапно. Теперь следовало вздыматься по тягуну вверх с пару километров.
Итого по спидометру мы «сдюжили» за день едва полтора десятка эдаких «полигонных» вёрст. И на наше счастье болот, подобных пройденному вроде не предвиделось. Но была-таки зимняя гололёдистая дорога и с довольно крутым подъёмом. Пока. Да и день мы «сэкономили» на форсирование болотных колдобин и ухабов. Вроде бы удачно. Ведь опять-таки живы!
В конце подъёма торчала одинокая человеческая фигура. Разглядели: тётка. А может и вовсе девчушка-поди, разгляди её, укутанную.
– Откуда её чёрт принес? Глянь-ко по карте, Валер! Не должно бы здесь деревни. Разве что Абатский, так он там, впереди. Из геологов, верно. Замёрзнет ведь, дура. Возьмем?
– Конечно. Вот только подъём, чёрт бы его… Где тормознешь?
– Изловчусь, не впервой. Встать не штука. Трогаться, ровно грыжу наживать: гололёд на подъёме.
Но тем временем погасили ход, поравнялись. Закутанное изваяние не шевельнулось. Но ведь в Сибири Большак не шоссе, тем более в мороз. Здесь не «голосуют»: и так видно.
Открыл дверцу, сказал изрядно осипшим от мороза и курева голосом: «Садитесь!!». Но в ответ молчание. Потом из глубины шалей вместе с паром прослышалось: «Нет, нет, вы поезжайте!» Вот, зараза! И чего только тормозили столько!
Мишка высказался короче: «Чтоб ты усралась!» – и газанул, снимаясь с ручника. ЗИЛок слегка занесло поперёк дороги. Но, набирая обороты, заскреблись-таки цепями. Мотор натужно ревел, вырывая машину к центру тракта. Перешли на вторую передачу.
– Ты чё понял, Миш? Она будто вальтанутая. Ведь околеет! Да и к темени уже…
– А хрен её знает, хотя… Ты бы убрал пушку, рукоять видать. Да и тесак твой что у живодера. Тут бы от эдакой видухи и мужик в штаны наложил… Да и мои стволы прикрой брезентухой. Вон он, Абатский с первой буквой Я. Вовек не забыть. Здесь заправимся, если бензин есть, да заночуем, пожалуй.
Свернули с Большака в деревню. А тут… батюшки – светы! Свадьба! Гармоней штуки три, все как один подгулявшие деревенские раскраснелись от холода, либо самогона, кой крепче любого мороза… И полушубки настеж, да такого песняка выдают, приплясывая, что диво-дивное.
Как на нашем мосту церковь обокрали!
В бражку плюхнули попа,
В колокол наклали!
Ох-ха, оп-па, чириями жо…а!
– Во жарят, а, Валер?! Чисто в моём Муромцево! За живую берёт!
– Да ладно, у нас в деревне похлеще рулады выдавали. Космические. Даже про стыковку: «Мы с Ваняткой до утра стыковались у Метра, стыковались бы ишшо, да болит… незнамо шшо!» Не слыхивал такую частушку?
А свадьба тем временем окружила наши повозки, явно требуя нас выйти к гостям. Положено так и не нами заведено. Было бухнулись в ноги честному народу: «Отпустите, Христа ради! Нам бы где переночевать!» Да куда там! В один голос орут: «Здеся и заночуете, а заодно и оженим. Гля-ко каки у нас девахи! А за машину не боись – не умыкнут и гвоздя! Скрось свои! Плесни-ка им Лёха нашего из лапоточка, да под груздочек!» И пошла писать кривая…
– Миш, а Миш! – было спохватился я. Но тот только отмахнулся, будто дал понять: «Не видишь что ли! А меру я знаю.» Ну и я – тоже знаю…
Глава 6. До асфальта 300 км
Конечно же, от оргии в полном масштабе нам «отмазаться» удалось с трудом. Главное, что сумели загнать машину с прицепом во двор. Далеко не каждый двор в деревне настолько широк, чтобы вместить наш «паровоз». Вместимость плетня-палисадника соразмерны количеству содержимой хозяевами живности. Ко всему в Сибири принято делать над двором навес, как правило из тёса – он дешевле. Корм для скота и птицы обходится трудом и потом, а то и деньгами, коих на селе отродясь недостаток. А коли кормежка живности идет «на воле», то бишь не в стойле, то те же отруби или замес из картошки с брюквой дождь, либо снег портить не должны. Для того и навес. Да и сам двор застилался плотно подогнанным тёсом. У наших хозяев земля была покрыта «деревенским асфальтом». А это почти забытое в наши дни покрытие. В Сибири испокон веков в степных, и малолесных зонах полы в хатах делали мазанными. Земляной пол трамбовали здоровенными чекушами, коими палисадные колья вбивают. Полы делали летом, в вёдрую погоду. Потому как пол, даже в пятистенной хате, мазали единовременно и сохнуть ему надобно не менее трёх дней. Летом спали на лобазах, где завсегда водилась хотя бы малая копёшка сена. Да и мазали не абы как, а по-особому. Замес делали на «каменной»(годной для кирпича) глине с добавлением в неё яиц. Пол, высохнув изрядно, блестел глянцем. И именно так был выделан предоставленный нам двор. Мишка даже не хотел загонять машину: боялся сковырнуть пол. Но Петро, хозяин усадьбы, заверил: «Хучь на тракторе вьезжай – сдюжит!» Он же спроворил нам баньку. Вот уж потешились! А из баньки были вторые сени – в задворье, где снегу тьма. Там мы с Мишаней тешились, валяясь в сугробе, едва вылетев с полков жаркой бани. «Ух-ха! Красотища какая!», вопили мы от удовольствия.
После баньки почти до утра прокалякали с Петром. Он оказался родом из ссыльных. Даже бумагу достал из кованного сундука со списками и большой сталинской символикой. Как уж ему удалось сию бумагу сохранить, а более того-свою голову окаянную, неведомо. Изрядно мы тогда подпили с хозяином. Помнятся лишь фрагменты документа: «С разрешения СНК (Совет Народных комиссаров) СССР 1942 года, Бюро ВКПб постановляют: принять и разместить ссыльных переселенцев в Ханты-Мансийском национальном округе 10 тыс. чел(цифры таки записал в книжку)
Сургутский район – 2200 чел
Ларьякский район – 400 чел.
Березовсий район – 800 чел
Микояновский район – 2400 чел.
Самарский район – 2600 чел.
Кондинский район – 1600 чел.
Список расселения прилагается.
Как нам поведал потомок «спецпереселенцев», по таким спискам следовали в Заполярье тысячами. Натуральных «зэков» слали в штрафбаты, а ссыльных либо добывать рыбу для фронта, либо строить заводы в глубоком тылу. «Спецпереселенцы распределялись «по заявкам УНКВД». Держались, как могли семьями, селами, землячествами. На местах «сортировки» похоже старались как можно больше перетусовать ссыльных для уменьшения общения, а то и открытого неповиновения. Народов набиралось тысячами. А общее количество вряд ли поддавалось учёту. В землях Угры и Хальмера их было не менее сотни тысяч. Документы о «Правилах приёмки…» на имя секретарей ВКПБ приходили, но исполнять их было некому и не на что. Даже сама природа противилась чужакам. Петро подливал себе и нам самогонки, размазывая слёзы по щекам. Боль воспоминаний кривила его лицо. Вроде не принято в Сибири плакать мужикам, но тут, видно, хмель слабил нервы. Ведь было-то всего ему тогда, в 1942 году восемь годков.
