Юлия Качалкина - Источник солнца (сборник)
Сашке почему-то думалось, что в фильме о насекомых никаких титров быть не должно вовсе, ведь никто, кроме самих насекомых, в нем не играет. Тем не менее имелся помимо всего прочего и перевод. И не просто, а закадровый. Валя энергично дернул ухом, но промолчал. Артем лежал и думал о том, что ему грустно. В детстве обычно говорят «скучно», а чем старше мы становимся, тем чаще придумываем новые названия старым чувствам. Искать причину грусти было делом бесполезным – Артем знал это более чем отлично – и поэтому научился отдаваться ей легко. Чтобы прошла над ним подобно волне и схлынула. И еще ему казалось, что своей странной грустью он причиняет неудобства родным: грусть, словно болезнь, имеет свойство распространяться. И от боязни слишком очевидно грустить он начинал грустить еще больше. Он лежал, закрыв глаза и положив на лоб руку. Валя уже с минуту смотрел на него в пол-оборота и все понимал. И очень хотелось ему пойти и выключить телевизор, который один не грустил ни о чем, санкционируя собой общее лицемерие. Настя смотрела на мужа и Сашку, давившуюся баранками, и размышляла о том, что необходимо купить Евграфу новые брюки, но для этого столь же необходимо потратить много-много душевных сил, уговаривая его выйти из дому в магазин по такой прозаической причине. А сил у нее не было. И поэтому покупку брюк требовалось отложить. Сашка закашлялась и этим прервала череду мысленных блужданий собравшихся. Все, как по команде, посмотрели в телевизор. Там под пронзительно-томящую слух арию возникли две улитки, увеличенные до размеров мамонта. И эти две улитки тянулись друг к другу своими розовыми, похожими на бекон тельцами, прямо выпрыгивая из панцирей, – тянулись и, недвусмысленно сливаясь в объятиях, шелестели рожками. Сашка перестала кашлять от захватившей дух картинки. Артем перевернулся на бок. А улитки все не унимались: музыка шла крещендо, улитки сцепились в экстазе намертво, и оператор замер с камерой, не меняя фокус и снимая одним длинным кадром. Евграф Соломонович старался оценить его мастерство.
Сцена затягивалась, и всем, кроме невинных в дикости своей улиток, становилось неудобно: Настя два раза пересела на кресле, Валя раза три посмотрел на наручные часы. Один Артем впитывал непосредственную магию картинки всем своим существом. С чем-то рифмовалась она в его сознании. С чем-то никому из окружающих непонятным. Сашка задрыгала ногой, с которой в результате слетел тапочек. Евграф Соломонович, спровоцированный звуком его падения, оторвался от экрана и сказал:
– Интересно, а это они сражаются или ласкают друг друга?
Все – каждый по отдельности, но одновременно – поняли, что смущали их исключительно экранные ласки. Потому что каждый знал о другом: и его кто-то ласкает, только дело это сугубо личное, и знать о нем никому не полагается. И тем не менее они знали. Итак, смутились все, кроме Евграфа Соломоновича, который спросил без всякой задней мысли. Просто озвучил родившееся спонтанно соображение.
– Делают массаж. – Валя сострил и тут же сделал невинные глаза.
Артем, производивший до того впечатление абсолютной отрешенности, прослушав внутренним слухом шутку, засмеялся ей в голос. Да так, что Настя с Сашкой вздрогнули от неожиданности. Евграф Соломонович обернулся и поправил очки, сползшие на нос:
– Ой, остряк ты, я посмотрю! – Фамильная нотка прожурчала в голосе Евграфа Соломоновича в необычайно добродушной интонации.
Валя широко улыбнулся. От этого его лицо немного похорошело.
– У них там в природе все ласки на драку похожи, – констатировала довольная неразразившимся недоразумением Настя.
Тут, как это обычно бывало, Валя встал без всякого к тому предупреждения, и вышел. Четверо остались в комнате и продолжали смотреть на ухаживания сменивших улиток муравьев, когда Валя вернулся обратно с небольшим свертком в руках. В сверке скрывалась вобла.
Трудно найти человека, который не любил бы воблу. Вот и Валя ее любил. Она была своего рода воспоминанием о тех временах, когда ему можно было пить пиво – можно, как любому молодому человеку при определенном состоянии души. Но свое Валя к двадцати годам уже отпил, и многое отъел тоже. Эта конкретная рыбина была куплена им вчера вечером в какой-то сомнительной палатке у метро. Потом была спрятана в холодильник и вынесена сегодня на всеобщее обозрение лишь по наивной вере в незамеченность. Раз прошло с телефоном, думал Валя, почему бы не попытаться с воблой? И он попытался: сел в облюбованное и нагретое кресло, положил на колени сверток, развернул и стал очень быстро отковыривать длинными цепкими пальцами будущего фармацевта кусок от рыбьей тушки.
В гостиной запахло копченым. Артем унюхал его первым, хотя и так знал о существовании воблы. Потом рыбу почуяла Сашка: ей оценить удовольствие сухой соленой костлявой и совершенно без пива бесполезной пищи в силу возраста было не дано, поэтому она категорично сморщила носик. И вот запах достиг Насти. Она перестала смотреть на экран и, поискав глазами, сразу же нашла нарушителя спокойствия.
Валя к тому времени уже успел оторвать полоску от спинки и положить ее в рот. Он чувствовал, что пойман.
– Валя, что ты ешь?
– Рыбу, мам. – Валя начал с удвоенной скоростью отрывать второй кусок.
– Какую рыбу, Валь? Валь… – Настя уже целиком повернулась к нему, потому что Валя весь был поглощен своей воблой и старался поглотить ее как можно быстрее.
«А потом хоть потоп», – мелькнуло в его голове.
– Да воблу он ест, мам. – Артем продолжал лежать с закрытыми глазами, предчувствуя грядущую взбучку и слегка посмеиваясь ей.
В таких случаях нужно было незамедлительно сознаваться в содеянном и с покорностью умудренного опытом человека ждать, когда буря набежит, пошумит и рассеется. Артем ускорил ход событий. Валя замер с очередным куском в руке.
– Валь, убери ее сейчас же! Тебе нельзя, ты что, не понимаешь? Давай, уноси отсюда воблу. – Настя сразу пошла на штурм.
– Мам, я не понимаю: что такого будет, если я ее съем? – Валя старался говорить спокойно, ибо знал, что сохраняющий спокойствие всегда остается хозяином ситуации. – Я уже ел воблу. И ничего не случилось. Это всего лишь рыба. – И он вновь понес кусок ко рту, делая вид, что ничего не произошло.
– Валь, положи кусок обратно! Я не шучу. – Настин голос был столь серьезен, что даже Евграф Соломонович встрепенулся и перестал следить за жизнью насекомых в телевизоре. – Тебе снова надо объяснять, что с твоей печенью соленое, жареное и алкогольное противопоказано? Перестань ее есть, – Настя не выдержала и хотела встать, – в конце концов! Ты ведь только что позавтракал!
– А я хочу есть! Я не наелся!
– А кто тебе мешал взять вторую порцию каши?
– Мам, да оставь ты его! Ну пусть он воблу свою съест! Что, в этом криминал какой-то, что ли? – Артем вытянулся и как-то замученно посмотрел на мать.
– Тем, не вмешивайся, пожалуйста, – с трудом сдерживая раздражение, попросила Настя.
Артем вздохнул и отвернулся.
– Валь, я последний раз прошу тебя убрать воблу с глаз долой.
– Мам! – Валя взвизгнул, доводя фамильную нотку до апогея звучания, – ну я не знаю! Почему нужно всякий раз цирк устраивать из-за ерунды! Даже воблу в этом доме съесть не дадут! – И злополучная рыбина вместе с оберткой полетела на журнальный столик.
– Валентин, ты чего так разбушевался?! – с придыханием спросил Евграф Соломонович, вступая в ситуацию в самый подходящий момент. – Ты почему так разговариваешь, а?!
* * *Валя встал и, махнув рукой – жест означал: все равно не поймете, – пошел прочь из гостиной.
– Он и не отвечает! Посмотрите на него! – Евграф Соломонович набирал обороты.
– Хорошо, я не буду есть воблу, – Валя вернулся на секунду в гостиную, – но и на ваших спаривающихся улиток смотреть не хочу!
– Валя! – Настя воскликнула, глазами показывая сыну на притихшую Сашку.
Сашка по возможности закрылась пакетом сушек, но понимала, что все равно ее видно, и от этого испытывала чувство, близкое к испугу.
– А что, мам, Саше уже пора, по-моему, знать, как называются эти вещи! И если Галя с Вадимом ей ничего не говорят, то это их дело!
– Ты Галю не вмешивай, пожалуйста! Это к разговору не относится! – Настины щеки, до того невероятно бледные, покрылись розовыми пятнами. Верный признак нервного возбуждения.
– Относится! Еще как относится! Вы никак, – Валя повернулся в анфас, чтобы понятно было: его слова относятся к обоим родителям, – никак вы не поймете, что не в вобле дело! И не в слове каком-нибудь резком! Привязываетесь к частностям, а главного не видите ни на шаг вперед! Как вы можете быть такими близорукими? Как? Вот Сашка, – Сашка при этих словах совсем съежилась на диване, – она ведь доросла до десяти почти лет и не обзавелась ни одним другом. У нее нет друзей, вы это видите?! Это нормально, что ребенок проводит все время со взрослыми, почти не двигается, а только ест, – Сашка прижала к себе пакет с сушками, – смотрит телевизор и рисует? В цирке сколько она была раз?! Один. В зоопарке? Один или два. Запамятовал. Но зато она не знает, как называется половой контакт между живыми существами! И ложится не позже одиннадцати! За этим всем вы следите! Очень следите! – Валя перевел дыхание. Никто не решался его прервать. – Или Артем.
