ЛюдМила Митрохина - Уроки тьмы
– Сынок, это ты? Только пришёл? Я так и понял. Как там мама? Да ты что! Сегодня только сделали, и уже в палате? Фантастика! Неужели? Давление в норме? Ты всё правильно сделал. Даже смеётся? Спасибо. И ей от меня. Успокой её, у меня всё хорошо. Еда есть. Всё нашёл. Нет, ничего не надо. Лучше к ней зайди. Жду не дождусь. Лидера нашли. Валюшу дождусь и в честь неё пробег сделаю. Скажи ей обязательно. У тебя всё нормально дома? Ну и хорошо. Пока, пока. Целую.
Олег решил, что Валентину встретит букетом цветов и вымытой посудой. «Только бы не разбить ничего при мытье!» – подумал он и направился на кухню. После разговора с сыном он пошёл по коридору в приподнятом настроении, не касаясь рукой стены, и повернул направо, думая, что это кухня, но попал в комнату Валентины.
«Вот так всегда – эмоции смешивают карты реальности, то проедешь свою трамвайную остановку, то не туда свернёшь», – подумал он, очутившись в комнате жены.
Комната была наполнена её родным запахом, в котором жил аромат её волос, слабых духов, клубков шерсти, старых книг и лекарственных препаратов. Олег стоял не шелохнувшись, казалось, вот-вот – и Валюша заговорит. Правой рукой он повёл вдоль стены, шкафа, стула и, дойдя до дивана, сел. Под руками у него оказался большой пуховый платок, который она не снимала с плеч с осени до лета. Мягкий пух настоящего оренбургского платка пробудил в нём воспоминания, унося в прошлое.
В своей жизни он только дважды дарил такие платки – матери и жене. Маме – дымчатый, когда её провожали на пенсию, Валентине – белый, за месяц до наступления тотальной слепоты. Они обе плакали, кутаясь в его тёплую нежность, принимая этот подарок каждый со своими мыслями: мама – как тепло от сына для одиноких часов, Валентина – как прощание с белым светом от слепнущего мужа.
Олег прижал платок к лицу, наслаждаясь его мягкой податливостью. «Какое живое тепло идёт от него! Такое же исходит от дерева, когда с ним работаешь», – заметил он.
Всё, что идёт от природы, пронизано мощной энергией, даже в застывшем неживом виде. Будь то шерсть, морские ракушки, кораллы, камни, глина, да всё, включая солому. «Откуда эта энергия? От солнца? Конечно, от солнца, – подумал он. – Пусть я его не вижу, но оно-то меня видит, освещает, дотрагивается своими лучами до моей кожи, до всего меня, наполняя жизнью. Почему, когда я не выхожу несколько дней на улицу, у меня портится настроение, падает давление, опускаются руки, и я всё начинаю делать через силу? Нехватка солнечной энергии, точно. Так что, выходит, выползать на свет божий надо всем…»
Олег наткнулся руками на журнальный столик, стоящий возле дивана.
– Интересно, что он здесь делает? – удивился он, осторожно проводя ладонями по столу.
На столике лежали разнообразные коробочки с лекарствами, открытые и закрытые, небольшие баночки, расфасованные таблетки. В блюдце лежали вскрытые ампулы, пара использованных шприцев. Рядом стояла кружка с водой и лежал небольшой резиновый жгут.
«Господи, сколько лекарств! А я как ни спрошу Валюту о здоровье, всё у неё хорошо. От её так называемого здоровья вся комната пропиталась лекарствами. Получается, мы живём вместе, и в то же время каждый в своём микромире, в своей среде обитания, вернее, выживания, соприкасаясь и пересекаясь в необходимые моменты. Хорошо это или плохо, трудно сказать. Но как бы ни были близки люди, живущие вместе, в каких бы условиях ни находились, но без своего автономного пространства жить невозможно…» Олег только сейчас понял, как Валюта оберегала его, не нарушая его пространственных границ, не нагружая его бытом, жалобами и нытьём, давая ему возможность отключиться от действительности, погрузиться в свои фантазии и жить творчеством. На свои хрупкие женские плечи она взвалила огромный груз ответственности за его жизнь и бремя нескончаемых бытовых забот.
Он осторожно вышел из комнаты и направился на кухню. Попил чай с бутербродами, сполоснул чашку, вернулся в свою комнату, чтобы закончить рассказ о первой, зрячей жизни, а с завтрашнего дня выстраивать вторую, незрячую. Времени до сна остаётся мало, а утром надо добираться в мастерскую, брать работы для выставки и отвозить в Союз художников…
Прослушав последнюю фразу, продолжил:
«В 1991 году у меня начались сильные головные боли. С чем это было связано, сразу не было понятно. Положили в больницу. Определили ещё одну болезнь глаз – глаукому. Похоже, что все глазные болезни стремились попасть именно ко мне, расцветая махровым цветом. Врачи провели курс лечения, сделали лазерную операцию и отпустили. Дома я пребывал в подавленном состоянии в предчувствии неотвратимой беды. Буквально через несколько дней после этой операции наступила полная слепота. Мир, в котором я жил, ушёл от меня навсегда, плотно закрыв за собой небесные двери. Страшная темнота навалилась на меня со всех сторон небывалой тяжестью, приковав меня к одному месту, с которого я боялся сдвинуться, не веря до конца в свершившееся…»
– Всё. На этом остановлюсь. Тяжело вспоминать, да и как передать словами то, что понятно только слепому, – произнёс Олег и остановил запись.
Наступила какая-то пронзительная тишина, физически давящая на уши. Огромная невесомая чёрная пустота окутывала тело, ослабляя волю. Хотелось завернуться в эту черноту, спрятаться в её защитную оболочку и ни о чём не думать.
«Как тогда, в первое время, – подумал он, прогоняя нахлынувшие воспоминания. – Завтра, завтра запишу, а сейчас – спать. Выход в город требует свежей головы и отдохнувшего тела. Ведь идёшь как в разведку по неизвестной местности, вечно что-то меняется, то столб воткнут на тротуаре, то яму выроют для трубы. Получается, как игра втёмную – то ли меня ловят препятствия, то ли я их настигаю, натыкаясь. Но, несмотря ни на что, надо выходить на оживлённые магистрали города, продираться через толпу, двигаться по заранее отработанным маршрутам до цели. Зато, когда возвращаешься домой, то чувствуешь себя победителем в схватке с темнотой, с ощущением не зря прожитого дня».
Приняв водные процедуры, он лёг в тренировочном костюме на свой диван, накрылся шерстяным пледом и стал считать про себя до ста. Сегодня это не помогало. Тело было какое-то напряжённое, не расслабленное. Так обычно сидят в кресле у дантиста в ожидании боли. Вот точно так же он лежал часами, когда наступила тотальная слепота, в диком напряжении от скачущих мыслей, не позволяя входить к себе в комнату никому. Огромный солнечный мир отвернулся от него, оставил его одного в полной мрачной темноте, которая пугала его своей безграничностью, бездонностью и непредсказуемостью. Он чувствовал вселенскую тоску и острое одиночество в этом чёрном чужом пространстве. Что делать? Как жить? Быть зависимым калекой, поглощая жизнь близких, унижая себя жалким сочувствием редких друзей? В голове всё чаще стучала мысль: покинуть этот мир, раствориться в этой черноте, поставить самому точку и никого не мучить…
Тихое отчаяние сменялось протестующей яростью против судьбы, и тогда он творил бог знает что, лишь бы выплеснуть накопившуюся боль, которая не давала ему покоя, раздирая всё нутро ядовитой правдой свершившегося. Он бился о стены, стучал кулаками, скрипел зубами и выл в подушку. После чего наступала самая страшная тишина, в которой устало рождалась мысль о самоубийстве. Валентина нутром чуяла эти моменты, эту странную мёртвую тишину, и вытаскивала его из этой жуткой бездны в самый последний момент.
Он вспоминал сейчас свои попытки отравиться газом, сунув голову в духовку, прыгнуть с балкона седьмого этажа – тогда Валюша буквально повисла на его ноге, – и ему становилось страшно, но не за себя, а за неё, бившуюся за него с остервенением, с ещё большим отчаянием и любовью. Бедная девочка, знала бы она, когда соглашалась выйти замуж, что её ожидает! Как он мог не думать о ней в тот жуткий час, не щадить её золотое сердце, – сам не понимал. Знал только, что если бы не было Валентины рядом, то и его бы давно не было.
Ему тогда казалось, что он сходит с ума. Шок от слепоты вверг в мучительные страдания. Помутневшее издёрганное сознание измучило его вконец. В голове постоянно крутилась одна и та же фраза: «Бог даёт – Бог берёт». Именно в этот момент он почувствовал какой-то внутренний сигнал, зов, толчок – идти в церковь. Ничего не говоря Валентине, он взял трость и пошёл в церковь, не зная точной дороги. Ноги сами привели его туда. Он первый раз переступил порог храма по велению души, не зная слов молитв, не ведая церковных основ и правил. Кто-то поставил его перед иконой и сказал: «Молись Ксении Петербургской, она поможет». Сколько он там простоял, неизвестно. Молился в душе своими словами, делился горем, просил защиты, поддержки, совета, уповая на чудо. Но когда пришёл домой, то почувствовал огромное облегчение, будто с души сняли камень. И он понял, что будет жить, начнёт вторую жизнь, вернёт себе творчество, друзей, всё, что потерял, потому что рядом с ним его любимая Валентина и вера, идущая из храма, подарившая ему надежду.
