Валерий Панюшкин - Все мои уже там
Прапорщик раскрыл было рот, чтобы задать традиционный вопрос: «Как это?» Но Обезьяна опередил его и приказал:
– Повтори!
Прапорщик улыбнулся. Ему было смешно вообразить, что вот сейчас он произнесет слово «анаморфоза».
С этой его улыбки установился между нами какой-никакой контакт, и начался первый урок рисования, который Обезьяна, надо сказать, провел блестяще. По моей просьбе Обезьяна прапорщику показал в googleart сначала «Благовещение» Леонардо, а потом «Менины» Веласкеса. С карандашом в руках мы наглядно показали Толику, насколько непропорциональна рука Леонардовой Мадонны, долго объясняли, почему надо было рисовать руку непропорциональной, поскольку картине предназначалось висеть в углу и не предполагалось, что кто-нибудь когда-нибудь станет смотреть на эту картину прямо. Толик не понимал, морщил лоб и от непривычных интеллектуальных усилий становился рассеянным.
Куда больше прапорщика увлекли «Менины». Я говорил:
– Понимаете, Веласкес должен был написать парадный портрет королевской семьи. Но самого короля рисовать было нельзя. У короля был сифилис. У него провалился нос. Поэтому Веласкес придумал…
– Че? У короля? Сифак? – с этого момента Толику стало еще интереснее.
– Ну, да. У короля сифак. Что же вы думаете, бледная спирохета отличает королей от нищих?
– Кто отличает? От кого?
– Бледная спирохета, – я все не мог привыкнуть, что с Толиком надо говорить просто, как с пятилетним ребенком. – Микроб. Возбудитель сифилиса.
Пришлось сначала разъяснить прапорщику, как именно распространяется сифилис, а потом показать на картине «Менины» зеркало, в котором отражается король, как бы одновременно и присутствуя на картине, и отсутствуя. Пользуясь возможностями googleart, прапорщик все просил зеркало ему увеличить и все рассматривал отражение короля, и все пытался понять, видно или не видно, что у короля провалился нос. А потом спросил:
– Так это дочки его?
– Да, – отвечал я, чтобы не вдаваться в подробности.
– Так у него же сифилис?
И разговор бы ушел далеко от живописи, если бы не вмешался Обезьяна:
– Ладно, акушер-венеролог. Давай лучше сам что-нибудь нарисуй.
– Я не это… Не умею… – набычился прапорщик.
– Давай-давай! Что-нибудь простое! Вот кубик нарисуй, – Обезьяна вывернул поролонового дракона и положил перед прапорщиком на стол квадратную губку.
Комически сопя, прапорщик нарисовал на бумаге плоский квадрат.
– В объеме нарисуй.
– Как? – переспросил прапорщик.
– Ты мне квадрат нарисовал. А ты нарисуй кубик.
Это элементарное задание оказалось для прапорщика совершенно непосильным. Несколько раз Обезьяна рисовал на листке объемный кубик. Прапорщик соглашался, что да, дескать, кубик. Но повторить рисунка не мог. В его исполнении кубик получался разлапистым и более похожим на солнечную батарею космической станции «Мир».
– Послушай, – говорил Обезьяна, – дальняя грань должна быть короче, чем ближняя.
– Как это? Они же одинаковые!
– Конечно, они одинаковые. Но то, что ближе, кажется большим. А то, что дальше, кажется маленьким. Понял? Тебе этот кубик надо нарисовать не таким, какой он есть, а таким, каким он тебе кажется, когда ты на него смотришь. Понял?
С пятого раза прапорщик понял и нарисовал на листке кубик, более или менее выстроенный по законам линейной перспективы. И вы бы его видели! Я имею в виду не кубик, а Толика. Вы бы его видели! Он выглядел так, как будто бы только что сделал великое открытие. И я уж думал оставить его наедине с этим великим открытием да и пойти обедать, но Обезьяна встал, зашагал по комнате, снова вернулся в кресло и проговорил:
– Теперь скажи мне, Толик, про кого этот рисунок?
– Чего? – не понял прапорщик.
– Ты нарисовал кубик не такой, какой он есть на самом деле, верно? – Обезьяна посмотрел на Толика пристально и направил в его сторону указательный палец.
– Ну, да… – Толик виновато развел руками.
– Ты нарисовал кубик не таким, какой он есть на самом деле, а таким, как ты его видишь, верно? – Обезьяна почти кричал.
– Ну, да…
– Так про кого рассказывает этот рисунок? Про кубик? Или про тебя?
– Про меня, что ль? – пробормотал Толик. – Как я вижу?
И на лице Янтарного прапорщика на мгновение воцарилось то самое выражение, которое отличает людей от животных.
Довольный своим уроком Обезьяна захлопнул компьютер, встал из глубокого кресла одним пружинным движением, направился к двери и, обернувшись в дверях, сказал:
– Алексей, пойдемте обедать. А ты, – он обратился к прапорщику, – Леонардо Недовинченный, пожалуй на ужин. Ровно в девять.
Прапорщик молчал.
– Слышишь? – переспросил Обезьяна.
– Слышу, – кивнул прапорщик мрачно.
– Вот и славно. Оденься только поприличнее. И расспроси после обеда Алексея, как пользоваться ножом и вилкой.
– Я че, не умею, что ль? – буркнул прапорщик.
– Ну, вот и посмотрим, – Обезьяна улыбнулся и кивнул мне, как бы приглашая идти вместе.
Но мне показалось, что прапорщик хочет поговорить со мной один на один. И я остался, сказав Обезьяне, что, дескать, догоню. Несколько минут мы с прапорщиком смотрели, как удалялся Обезьяна по берегу пруда, а потом прапорщик замахал нервно руками и потащил меня через дом, туда, где черное крыльцо вело в японский каменный садик. Там Толик обнял меня за плечи и потащил по окружной дорожке, петлявшей среди аккуратно расчесанного граблями песка. Чуть поодаль журчал фонтан, бамбуковая трубка наполнялась водою и, наполнившись, опрокидывалась под собственной тяжестью, каждую минуту издавая печальный полый звук «тук». И я подумал, что хозяин дома, вероятно, посмотрел фильм «Убить Билла», когда заказывал этот сад ландшафтному дизайнеру.
– Слышь, мужик, надо сматывать! – Толик развернул меня на дорожке и потащил в обратную сторону. – Слышь! Надо где-то, как-то, куда-то…
Я сбросил с плеча его тяжелую руку и остановился:
– Во-первых, Анатолий, мы никогда с вами не переходили на «ты», и вы годитесь мне в сыновья, если не во внуки… Во-вторых…
– Слышь, ты, погоди!
– Вы! погодите!
– Какая хрен разница! – Толик опять развернул меня и опять потащил по дорожке. – Тут всюду видеокамеры. Тут всюду следят.
– Ну да, – я опять освободился от его руки. – Ну и что?
– А то, что, когда все начинают свои права показывать, они приводят к последствиям где-то, как-то!..
– Кто приводит? Куда приводит? Анатолий!
Сказать по правде, я не понял смысла этой его последней фразы и запомнил ее именно ради ее абсурдности. Речь Толика казалась мне бессмысленным набором восклицаний, и я начинал не на шутку злиться, тем более что прапорщик снова пытался обратать меня за плечи и тащить куда-то.
– Куда вы меня тащите?
– Надо направления менять! Тут всюду микрофоны, пушки… Надо направления менять где-то, как-то…
– Где, Анатолий? Как?
Он снова попытался тащить меня, но я оттолкнул его в грудь:
– Возьмите себя в руки, – мы замерли друг напротив друга на дорожке посреди сада камней, «тук» сказала бамбуковая трубка. – Вы тут пленник. Ведите себя с достоинством пленника.
– Как? – не понял прапорщик.
– Так. С достоинством. Знаете, почему Обезьяна всегда обыгрывает вас?
– Потому что у него все тут схвачено!
– Нет. Просто Обезьяна думает головой, а вы нет. Возьмите себя в руки. И если хотите бежать отсюда, заведите себе блокнот.
– Зачем блокнот-то? – прапорщик выпучил на меня глаза.
А я отстранился и пожал плечами.
– Этот дом как крепость. Вы тут пленник. Я – такой же пленник, как вы. Разговор про побег будет иметь смысл, если вы заведете блокнот и целый месяц будете записывать в блокнот все, что может иметь отношение к побегу.
– Целый месяц?!
– Ну да. А сколько, по-вашему, готовил побег Эдмон Дантес?
– Кто это? Который Пушкина убил?
Я рассмеялся. А на черном крыльце дома-узилища появился Банько с продуктовым контейнером в руках и закричал:
– Прапорщик! Обед! Иди! Стынет!
«Тук» сказала бамбуковая трубка. Прапорщик сплюнул на аккуратно расчесанный граблями идеально белый песок и пробурчал под нос:
– Везде следят.
Обеды у нас в крепости были легкие. Как правило, на обед Банько готовил какой-нибудь протертый суп с гренками и ставил в центр стола хлеб и блюдо овощей. На этот раз суп был из тыквы. Обезьяна был в хорошем настроении. Ласка ластилась к нему. Банько разливал по тарелкам густую оранжевую жидкость, пахнувшую не столько тыквой, сколько орехами и имбирем. Я помыл руки, пожелал всем приятного аппетита и принялся за еду.
– С побегом – это хорошая мысль, – подмигнул мне Обезьяна, бросая себе в тарелку пригоршню гренков.
– Вы действительно следите за каждым нашим шагом, – проговорил я, стараясь хлебать суп как можно более невозмутимо.
– Конечно, слежу. И с побегом – это правда хорошая мысль. Если вы начнете готовиться к побегу, прапорщик, пожалуй, станет и доверять вам.
