Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
– Вот, вот, – замахал руками Алексей Иванович. – Именно о такой няньке для тебя я всю жизнь мечтал!.. Не хватало, чтобы ты по её примеру в самогонщика превратился.
Серёжка неожиданно рассмеялся:
– А что?.. Я заметил: прибыльное занятие!.. Миллионщиком стану…
Потом вдруг так же резко оборвал смех, пристально посмотрел на отца и спокойно спросил:
– А тётя Галя?..
Богомолов опешил:
– Что тётя Галя?..
– Против такой няньки ты, я думаю, возражать не станешь?..
Алексей Иванович смутился. Даже слегка покраснел.
– Не всё так просто, Серёжа… У нас с Галиной Ивановной… Впрочем, все подробности наших с ней отношений тебе знать не обязательно.
– А я и так всё знаю, – парнишка был совершенно невозмутим. – Как говорится в бульварных романах, у вас – роман. Но ты почему-то всё время делаешь вид, будто ничего подобного. Я прав?..
– Серёжа, давай не будем обсуждать мои личные проблемы…
– Интересное кино!.. Ты меня одного оставить боишься, считаешь безпомощным несмышлёнышем, а сам?!.. Хуже маленького!.. У нас в классе такая же пара была – Мишаня и Катюха. Сохли друг по дружке, но он её портфелем по голове, а она ему в ответ язык до подбородка. И никто из нас ни секунды не сомневались – у них любовь!.. Да ещё какая!..
Богомолову стало вдруг стыдно. Он посмотрел на себя со стороны и понял, как нелепо, по-детски вёл себя всё это время. Сын оказался намного мудрее своего отца.
– Ох, Серёга, Серёга!.. Если бы ты знал, каково мне сейчас!.. Запутался я в конец и мало что понимаю. То есть, может, и понимаю, но так… умом, а вот что с сердцем делать? Неизвестно… Хочешь – верь, хочешь – нет, но я даже не знаю толком, люблю ли я Галину?.. Потянуло меня к ней… Неудержимо потянуло ещё до поездки в Москву. А после Москвы… Вроде всё хорошо, да не слишком. После каждого свидания, всякий раз, какой-то мутный осадок в душе оставался. Понимал – не то делаю, а ведь делал!.. Старый сучок, помирать пора, а туда же!.. В женихи записался!.. Стыд и срам!.. Наблудил я, Серёга, как мартовский кот, наблудил… Выше крыши. Хорошо ещё, вовремя опомнился, а не то бы позору было!.. Не оберёшься!.. Вот такие-то дела, брат!.. Невесёлые…
Выговорился Алексей Иванович и вдруг почувствовал: легче не стало. Но сын ему в одночасье почему-то товарищем стал… Союзником… А ведь это дорогого стоит. Не каждому родителю такое счастье выпадает: в сыне друга обрести. А "друг", смущённый и гордый от сознания, что впервые с ним говорили, как со взрослым, смотрел на отца широко раскрытыми глазами и жалел, и любил его безконечно. Не зная, как выразить эту любовь, он осторожно погладил отцовскую руку и… ничего не сказал.
– Спасибо, сын.
– За что? – удивился парнишка.
– За то, что промолчал… Когда люди понимают друг дружку, слова ни к чему… А ты меня понял… За это спасибо.
Серёжка смутился ещё больше, покраснел и уже как взрослый глубокомысленно изрёк:
– Ты, пап, не очень-то расстраивайся… Перемелется – мука будет.
Отец от души рассмеялся:
– Это точно!..
В конце концов, Алексей Иванович договорился с Настёной, что на время его отсутствия Серёжка переберётся к ней в дом. Так ему было спокойней.
Новый год встретили шумно, весело. В богомоловскую избу набилось столько народу, что всем места не хватило. Пришлось из сарая тащить доску и устраивать импровизированную лавку на двух табуретках. Всю ночь веселились от души: играли в забытые детские игры («Колечко-колечко, выйди на крылечко» и «Море волнуется») водили хоровод, плясали, пели песни: и хором, и персонально, соло то есть. Самый большой успех выпал на долю Анютки и Алёнки. Голоса у близняшек были такие чистые, и столько сердца вкладывали они в каждую нотку, что душа словно росою умывалась, и порой непонятно почему даже плакать хотелось. Самое удивительное, никто не напился. Ни бабка Анисья, ни даже Егор. Он веселился больше других – плясал на зависть молодым, лихо отбивая по дощатому полу рассыпчатую дробь своим костылём. Словом, был, как сам любил выражаться, «в полной комплекции». И никто не заметил, как за окошком заклубился рассвет.
Низкое солнце заискрилось в пушистых сугробах, и вся компания высыпала на улицу – провожать Богомолова. Отвезти его к поезду вызвался Герасим. Он запряг свою старушку Зорьку в розвальни, видавшие лучшие времена, накидал туда сена для тепла и большего комфорта, сверху на своего пассажира набросил огромный тулуп так, что одна голова торчала наружу, и, звонко чмокнув губами, шлёпнул вожжами по спине покорной кобылы… И заскрипел под санными полозьями выпавший ночью ослепительно-белый снег. Розвальни тронулись.
Привалившись к спине возницы, Алексей Иванович долго смотрел назад на провожавших его друзей, которые махали руками и что-то кричали ему вслед. Но что, он не слышал. Потом дорога свернула вправо, упала в пологий овраг, и Зорька, вырвавшись на свободу, понесла Богомолова к железнодорожной станции резвее и легче.
У старенького, построенного ещё до первой мировой войны покосившегося на один угол домика, который гордо именовался "Вокзалом", Алексей Иванович простился с Герасимом:
– Ты всё же не обезсудь, – пожимая протянутую руку, проговорил бывший председатель колхоза. – Словно затмение какое нашло…
– Ты опять?!.. – оборвал его извинения Богомолов. – Будет старое вспоминать! Тоже нашёл для себя занятие!.. Давай лучше в завтрашний день смотреть. А в прошлом… Что было, то было… Пусть все негоразды наши там и останутся и этим быльём навсегда зарастут. Спасибо, что довёз.
До Краснознаменска надо было добираться с двумя пересадками. До поезда оставалось минут сорок. Алексей Иванович купил билет и прошёл в зал ожидания. Тут, вероятно, по случаю Нового года, народу было немного. Розовощёкая, пышущая здоровьем молодуха сидела на скамейке и наблюдала за трёхлетним карапузом, похожим на мать как две капли воды. Малыш, хохоча и повизгивая, носился по пустому гулкому залу от одной стеньг к другой, нарочито громко шлёпал ногами в новеньких сандаликах по мраморному полу и в очередной раз, добежав до стеньг, издавал восторженный победный клич: "Питю!.." Что означало это странное восклицание, наверное, и ему самому было не ведомо, но радость его была неподдельна. В одном углу, уронив грудь на лавку, спала жгучая брюнетка лет пятидесяти пяти с растрёпанной пышной "халой" на голове. Под голову она подложила свою кошёлку, а ноги в подшитых валенках устроила на фибровом чемодане внушительных размеров, с тремя блестящими замками на крышке. Таким образом, даже во сне она неусыпно стерегла своё имущество и потому вдохновенно выводила немыслимые рулады – смесь самого обыкновенного храпа с художественным свистом. В круглой высокой печке, стоящей в другом углу, слабо потрескивал огонь, и пожилой мужчина в шинели без погон, по всей видимости, отставник, ржавой кочергой нехотя шевелил раскалённые угли.
Увидев новое лицо, "отставник" оживился. Закрыл печную дверцу, поставил кочергу в угол и подошёл к Богомолову.
– Слухай, батя, посмолить не найдётся?
– Что-что? – не понял Алексей Иванович.
– Лишней папироски нэма?
– Да у меня никакой нет, ни лишней, ни последней. Не курю я.
– Во, жисть пошла! – сокрушённо вздохнул "отставник". – Невезуха за горло схватила своей костяною рукой, – и пояснил: – Как говорится, обанкротился старшина Стецюк по полной. Абсолютно и безповоротно – два дня не смолил. Чинарики, что на перроне нашёл, те ж не в счёт.
– Сочувствую, но ничем помочь не могу, – развёл руками Богомолов.
– И горилочку тоже, чует мое серденько, не потребляешь?
– Угадал. А что?..
– Да так… – старшина смутился. – Вроде как Новый год сегодня, а у меня уж дней пять, как во рту ни капли. Обидно. Не за себя – за державу. Ежели и дале так пойдёт, сгниёт наша держава.
– Отчего так? – удивился Алексей Иванович.
– Вымрет половина рода чоловичьего!.. А за ней и уси остальные. Абсолютно и безповоротно.
Богомолов рассмеялся:
– Ну, бабы-то в любом случае останутся.
– Не понял ты, батя ни хрена. Это по-кацапски "чоловик" – просто человек. Вообще… Без признаков пола, а по-украински "чоловик" – это мужик!.. Гадаешь?.. Баба из себя она… и есть баба. Боле ничего. Но що она одна, без нас, чоловиков, зробить може?.. Ничого!.. Ни дитя родить, ни дом поставить… Вот и возникает вопрос: на чём держава стоять будэ?.. На кого опереться ей?..
– Так, стало быть, чтобы сохранить державу, горилка нужна?
– А то, як же?!.. – Стецюк был потрясён богомоловской непонятливостью. – Тебя як кличут?
– Алексей Иванович.
– А меня – Тарас, но не Бульба, а Стецюк. Так вот, батя, ты пойми, горилка она… Она не напиток… Ни, ни, ни!.. Она – источник. Как бы родник… Розумиешь?.. Родник жизни рода чоловичьего… Само собой, посреди мужиков и алкоголик не редкость. Но это – беда наша!.. Наш позор!.. Так що?.. Дурни, они и в Академии наук портки протирают. А основной наш контингент – будивельники всеобщего щасьтя!.. Гадаешь?..
