Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
Суд присяжных оправдал убийцу.
Адвокат Корта – молоденький и бойкий, с озорным вихром на макушке, кстати, тоже, то ли еврей, то ли немец, то ли швед, как он сам утверждал, по фамилии Борк – предъявил суду такой документ, от которого всё обвинение рассыпалось, как карточный домик. Медицинская справка, скреплённая двумя печатями и подписями двух солидных специалистов-врачей, свидетельствовала о том, что семидесятилетний портной при всём своём желании никак не мог изнасиловать Ольгу Акиньшину, поскольку вот уже три года был… Да, представьте себе, импотентом!.. Это сообщение произвело в суде впечатление разорвавшейся бомбы. "Он у меня уже ничего не может! И, поверьте, уж я-то знаю! – он забыл, как это вообще делается!.." – кричала его Сара, и в голосе её, кроме справедливого негодования, звучало горькое сожаление…
Присяжные оправдали Корта. Прокурор, багровый от стыда и позора, вынужден был признать их правоту, боголюбовский полицеймейстер получил строгий выговор от начальства, газетчики с наслаждением перемывали косточки незадачливым следователям… Таким образом, справедливость восторжествовала, и всем казалось, дело пришло к своему благополучному исходу…
Всем, но не Прохору Акиньшину.
Вернувшись домой, он поначалу впал в безпробудный запой, а через неделю, слегка протрезвев, решил совершить правосудие собственными руками.
Под его знамёна "борьбы за справедливость" собралось около двух десятков здоровенных парней. Вооружившись кольями и обрезками труб, они вышли на тихие, сонные улочки патриархального Боголюбова.
И началось!..
Разгорячённая хозяйской водкой компания раззадоренных молодчиков двинулась от одного еврейского дома к другому, круша по дороге еврейские лавочки, цирюльни и мастерские… Избивали каждого, кто хоть мало-мальски своим внешним видом походил на иудея. Передавали, что погромщики насилуют всех еврейских девушек подряд, без разбора. Даже несовершеннолетних. Слух о погроме тут же разнёсся по городу. И кинулись несчастные прятаться кто куда. Животный страх гнал их из домов, заставлял оставлять на произвол судьбы нажитое годами добро, но спасать самое драгоценное – детей и собственные жизни!..
Крики, стоны и плач сотен людей разносились над притихшим от ужаса городом.
К дому отца Петра Троицкого первыми прибежали ближайшие соседи и среди них вся семья Аарона Бенциановича Генкина. Валентина Ивановна тут же провела их в гостиную, куда постепенно набилось до сорока человек. Но места хватило всем. Матушка даже стала потчевать беженцев чаем с домашним вареньем, а батюшка, изредка осеняя себя крестным знамением и читая акафист Пресвятой Богородице ради чудотворного ея образа "Умягчение злых сердец", вышел на крыльцо и стал терпеливо ждать, когда "борцы за справедливость" доберутся до его дома. Те себя долго ждать не заставили и подступили к церковной ограде с угрожающими криками. Впереди всех в самом что ни на есть расхристанном виде шествовал сам Прохор Акиньшин.
– Ты чего это безобразничаешь, Прохор? – строго спросил батюшка, спокойно глядя в налитые злобой, красные от выпитой водки и невыплеснутой ненависти глаза винозаводчика. – Кто тебе право дал самому суд творить?.. Уж не померещилось ли тебе, что ты Господь Бог?!..
– Отец Пётр, уйди с дороги!.. – прохрипел Акиньшин. – Не дай большему греху совершиться!.. Добром прошу, уйди!..
– Как же!.. Дожидайся!.. – батюшка еле сдерживался, чтобы не дать вырваться наружу переполнявшему всё его существо гневу. – С места не тронусь!.. Мизинцем не пошевелю!..
– Так не уйдёшь?!..
– И не подумаю!..
– Это последнее твоё слово?!..
– Последнее!..
– Гляди, отец!.. Я предупреждал!..
Прохор со всего размаху двинул батюшку своим огромным кулаком в лицо. Отец Пётр рухнул на доски крыльца как подкошенный.
– Братцы!.. – заорал Акиньшин. – За мной!..
Но никто, из сопровождавших его, даже не пошевелился. Наоборот, многие в испуге подались назад. Пётр Троицкий с трудом поднялся на ноги.
– Здоровенный кулак у тебя, Прохор!.. – прошепелявил он, вытирая тыльной стороной ладони разбитую в кровь губу и сплёвывая выбитый зуб. – И бьёшь ты здорово. Со знанием дела бьёшь… – Потом криво улыбнулся и предложил. – Что ж, попробуй ещё… – и открыто встал перед своим обидчиком, опустив руки вдоль тела.
Акиньшин набычился. В это мгновение он люто ненавидел всех: отца Петра, своих подельников, себя, прокурора и присяжных, свору продажных журналистов и, конечно же, весь еврейский род.
Не поднимая глаз, с трудом выдавил из себя:
– Я тебя предупреждал?..
– Предупреждал, – согласился батюшка.
– Сам виноват… Не послушался…
Отец Пётр обнял его за плечи.
– Виноват, согласен… Так, может, ты теперь меня послушаешь? Чтобы большей беды на себя не накликать. Ты что думаешь, дочь твоя случайно погибла?.. Нет, Прохор, случайностей в нашей жизни вообще не бывает. Это мы по глупости своей говорим: "Вдруг, ни с того, ни с сего…" Забываем, безтолковые: во всём промысел Божий… Сколько раз повторять вам надо: все мы в руках Господа, и всё, что происходит с нами, по Его воле свершается. Мы вот говорим: "Господь милосерд". Что верно, то верно… Но бывает, и у Него терпение заканчивается на наши безобразия глядеть. И тогда Он суров бывает. Ох, как суров! А мы, как несмышлёныши какие, удивляемся – за что?.. Так и ты бунтуешь, потому как видишь в гибели дочери одну несправедливость. Ой ли?.. А тебе не приходило в голову, что это ты… Да, ты… Ты в смерти её повинен?.. Оборотись-ка на себя. Как живёшь?.. Жену со свету сжил… Родную мать в богадельню упёк. С бабами развратничаешь, пьянствуешь без просыпу и хочешь, чтобы Господь к тебе милосерд был?.. Постеснялся хотя бы, посокрушался бы самую малость, прощения у Него попросил… А ты?!.. Дубину в руки и пошёл крушить, безвинных людей жизни лишать?!.. Да кто тебе право такое дал?!.. И не смотри на меня так!.. Уж больно ты грозен со стариками и детишками воевать, а силы подлинной в тебе нет, не было никогда и ни за что не будет… Сила настоящая только праведникам даётся, тем, кто даже в мыслях своих перед Господом чист… Эх, Прохор, Прохор!.. Тебе бы сейчас ниц пасть и Бога молить, чтобы простил твои грехи страшные, чтобы упокоил дочь твою несчастную в горних селениях, чтобы пришёл конец твоему свинох-левскому непотребству и снизошёл на душу твою мир и покой. Слышишь, Прохор, окстись!.. Покайся, пока не поздно!..
Акиньшин согнулся пополам, из груди его вырвался чудовищный стон, ноги в коленях подогнулись, он упал наземь и стал с такой силой колотить кулаками по ступеням крыльца, что ветхая доска не выдержала и надломилась.
– Оленька, доченька!.. Зачем ты меня одного оставила?!.. Кому я нужен теперь?!.. Как жить?!.. Зачем?!.. Не вынесу!.. Не могу!.. Не буду!.. У-у-у!..
Он вскочил и, не разбирая дороги, кинулся вон от дома Троицких.
– Ишь, как бес его крутит! Не справиться ему с ним – тихо проговорил один из погромщиков и, отбросив в сторону кол, только что бывший в его руках оружием, повалился перед священником на колени. – Батюшка! Прости нас, грешных… Нечистый попутал!..
Остальные последовали его примеру.
– Я вам не судья, – тихо проговорил отец Пётр, глядя вслед убегавшему винозаводчику. – Не меня, Господа молите…
"Как бы рук на себя не наложил", – с тревогой подумал он и обернулся к дому.
За стёклами окон видны были насмерть перепуганные лица спасённых им людей.
Вот с этого-то дня и началась дружба Паши Троицкого с сыном боголюбовского цирюльника.
У Аарона Бенциановича Генкина было шестеро детей: пять дочерей и единственный наследник – пятнадцатилетний Венечка. Низенький, золотушный, с вечными цыпками на красных обветренных руках и перманентно сопливым носом, он производил впечатление никчемного, заброшенного, не нужного никому ребёнка. Всем своим видом он вызывал у окружающих только одно чувство – брезгливую жалость, что ли?.. "Несчастное дитя!" – говорили про него соседки, но ни одна из них ни разу не пожалел его как следует, ни разу не погладила по голове. Чёрные, как воронье перо, торчащие вперёд жёсткие волосы, казались колючими иголками. Словно ёжик в клубок свернулся. Может, потому и остерегались сердобольные бабульки проявить своё сочувствие открыто, не таясь. На самом деле Веня был совсем не таким жалким, каким представлялся на первый взгляд. В этом маленьком человечке таилась недюжинная внутренняя сила. Чёрные маленькие глазки, спрятанные под такими же чёрными, близко сдвинутыми бровями, порой вспыхивали ярким блеском, когда что-нибудь задевало мальчика за живое. По-настоящему, всерьёз. Он, наученный горьким опытом предков, никогда не позволял своим эмоциям выплеснуться наружу, но именно за этой сдержанностью угадывался спрятанный глубоко внутрь, яростный темперамент.
И в этом боголюбовские обыватели должны будут убедиться в самое ближайшее время.
Как магнитом, притянуло Пашу Троицкого к Веньке Генкину, и если бы кто-нибудь спросил его, отчего так случилось, не смог бы ответить. Они были такие разные!.. Статный, красивый сын православного священника и маленький, жалкий еврейский заморыш!.. Веня совершенно подавил волю Павла, и тот стал его бледной тенью, слугой, готовым выполнить любое желание своего хозяина. Конечно, Вениамин был на два года старше, но не разница в возрасте имела тут решающее значение, а свойства их характеров. Генкин должен был подчинять, а Троицкий хотел ему подчиняться.
