Наталья Милявская - Быстрее С.
– Если ты хочешь соскочить, давай. Было приятно познакомиться. Я думал, мы из одного теста и ты тоже хочешь показать всем, чего ты стоишь.
– Не надо брать меня на слабо!
– А я и не беру!
Мы мчимся на полной скорости по пустому проспекту. Дома проскакивают мимо, словно в компьютерных гонках. Светофоры синхронно мигают желтым. Иван нажимает на кнопку на руле, и салон взрывается сумасшедшими джазовыми импровизациями.
Черт, а ведь он и вправду задел меня.
Не за тем ли я приехала в Москву, чтобы достичь чего-то большего? Я ведь тоже не гений, и никогда им не стану. Я не Ремарк, не Воннегут и не Паланик. Классиков, слава богу, хватает и без меня. Я не мечтала написать книгу о проблемах голодающих индусов или вымирающих амурских тигров. Во мне нет стремления раскрыть тайные заговоры теневого правительства, вывести на чистую воду парочку конфессий или переплюнуть достижения Джоан Роулинг. Я не хватаю звезд с неба в своих репортажах и не веду колонок в изданиях с громкими названиями. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь у меня хватит усидчивости и воображения написать какую-нибудь интересную историю. Без понтов и морали. Без драконов и мальчиков с волшебными палочками. Просто историю из жизни, прочитав которую, какой-нибудь неизвестный мне читатель присвистнет: «Ну ни фига себе загнула!».
Я не знаю, зачем мне это нужно. Я вообще в последнее время разучилась отвечать на важные вопросы. Просто нужно, да и все.
Создавать новую реальность – кажется, самое занимательное занятие в мире.
Я улыбаюсь. Меня все это начинает ужасно веселить. Я хохочу, мне вторит взбесившееся фортепиано.
– Знаешь, а ведь ты прав! – говорю я.
Иван, зажав в зубах сигарету, продолжает гнать машину вперед.
И тут где-то на самом краю сознания у меня возникает странное предчувствие. Оно длится всего мгновение, но этого хватает, чтобы у меня мурашки пошли по коже.
Я совершенно отчетливо осознаю, что сейчас что-то должно случиться.
Впереди справа, за чугунной оградой сквера, тянущегося вдоль тротуара, на дороге, пересекающей проспект, я улавливаю какое-то движение. Я успеваю ухватить это движение краем глаза, поворачиваю голову вправо и вижу летящий в нас красный автомобиль.
Летящий в нас раскаленный докрасна снаряд.
Время останавливается на вздохе. Ужас впивается мне в горло ледяными пальцами.
– Смотри! – хриплю я. Голоса нет.
Человек за рулем поворачивает голову вправо вслед за мной.
Он делает это слишком медленно. Все вокруг движется слишком медленно – наше авто, дома вокруг, руки Ивана на руле. Как он сможет увернуться, если каждый взмах его ресниц длится целую вечность?
Планета слетает с оси. Мы парим в открытом космосе. Меня кидает вправо.
– Аааааааа… – выдыхает Иван. В воздухе передо мной танцуют крошечные оглушительные буквы «а».
Он яростно крутит руль. Нас несет куда-то влево. На лобовое стекло наваливается медленный, как сонный слон, бесконечный тротуар с клумбами и забором. Все происходит за сотую долю секунды.
Иван продолжает выворачивать руль.
Сердце прыгает в горле.
Еще можно что-то сделать!
Еще можно что-то сделать!
Можно поставить на паузу и отмотать на тридцать секунд назад!
Красное авто наконец догоняет нас и врубается сзади стотонным локомотивом.
Рывок, лязг, ремень безопасности рвет меня пополам. Реальность глохнет и обрывается.
* * *У самых ног, среди ракушек, виден темный край зарытого ветром в песок камешка. Он протягивает руку, достает из влажного песка этот клад, отряхивает, взвешивает на ладони, ощупывает округлые, отполированные океаном края. Потом встает и направляется к воде.
Какое-то время он смотрит на воду. Потом, примерившись, размахивается и бросает камешек в океан. Голыш летит по идеальной траектории и весело отскакивает от воды. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Дуги, по которым камень соприкасается с водой, становятся все ниже и ниже… Наконец камешек ныряет в волну метрах в пятнадцати от кромки воды.
Он улыбается. Наклонившись, он тут же находит следующий камень для броска, ощупывает его, взвешивает на ладони. У него было достаточно времени, чтобы научиться правильно бросать в воду камешки.
13Голова набита старой матрасной ватой. Звуки доносятся издалека, словно кто-то крутит ручку радиоприемника.
Тело чужое. Тяжелое. Я тряпичная кукла в картонной коробке. Чьи-то руки тащат меня наружу, вверх, делают больно.
Темнота.
Битое стекло драгоценностями рассыпано по асфальту. Фонарь над головой слишком яркий. Черт, почему так больно в груди?
– Давай, вот сюда. Аккуратненько. Сейчас все будет хорошо.
Иван опускает меня на асфальт.
Темнота.
Кто-то тянет веко вверх, слепит фонариком, потом тянет вверх другое веко. Я лежу на чем-то жестком и мягком одновременно.
– …в Склифосовского… – произносит чужой голос.
В районе локтевого сгиба появляется прохладная игла.
Тело становится мягким. Мятным. Податливым.
Темнота.
14Почему общественные туалеты, большая часть станций метро и больничные коридоры отделаны одинаковым унылым белым кафелем?
Пахнет спиртом, смертью и хлоркой, где-то вдалеке невидимая уборщица гремит ведрами.
На деревянном подлокотнике старой кушетки, на которой я сижу, когда-то давно вырезано «Коля». Надпись стара и затерта. Надеюсь, неизвестный Коля по сей день жив и здоров.
Время от времени появляется Иван, он таскает туда-сюда каких-то врачей, что-то спрашивает у меня, потом опять исчезает. Мир вокруг меня наконец перестал быть похожим на рваные куски кинопленки, но все же это – весьма странный мир. Немного чужой. И тело – все-таки немного не мое. Между мной и реальностью – сто тысяч километров.
В голове гул. А еще меня мутит, и пол изредка начинает идти волнами. То ли мне вкололи какую-то гадость, то ли все на самом деле очень плохо.
Но крови нет. Интересно, это хорошо?
Ненавижу больницы. Влево и вправо тянется бесконечный коридор, на окнах решетки, у стены оставлена каталка с никелированными ручками. Линолеум на полу в некоторых местах протерт до дыр. В квадратной деревянной кадке в углу киснет фикус. В каждый миллиметр пола и стен впечатана безнадежность…
Трудно дышать. Грудь спелената эластичными бинтами. Боли нет – пока действуют обезболивающие. Платье, которое, видимо, резали прямо на мне, лежит здесь же, рядом на кушетке, бесполезным куском ткани. Жаль. Хорошее было платье… На мне старый белый безразмерный халат. Приди я в таком виде на кастинг фильма ужасов, роль зомби первого плана была бы моей.
Господи, они так меня спеленали, что я даже хихикнуть не могу!
Интересно, если я могу шутить, может, с головой у меня все-таки все в порядке? А с ногами?
Медленно, словно в первый раз, встаю босыми ногами на пол. Черт, как же штормит в этой гадской больнице!
Потерять равновесие мне не дает Иван.
– Стой! Куда?
Усаживает обратно на кушетку, смотрит безумным взглядом.
– Сдурела?!
– Ммм… Нет… – качаю я головой. – Ноги…
– С ногами все в порядке! У тебя сотрясение мозга, дура ты набитая! И трещины в двух ребрах. Сиди на месте!
Трещины? Круто! У меня еще никогда не было трещин.
– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я чужим голосом.
– Тебе рентген делали только что. Не помнишь?
Ничего не помню.
– Твою мать!
– Что ты ругаешься? – слабо протестую я. Кажется, меня сейчас стошнит.
Нет, не стошнит…
Иван присаживается передо мной на корточки. Вид у него изможденный. Круги под глазами, всклокоченные волосы, запачканная грязью рубашка.
– Это я виноват. Понимаешь? Я же все видел! Я же все это видел!
– Что видел?
– Все видел!
Я не понимаю. Ничего не понимаю.
– Молодой человек, будьте добры! – раздается голос откуда-то сверху.
Ивана оттесняет человек с внешностью Николая Угодника. Святой в белом халате смотрит на меня сверху вниз, весело подмигивает, и произносит:
– Ну здорово, рыжая! А ты у нас живучая!
15Утро…
День…
Вечер…
– Тебе когда-нибудь снились вещие сны?
Ночь…
Опять утро…
Оранжевые апельсины на тумбочке. Лилии в вазе на столике напротив кровати. Все детали так ярки, так отчетливы, так нереальны… Словно невидимый фотограф пропустил их сквозь фильтры «Инстраграма»…
Мой телефон трезвонит. Снова и снова.
– Лизу? Она не может подойти. Да, все в порядке. Перезвоните позже, – говорит Иван и выключает мобильный.
Темно-вишневые занавески. Телевизор-плазма на стене. Шкаф-купе из темного дерева. Небольшой холодильник, удобный письменный стол, уютный ковер на полу. Только стойка для капельницы, стоящая у двери, и красная кнопка на стене, над кроватью, с надписью «вызов медсестры», выдают, что я все же в больнице, а не в шикарной квартире.
По сравнению с этой палатой моя комната больше похожа на ночлежку. Сколько он отвалил за номер-люкс?
