Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
– А вот это зря.
– И сейчас не стану. Не ко времени. Мне нужно все силы в кулак собрать, иначе сломаюсь.!.. Да что я за баба такая?!.. – в безсильной злобе Павел заскрежетал зубами.
Они медленно брели по лагерной улице. Было тихо, и только Шакал, задрав морду к луне, протяжно выл: оплакивал несчастного Степана.
– Напрасно ты так, – отец Серафим покачал головой. – Не отравляй сердце злобой. Злоба, она, душу опустошает. А на пустыре, сам знаешь, один бурьян растёт… Так что, Павел, пересиль себя и прости… Сразу увидишь, как светло на душе станет, как просторно.
– Не могу.
– Подумай, друже, а ему каково?.. Легко?.. Да он больше твоего пострадал. Побои плетьми можно вынести, а каково угрызения совести?!..
– А ты уверен, отче, что у таких, как этот Семивёрстов, совесть есть?
– Она у каждого из нас непременно имеется. Только у некоторых дремлет до поры, до времени. Но наступит час, и проснётся она, безпощадная, и вот тут даже самый последний злодей страдать начинает. И с Тимофеем твоим то же самое будет.
– Да все его страдания одной Зиночкиной слезинки не стоят!.. Одного её вздоха!.. – взорвался Павел. – А в угрызения совести наших славных чекистов что-то не очень верится…
– Оставь ты его в покое!.. Тебе с ним детей не крестить. Забудь!..
Павел согласно кивнул головой.
– Я просто тебе пожаловаться захотел. Больше некому.
– Вот и ладно, душа моя. Пожалился, а теперь угомонись. И не спеши. Прежде чем приговор вынести, хорошенько подумай, все страсти свои утиши. Только трезвым умом и холодным сердцем можно ошибок избежать. Горьких и непоправимых, – старик достал из кармана ватника незапечатанный конверт. – Я с тобой ещё одну весточку хочу домой отправить. Поезжай-ка ты в Дальние Ключи. Старостой у меня чудесный человек служит – Богомолов Алексей Иванович. Надеюсь, жив и пребывает в добром здравии. Он тебя примет, отогреет… – и вдруг осёкся. – Что с тобой, друже?
Павел был потрясён.
– Как ты сказал, отче?.. Богомолов?..
– Алексей Иванович… Неужто знакомый тебе?
– Дядя он мне… Родной брат матери.
– Неисповедимы пути Господни!.. – батюшка был поражён не менее Павла. – Как тесен мир Божий! – он засмеялся. – Голуба моя, недаром Господь свёл нас с тобой. Ох, недаром!.. Это перст Божий!..
Он перекрестил Павла, возложил ему руку на голову и тихо произнёс.
– "Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Укроти волны страстей, на нас восстающих, умягчи сердца наши, дай силы душевные все негоразды житейские со смирением и благодарностью перенести…" Ну что?.. Поедешь к Алексею?..
– Поеду.
– Дай слово.
– Сказал же… Но сначала в Москву.
8
Алексей выскочил из избы и через задний двор, огородами, а потом напрямки, через Заячий луг, побежал к храму.
"Ах, ты пакостник!.. Залез-таки!.. Ну, погоди у меня!.. Что я с тобой сделаю, не знаю!.. Но помнить ты меня будешь вечно!.. Только бы успеть!.." – сердце Алексея бешенно колотилось. Иван еле поспевал за ним.
Дверь в Храм действительно была приоткрыта, а в старинном замке с секретом торчал новенький ключ.
Дрожащими руками он взялся за дверную ручку, потянул её на себя и осторожно заглянул внутрь. Никого.
– Тсс! – Алексей приложил палец к губам, чтобы Иван случайно не выдал их присутствия.
Стараясь не шуметь, они вошли в храм. Прислушались. Ни звука. Но кто-то здесь был.
И вдруг в звенящей тишине раздался странный звук: словно выдернули пробку из бутылки. Мужики переглянулись. Звук повторился.
То, что они увидели, когда заглянули в правый придел, заставило их замереть на месте и онеметь.
Молоденький парнишка стоял перед образом Богоматери "Умиление" и, набрав в рот как можно больше слюны, плевал в икону, стараясь точно попасть в святой лик.
– Никитка, ты что делаешь?.. – тихо выдохнул из себя потрясённый Алексей.
Парень вздрогнул, съёжился, как от удара, и затравленно обернулся на голос.
– Я?.. Ничего не делаю… – еле слышно прошелестел он.
– Как это ничего?!..
– А так!.. Ничего!..
– Но я же видел…
– Что ты видел?
– Ты… Ты плевался!..
– Я?!..
– И в кого?!..
– Докажи!.. Попробуй!.. – Никитка по обыкновению наглецов сам решил перейти в атаку.
– Ты в Божью Матерь плевал!..
– А может, тебе померещилось?.. А?.. Что тогда?
– Я собственными глазами видел!..
– Мало ли чего!..
– Ты понимаешь, что ты наделал?!.. Ты вообще… хоть что-нибудь понимаешь?!..
– А если и так!.. Что с того?.. Ну, плюнул пару раз. Подумаешь, горе какое!..
– Так ведь это же!.. – Алексей задохнулся от гнева. – Ведь Она… Она – Мать!.. И не только Сыну своему, но и тебе тоже, гадёныш!.. Всем нам!..
– Ты… того… Не очень-то!.. Ругаться я тоже могу…
– Ведь это… всё одно, как если бы ты… в мать родную плюнул!..
– Ты мою мать не трожь! – Никитка наглел на глазах. – Со своей матерью я как-нибудь сам разберусь.
Алексей схватился за грудь. Ему казалось, ещё немного и сердце разорвётся в клочья. Его душил гнев.
Перед ним стоял коротенький, щупленький человечек. Казалось, прихлопни одной рукой, мокрого места не останется. Но куда там! Человечек гаденько улыбался, открывая щербатый рот, сквозь узенькие щёлочки глубоко запавших глаз сочилась наглая злоба, а круглая прыщавая физиономия, казалось, вот-вот лопнет от тупого самодовольства!.. Попробуй только – тронь!..
Алексей чувствовал полное безсилие, абсолютную безпомощность, и от этого на душе стало омерзительно тошно. Он тяжело опустился на скамью, пошарил по карманам, нашёл "валидол" и положил таблетку под язык.
Иван решил, что пора вмешаться:
– Это и есть тот самый вожак, у которого совесть не дремлет?
Алексей кивнул.
– Послушай, мил человек, то, что ты мелкий пакостник, издалека видно. Но объясни ты мне, дураку, для чего тебе именно эта гнусность понадобилась? В чём смысл-то?.. У каждого шкодника своя логика есть, у тебя тоже должна быть. Ведь должна?
Никитка насторожился. Присутствие постороннего человека его слегка озадачило.
– А тебе зачем знать?
– Любопытно, милок.
– На базаре любопытной Варваре что намедни мужики оторвали? Знаешь?
– Так то на базаре, а мы с тобой в Божьем храме. Всё-таки разница. И меня, между прочим, Иваном зовут, а тебя, слыхал я, Никиткой кличут?.. Будем знакомы.
Никитка плотно сжал губы, колюче нахмурил редкие бровки и спрятал руки за спину.
– Не скажешь? – ласково поинтересовался Иван.
– Очень нужно.
– Тебе, может, и не очень, а у нас в том крайняя надобность. Понимаешь, мы должны точно знать, за что тебя пороть будем. Верно, Алексей Иванович?
– Не понял, – Никитка задёргался, маленькие чёрные глазёнки его забегали, и на всякий случай он попятился к выходу.
– Всякому безобразию должно быть своё приличие, – улыбнулся Иван. – Скидавай портки.
– Чего?!.. – Никитка распахнул рот и от удивления забыл закрыть.
– Штаны сымай, я тебя пороть буду, – спокойно ответил Иван, вытягивая из брюк широкий солдатский ремень. – Алексей Иванович, нам с Никитой лавка понадобится, так что будь другом, освободи.
– Ну, ты того… Соображаешь?.. Вы не очень-то… чтобы это… в общем… Ну, совсем!.. – язык у парня заплёлся окончательно, ноги ослабели, он дрожал как осиновый лист. Его убивала спокойная уверенность незнакомого человека.
– Поторапливайся, – Иван поставил скамейку напротив иконы "Умиление". – Нам с Алексеем Ивановичем ждать недосуг. У нас в дому самовар стынет.
Злоумышленник был неподвижен.
– Тебе что, помощь требуется?
Тут Никитка сорвался с места и что есть духу кинулся вон из церкви, но в самых дверях нос к носу столкнулся с Егором, который на своей деревянной ноге, наконец, доковылял до храма.
– Ты куда?!.. – инвалид схватил его за шиворот.
– Помогите!.. – тонко пропищал Никитка.
– Беспременно поможем, ты не сумлевайся, – Егор сразу разобрался в ситуации. – Лексей, что мне с поганцом делать? К тебе доставить? Или костылём под зад и на волю пустить?
– Веди его сюда, Егорушка, – голос у Ивана был ласковый, нежный.
– Отпусти…те… – ужасу Никитки не было предела. – Вы права такого не имеете!.. Не по закону это!.. Я жаловаться буду… в суд иску напишу… – лепетал Никитка, еле переставляя ватные ноги. – Где это видано, чтобы людей… в храме… постыдились бы… Нехристи!..
– Глянь-ка, и про храм, и про стыд вспомнил!.. Молодец!.. Явный прогресс у мальца намечается… Ложись!..
– Иван, давай отпустим его, – Алексей совсем растерялся.
– Обязательно отпустим, только экзекуцию проведём.
– Неужто ты его на самом деле собираешься…
– Пороть?.. А то как же?!.. Между прочим, очень полезная процедура. Меня папаня, пока жив был, частенько розгами оглаживал. Может, потому я человеческий облик не до конца потерял, что науку эту на всю жизнь запомнил. Тебе сколько лет?
– Семнадцать… с половиной.
– И что, милок, батя тебя частенько драл?
