Константин Поживилко - Слезы радости. «Как я разлагал израильскую армию»
Не хочу хвастать, но прояснение в мозгах началось именно у меня. Хотя запасы бутылок на заднем сидении продолжали убывать. В пять утра в условленном месте мы должны были организовать маленький блокпост. И по штабному компьютеру было легко определить там мы или нет. Идан уже водить не мог. Я сел за руль и кое-как доехал до места. При парковке встретился со столбом. Слава богу, бронированный монстр этого даже не заметил. Первым делом я набрал воды и отмыл несчастного эфиопа. Вторым моим подвигом было четкое «да» на запрос штаба, на месте ли мы. К восьми мало-мальски пришли в себя. Повыбрасывали пустые бутылки. Запарковали хаммер на базе. И шаткой походкой, которую можно было списать на усталость, отправились отдыхать свои законные восемь часов.
По трезвянке начала мучать совесть. Мы погасили ущерб хозяину заправки и посчитали инцидент исчерпанным. Но оказалось, что страна должна узнать своих героев. Слухи о подвиге дошли и до ротного командира Яира. Это был крайне гнусный тип. Мелкий карьерист, разводило и просто гадёныш. Несколько штрихов к портрету. Когда надо было сделать что-то не входящее в наши обязанности, он льстиво просил: «Ну, ребятки, давайте. На полдня раньше уйдете на шабат». А в шабат «оперативная обстановка» никогда не позволяла нам уйти раньше. Когда он нас несколько раз так прокинул, и мы перестали ему верить – тактика поменялась. Он давал некоторым ребятам свободный день, но потом шантажировал этим постоянно. В итоге от данайских даров тоже стали отказываться. Тогда он начал бить по слабым точкам каждого. Я как-то раз повздорил с парнем из нашего призыва, который стал командиром отделения, и опустил его перед подчиненными. Он пожаловался Яиру. Тот лишил меня увольнительной. Я согласился, но попросил перенести наказание на другую неделю. Потому что на эти выходные у меня был назначен пикник с палатками, шашлыками и школьными друзьями.
– Вот именно поэтому ты останешься на базе в этот шабат, – обрадовался Яир.
Уже когда мы были «стариками», он решил свести счеты с моим другом Адамом, который покуривал травку и даже взлелеял дома кустик конопли. Неожиданно Яир с ехидной усмешечкой потребовал, чтобы завтра же Адам отправился в военную полицию сдавать мочу. Мой изобретательный друг тут же записался в смену по охране аэростатов, которая длилась неделю. Он не выпускал из рук кувшин, выпивая по 5–6 литров воды в сутки. Анализ оказался смазанным. Весь взвод праздновал победу над озадаченным Яиром.
Мой однокашник Семён рассказывал, что их командир, когда налетала полиция и требовала «писающих мальчиков», предлагал бойцам самим определиться, кто уедет патрулировать, а кто пойдет сдавать анализы. Умный командир лишать себя бойцов не будет. Ведь объём задач ему никто не уменьшит, а каждый солдат и так на счету.
Трагедия состояла в том, что, несмотря на весь свой карьеризм, Яир задержался в командирах роты надолго. Обычно смена происходит чаще. Когда пришла весть о его уходе – наш взвод устроил праздник в стиле футбольных фанатов. Мы били в барабан и скандировали кричалки, танцевали под громкую музыку. А он в это время как раз прощался с батальоном и водил своих родителей по базе, хвастаясь достижениями. И вот они услышали, что думают о сыночке подчинённые. Он вбежал к нам, вырвал из розетки шнур музыкального центра, начал кричать о том, сколько нам сделал добра, и какие мы неблагодарные. На что последовал ответ: «Знаем твое добро, давай вали отсюда». Сейчас понимаю: по отношению к его родителям мы были жестоки. Но не могу сказать, что испытываю угрызения совести.
И вот такой персонаж узнает о нашем «подвиге». Начинает копать. Мы уходим в отказ. Честный эфиопский водитель готов все рассказать, но абсолютно не помнит ни нас, ни событий той ночи. Тогда ротный находит араба с бензозаправки, тот звонит Идану, и они беседуют с включенной громкой связью, а Яир записывает их. После этого новое расследование. Мы с Дрором стоим на своем, а Идан ломается. Нас везут на суд к комбату. Этому суду предшествует своеобразное следствие-беседа (сиха). На ней опрашивали нас троих. Комбату оценил, что ребята признались в одной бутылке пива, а я сказал, что выпил аж две. Судили каждого индивидуально. Групповых процессов в израильской армии нет. Комбат не в пример ротному был человеком очень мудрым и справедливым. Мне он дал 28 суток с правом вернуться в батальон, но не в боевые порядки, а на кухню. Мои подельники получили тот же срок без права возвращения в подразделение. Дрор был командиром патруля, а Идана признали организатором «корпоратива».
Когда нас увезли в тюрьму, в батальон нагрянули представители военной полиции, которые хотели судить нас за вооруженный грабёж. Тогда светили бы большие сроки с жёстким режимом. Не иначе навел их наш ротный. Но после вынесения наказания второй суд был не возможен. Яир провёл в роте торжественный митинг, где восхвалял свою принципиальность и нетерпимость к недостаткам. Он заявил, что эти негодяи, то есть мы, никогда не вернуться в роту. Когда же я всё-таки вернулся, он как ни в чем не бывало радостно воскликнул: «Привет, Костя. Как дела?»
В самой строгой военной тюрьме № 6 нам выдали обмундирование песочного цвета, в котором американцы проводили операцию «Буря в пустыне». Не иначе как с барского плеча они решили поделиться обмундированием со стратегическим союзником, а тот использовал её как арестантскую униформу. В тюрьме я досыта хлебнул строевухи и уставщины. Мне приходилось отдавать честь надзирателям и надзирательшам. Для переклички, которая проводилась перед каждой трапезой, были прочерчены линии. Перед ними надо было становиться так, что кончики башмаков едва их касались. Малейший заступ или отступ вызывал дикий вопль: «Как стоишь дурак!!!»
Незаслуженные оскорбления приходилось выслушивать постоянно. Заставляли на солнцепёке замирать по стойке смирно. Надзиратель время от времени приказывал: «Ты и ты можете идти в столовую». Остальные должны были стоять как статуи, не имея возможности утереть пот. Малейшая провинность грозила продлением срока, который, как я уже писал, в срок службы не засчитывался. Нас заставляли ходить строем и через несколько шагов следовала команда «раз-два», по которой мы должны были звонко бить подошвами о землю. Если звук не устраивал надзирателя – он возвращал нас назад и заставлял повторять. Ноги болели так, что мы хитрили: били себя руками по бедрам в попытке издать побольше шума. Но эту хитрость разгадывали и принуждали бить пятками о грунт. Никакой тюремной иерархии в русском понимании с делением на авторитетов и мужиков нет. Ты состоишь в роте, которой командует офицер-полицейский. Только ему предоставлено право наказывать и в исключительных случаях поощрять.
Израильтяне очень веселый и доброжелательный народ. Я не мог понять, откуда взялись столь свирепые кадры, пусть даже и в военной полиции. Когда никого не было рядом, я спросил у русского надзирателя про это. Он ответил, что ребята в основном нормальные, такая установка от начальства. Потому что если не будет разницы с волей, то найдётся много желающих сидеть в тюрьме.
Тюрьма делилась на три зоны. Зона «А» для мелких правонарушителей: в ней сидели те, чей срок не превышал 28 дней. Она располагалась в палатках с армейскими койками, которые каждое утро приходилось заправлять (а точнее украшать) тремя одеялами. Одеяла были так омерзительны, что укрываться ими было противно. Застелить кровать по заданной конфигурации можно было только вдвоём и не меньше, чем за пять минут. При этом надсмотрщик мог заставить перестилать койку несколько раз. Многие ребята так и не научились этого делать, что позволяло мне зарабатывать за оказание услуги сигаретку.
Зона «Б» уже больше напоминала тюрьму. Там отбывали сроки до полугода. В кирпичном здании камеры с решетками на двадцать человек. Вначале туда помещают всех вновь прибывших, чтобы приглядеться к ним. Первую недельку отсидел и я. Поскольку сотовые телефоны и часы отнимают при поступлении в учреждение, то находиться там крайне изнурительно. Походы в столовую с отбиванием подошв и выстраиванием по линии занимало половину дня, но считать это развлечением никак нельзя. В камере есть телевизор без пульта. Он был запараллелен с телеком в комнате надзирателей. Обычно девчонки любили смотреть мыльные оперы про любовь, но почему-то переключали канал на самом интересном месте. Тогда по камерам зоны «Б» проноси лся протя ж ный вой. Ведь телевизора нам полагалось только полтора часа.
Кормили сносно, но без излишеств. Выдавали десять сигарет на два дня. Раз в неделю полагалась двадцатишекелевая отаварка в магазинчике (пара шоколадок). Если набирал товар на меньшую сумму – остаток сгорал. Приходилось упражняться в арифметике. Солдатскую зарплату за время сидения в тюрьме удерживали. Полагалось пять минут телефонного звонка маме или другу. Посещения разрешались. Они проходили за столиками под навесом. А вот с передачами все было устроено по-садистски. Во время свидания ты мог есть принесенные тебе деликатесы. Но с собой брать ничего не разрешалось. Возвращение от маминых вкусностей к казенным харчам было дополнительной пыткой. Если передачи и общаки в российских тюрьмах запретить – желающих сидеть поубавится.
